Он пытался.

Представьте себе допросную комнату. Такое промерзшее не столько от температуры, сколько от атмосферы в нём помещение. Частично освещенное, убийственно томящее в ожидании окончания сие диалога (коим он бы ни был). Представили? А Жене и представлять было не надо. Даже кухня собственного дома стала ему такой чуждой, что отталкивала лишь тишиной, хотя нет, даже не ею, а отключенными уже в феврале батареями, двумя из трёх перегоревшими лампочками, в общем-то всем тем, что так или иначе намекало на это мерзкое состояние, от которого молодой человек отходил до невозможности долго и тяжело. – Зачем ты меня позвал? – громом среди ясного неба прорвалась в тишь пустой комнаты реплика, тут же отвлекшая Евгения от личных размышлений. Тот лишь поперхнулся и, нервно постукивая по столу пальцами, устремил взгляд в его поверхность. – Я хотел поговорить, – начал было Женя, как вдруг ком в горле вновь напомнил о себе. – Ну? А говорить-то будешь? – с определённой грубостью в голосе задал вопрос собеседник, уже уставший от глупого молчания. Огнев закашлялся ещё раз. Будет. А что будет? "Саша, прости"? " Саша, я дурак"? Что будет говорить он? А ничего. Ни слова из связок не выдавить. – Я понял, это всё ещё бесполезно. Последние слова, что сказал Александр перед уходом. И так, сука, уже четвёртый раз. Четвёртая встреча, тяжело выбитая, что оканчивается из-за банальной слабости. – Сядь. И тут же только поднявшийся с дотошного стула Купчино пробивает своим презрительным и уже откровенно заебавшимся взглядом полупрозрачные янтарные радужки, то перебегая от них в сторону сведённых к переносице широких бровей, то вновь возвращаясь назад и заключаясь в безответных зрачках. Сядь? Это приказ? Как одну из особенностей характера Рубчинского безусловно можно было бы отметить чрезвычайно стремительный к росту ком агрессии, что подобно снежному всякий раз собирался незаметно для самого него же. Так и сейчас в стороне не оставаясь этот самый ком стал нарастать с каждым рваным вздохом. – Нет, – чётко и внятно ответил Саша, держа своё беспокойство в себе. – Пидора ответ блять. Сядь. – Пидор тут только ты. – Я знаю,– процедил сквозь зубы оппонент, смотря всё ещё чётко в глаза и сжимая от нахлынувшего гнева руки в кулаки. Евгений готов был признать этот факт. Он готов был признать, что вёл себя как пидор, как самая настоящая тварь, как чистой воды уебище. Он мог подобрать столько оскорбительных слов, что попросту уже лишился любой возможности без ненависти и укора смотреть в зеркало. Он разучился воспринимать себя, своё имя, мысли, разучился смотреть в потолок и не заполнять белое пустое пространство воображаемыми надписями, твердившими о его никчемности. – А, так ты это понял? – каким-то показательно издевательским тоном уточнил Купчино, явно напрягаясь. – И снова молчишь! Всё? Слова закончились? – Я мысли в кучу собираю, подожди. – Короче, смотри, чтоб было что собирать, надо мочь эти мысли создавать, а ты думать блять не умеешь, понимаешь ты? Грех не отметить того, что Саша уже давно повысил голос. Да оно и очевидно. Связки, содрогаясь, выдавали ясно слышимое хрипение, что можно было засвидетельствовать только когда парень их хорошо напрягал. Однако он всё ещё не кричал, скорее даже проговаривал каждое слово чётким, срывающимся голосом. – Мы так и будем играть в молчанку? Терпение – есть исчерпаемая единица, к превеликому сожалению. Но, если у первого оно истекает скорейше, Женя способен держать его немногим дольше. – Да хватит орать на меня! – выдал наконец буквально в пустоту Огнев, как тут же получил ответ: – А! Ты разговариваешь! – театрально состроил удивление собеседник, – А я уж было подумал, ты онемел! – Хорош орать, – он поднялся с места и упёрся в стол кулаками, не отрываясь от полюбившихся, но так уж добивавщих глаз. – А что будет, если продолжу, а?! – без капли опаски переспросил Рубчинский, понимая, что ничего ему не станется, но чуть дёрнулся, услышав тут же глухой удар ладонью о стол. На тот момент всё то напоминало дешёвую драму на "Домашнем", потому как один пытался перекричать другого и, видимо, готов был даже ударить (хотя с чего бы такие мысли, Саш?), а тот самый другой потерял любые устрашения и грани. – Саша, просто блять прекрати и всё, сложно?! – Сложно! – Не пререкайся. И вновь хлопнул удар по многострадальной столешнице, только теперь рукой Купчино. Гнев – движущая человеком сила, что направляет его на необдуманные поступки зачастую, и тут уж не скажешь, было оно при каких предпосылках и причиной тому что стало. А сейчас можно наблюдать яркий пример: есть повод, есть проблема, нет решения. Этого набора хватит для того, чтобы вывести из себя участников сцены. – Я тебя слушаться не буду, еблан ты, развёл тут блять сопли розовые, "поговорить" ему надо. А может, чтоб не было базара лишнего, надо сразу думать, перед тем, как хуесосить? – Я тебе уже говорил... – Кончай оправдываться! – перебил он Женю. – Ты одно и то же пиздишь, одно и то же, да я заебался уже, заебался, оно у меня вот тут всё уже! – при этом молодой человек жестом указал на горло. – Я не пизжу. Уймись. – Себя блять уйми, уебан! – хотел было тот сбежать отсюда, так давила на него обстановка, но тут же остался задержанным хваткой сильной руки, что взяла за запястье. – А теперь слушай, сука, сюда, – принялся цедить сквозь зубы Женя, пытаясь таким образом донести хоть что-то. Александр развернулся к остановившему, зная точно: не вырвется уже точно. Ну бля, бессмысленно, просто бессмысленно. – Ты, язва пубертатная, заебал меня похлеще, чем я тебя, – продолжил свои речи Дыбенко, второй рукой уже взяв собеседника за нижнюю челюсть и наклонившись, чтоб было удобнее говорить прямо в лицо не только в переносном смысле. – я перед тобой извинялся и хотел сказать столько слов, что у тебя в твоей пустой черепной не придумывалось даже. – Кто тут язва ещё... – не менее раздражённо противостоял тому Рубчинский. – Не перебивай меня, придурок. – Хочу - перебиваю, – усмехнулся он. Достало. Дос-та-ло. Женю достало, заебало, бесит блять, бесит просто такое отношение. – Ведешь себя, как быдлан. – выплюнул он и отпустил наконец "страдальца", на что тот лишь отошел еще на метр, показывая этим действием всё своё недовольство и неприязнь. – Явно получше тебя, конченый. – Может прекратишь уже оскорблять меня? Послушаешь нормально? – парень поправил кудри и уселся обратно на стул. И мёртвая тишина. Такая тоскливая, пропитанная наипротивнейшими речами и ощущениями тишина. Та самая тишина, что бьёт в душу, бьёт по ушам, заставляет выдавливать из связок хоть что-то. – Я послушаю, но не сейчас. – отрезал Саша, уже через несколько минут стремительно покинувший квартиру. Ох, да, этот вечер Евгений запомнил слишком хорошо. То ли потому как именно он стал своеобразным толчком к разрешению всех личных проблем и конфликтов с Купчино, то ли от этого струнно-натянутого напряжения, ставшего вокруг плотным едким дымом, где проще было уже задохнуться, не ясно и по сей день. Понятно лишь одно: если бы не рвение к завершению сие спектакля, длившегося более двадцати лет, сейчас не имели бы они того, что имеют.