Эй, послушай, нам никто не нужен
Я плохой — ты тоже
Мы с тобой похожи
— Оох, как же я по этому скучал, — Освальд крутит в руках небольшой раскладной нож, на контрасте забавно то задирая, то одёргивая рукава слишком большой для него клетчатой пижамы. — Когда только успел соскучиться…
Он буквально чувствует яркую, сумасшедшую улыбку у себя за спиной. Пьяную и до чертей довольную. Улыбку того, кто голоден до кровавых знаний и переполнен восторгом. Может быть, пьян он даже слегка меньше. Сложно сказать после того, как несколько пустых бутылок вина сейчас стоят на столе и на полу. Но внимание всё равно приковано радикально не к этому.
Посреди комнаты стоит стул, к которому привязан человек, всё ещё — как и несколько часов назад — пытающийся что-то мычать сквозь кляп и чёрный целлофановый пакет, надетый на голову.
Наивный.
Сейчас перед Освальдом — главный его подарок. Эдвард в последнее время щедр на такие презенты, потому что с момента убийства самой первой шестёрки Галавана ему всё больше хотелось наблюдать. Смотреть на нездорово довольного убийствами Освальда, у которого каждый раз — и впрямь, настоящий праздник. Со своей весёлой игрой. Алкоголем, кровью и лезвиями. Местью, злобой и отчаянием. Радостью, безумием и облегчением. Освальд уже предвкушает, насколько станет легче, когда бордовый костюм шестёрки пропитается кровью. Как было уже не один раз. И как же хорошо, что кровь смотрится просто прекрасно и на бордовом, и на чёрном, и на бежевом тоже.
С их первого совместного и самого изощрённого убийства прошло уже порядочно времени, но из раза в раз это вовсе не надоедает. Освальда — всё больше распаляет, совсем понемногу освобождает от печали, боли и отчаяния, скопившихся внутри, но лишь подогревает гнев и ненависть, которые он питает к проклятому Галавану. А Эда всё это завлекает. Его к этому тянет.
Нереально сильно тянет. К Освальду и убийствам. Так чертовски сильно манит… и он даже сам себе ответить не сможет, что именно сильнее. Либо он не настолько и влюблён в убийства, либо настолько — в Освальда.
Всё это они уже давно между собой выяснили и всех всё устраивает — абсолютно и даже более чем. Для Эда эта любовь ощущается как обязанность заботиться, восхищение, тяга к знаниям, желание защитить, привязанность и то, что он, кажется, нашёл кого-то, кто правда стоит всех его чувств.
Наконец-то. Для Освальда эта любовь — влечение, слабость, но та, которую теперь уже можно допустить, желание быть защищённым, завороженность невинностью и отсутствием опыта — конечно же, это только об убийствах, а не о пьяных поцелуях и петтинге прямо на столе — исцеление и новые силы. А ещё доверие. Именно так каждый для себя описывает собственные чувства.
— Будешь просто стоять? — Освальд спрашивает, не оборачиваясь, и улыбается, уже представляя, как Эд перестаёт опираться поясницей на столешницу, а руки теперь не скрещены на груди. Сейчас сквозь пьяное наслаждение наверняка скользит сомнение и лёгкая растерянность, но это не раздражает.
У Освальда сегодня настроение поиграть в учителя, а такое бывает редко. Ему хочется подать максимально хороший плохой пример. Сам же Кобблпот теперь опирается руками о спинку стула по обе стороны от пленника, едва ли не утыкаясь кончиком носа в чёрный целлофан и вовсе не заботясь о швах на плече, которые достаточно зажили, так что едва ли могут разойтись. И сложно сказать, что всё-таки обезболивает лучше,
такое убийство или алкоголь. Пока, в моменте, Освальд наслаждается одним лишь воображением, кровавыми фантазиями. Но долго он так не протянет. Сейчас хочется, чтобы алкоголь в крови смешался с адреналином и чистым, безумным наслаждением. Почти что животным, если бы в глазах не мелькали искры осознанности. Страшно завораживающе.
Освальд, даже не глядя в сторону Эда, одним ловким движением вонзает нож по самую рукоятку в плечо
бедного парня. Подонка.
Трупа. Его судьба решилась давным давно, а то, что он пока ещё жив — вопрос времени. Крики глушатся, но для Освальда и это звучит как самая сладкая музыка. Ударом ножа он не повредил ни одной артерии, просто терзая лезвием мышцы, наверняка, затёкшие от верёвок.
Ничего, сейчас разомнём. И всё же, возвращаясь к точности удара, Освальд хочет, чтобы эта тварь, хоть едва ли косвенно имеющая отношение к его главной в жизни утрате, подыхала медленно. Мучительно и в агонии. Он об этом точно позаботится.
Они.
— Не мой размерчик, — с лёгкой, едва ли безумной улыбкой говорит Освальд, разворачиваясь к Эду. — У тебя наточены кухонные ножи? Может быть, есть разделочный топорик? — и всем этим Кобблпот интересуется так, словно спрашивает о чём-то абсолютно бытовом. Ручки, горчица… — Если они затуплены, так будет даже лучше. Давай сюда.
И последняя фраза пронизана энтузиазмом, вместе с тем звуча как приказ, отчего у Эда по спине бегут мурашки. Да, он уже не первый раз видит Освальда в деле. Ну, если делом можно назвать извращённые пытки во имя мести. Король Готэма, за чью шкуру прямо в этот самый момент готовы отвалить бешеные деньги, сейчас чертовски проницательно смотрит на него, ожидая хоть чего-то. А Эд просто замирает под этим взглядом, едва ли не подрагивая. И он не знает, от чего. Это чувство нельзя назвать страхом, это что-то…
другое. На пьяную голову, такое ощущение, думается лишь лучше. Лучше смотрится за началом пыток всевозможными лезвиями, в чём он сам сможет с восторгом поучаствовать совсем скоро. Снова. Но восхищение и безумно-маниакальная радость от этого не меньше. А если Освальду понадобится что-то кроме ножей — Эд даст это, ещё больше восторгаясь своей причастности. И не только…
— Держи, — и Эд достаёт большой кухонный нож для разделки мяса, держа его за кончик лезвия и протягивая Освальду массивную рукоять. В принципе, навряд ли они оба, пьющие вино из колб, пробирок и химических стаканов, хоть бровью поведут завтра, разделывая, например, курицу этим же ножом. Да и та туша будет более полезной и стоящей, чем эта, сейчас привязанная к стулу. Хотя, развлечение и правда неплохое. — Заточен. К сожалению, — Эд говорит коротко, просто любуясь моментом со стороны. Потому что время на настоящее развлечение уменьшится вдвойне, когда он и сам возьмёт в руки нож.
— Никакого изыска, — возмущается Освальд, закатывая глаза, и Эд откровенно залипает. Сейчас даже скрывать бесполезно, потому что каждая деталь картины, развернувшейся перед ним — прекрасна. От уже запятнанных кровью рукавов пижамы до такого неискреннего, по сравнению с удовольствием, возмущения Освальда. — Ты так не считаешь? — теперь Освальд обращается к пленнику. Жертве. — Наверное, меня плохо слышно. Надо исправить. Хочу, чтобы твои собственные крики звенели у тебя в ушах, пока мне не прийдет идея пощадить тебя, проткнув барабанные перепонки, — последние слова Освальд буквально проговаривает сквозь зубы на ухо, сквозь целлофановый пакет, держа руку на шее, перемотанной верёвкой.
Эд откровенно не выдерживает. Его колотит от этих интонаций, от контраста Освальда, выглядящего сейчас едва ли не по-домашнему не в своей пижаме, такого растрёпанного, но, однако, такого чертовски горячего, колкого на язык и бескрайне жестокого. Уже в который раз Эду интересно, как долго он сам выдержит. Насколько долго сможет просто стоять в стороне, упиваясь зрелищем. И насколько его хватит, когда в его руках будет нож, а соблазн переключить всё своё внимание на Освальда, откинув лезвие — станет лишь больше.
Пока Эд не может оторвать взгляд от самодовольно-жестокого Освальда, до мозга совсем затуманено доносится посылающая волны мурашек похвала.
— Хмм, повязка… предусмотрительно,
Эд, — на тот момент целлофан вместе с изолентой и верёвками валяется на полу, куда стекает кровь с раны на руке, откуда всё ещё торчит складной нож, который Освальд с откровенной издёвкой несколько раз вытащил и снова вогнал в плоть, насмехаясь и явно неподдельно наслаждаясь. Питаясь агонией и воплями, сейчас заглушающимися лишь изолентой на губах и кляпом во рту. А на глазах, да, повязка. Обычная ткань, завязанная в крепкий узел на затылке. — Я ещё немого подумаю, когда сниму её, стоит ли мне выколоть твои очаровательные глазки. — Освальд совсем игриво ведёт кончиком немалого ножа по щеке и подбородку жертвы, даже не царапая. — Вдруг они и правда красивые, портить не захочется. Так даже изувеченный труп будет выглядеть лучше, знаешь ли.
Освальд слегка разворачивается к Эду, зная, что, мало того, это лучшее для него развлечение, это ещё и представление. Шоу, которым наслаждаются, от которого ловят неподдельный кайф. И сейчас Эд видит, как Освальд повернут к нему вполоборота, отстранившись от жертвы, и подносит лезвие огромного ножа к лицу, краем глаза цепляясь за заворожённый взгляд карих глаз. Кобблпот проходится носом по тупой стороне лезвия, тут же ведя языком по холодному металлу.
И с каждым движением сдержанность Эда исчезает быстрее, чем просачивается густая кровь сквозь пальцы. Гораздо, гораздо, блять, быстрее.
— Повторюсь, — и Эда снова до скрученных внутренностей пробирает этот голос. — Так и будешь просто стоять?
И Эд срывается с места, за два шага подходя к Освальду, останавливаясь в нескольких сантиметрах позади.
— Тот нож в твоём распоряжении, — и Кобблпот кивает на истерзанную лезвием руку. — Но есть одно «но»,
Эдди, — Освальд срезает пуговицы с пиджака, а затем и рубашки несчастного, оголяя торс. — Мы с тобой не должны задеть ничего жизненно важного. Пока что. Справишься? — и он снова улыбается, чувствуя ровно позади себя нереальное напряжение и огромное желание сорваться с цепи. Такое и кожей чувствуется. Впитывается и разделяется на двоих. Пьянит. Заводит.
— Справлюсь, — звучит хрипло, но полно энтузиазма. Напряжение между ними прерывает лишь болезненный вскрик, когда Эдвард вытаскивает свой нож из плеча их сегодняшней жертвы. И делай они такие глубоки порезы каждый раз, после этого с удовольствием вытаскивая лезвие из растерзанной плоти — этот парень давно был бы мёртв. Умер бы от потери крови, войдя в историю как самое скучное убийство в мире. Именно поэтому Освальду хотелось бы однажды запастись ножами и, наконец, увидеть перед собой тело, полностью утыканное лезвиями. Чтобы из каждого пореза торчали рукояти, чтобы кровь вытекала совсем медленно, и буквально ощущалась вся тяжесть стали, отягощающей бренную, абсолютно бесполезную — разве что, лишь для кровавых развлечений — тушу. И однажды он обязательно сделает это, уж точно.
Они сделают.
—
Умничка, — и Освальд борется с желанием грязно поцеловать Эда прямо сейчас, перед тем как вонзить кухонный нож во внутренности многострадальной шестёрки. Интересно, что кончится первым: подчинённые Галавана или их общая жажда крови и тяга к убийствам? Кажется, явно не второе. Тем не менее, это не пустое извращение, у всего есть цель. Месть и интерес. Гнев и обучение. — Расскажи мне,
Эдди, без каких внутренних органов он протянет ещё хотя бы часик?
Эд с широченной улыбкой осознаёт, зачем оканчивал медицинский. И суть явно не в судебной экспертизе. Не в опознании и исследовании мертвецов, а в их непосредственном убийстве. Не в изучении места преступления, а в его создании.
И Нигма рассказывает. Рассказывает, что, в теории, если проткнуть
вот здесь, то человек почувствует острую, режущую боль, а если
здесь, то порвутся жизненно важные мышцы, но ещё хоть сколько он протянет. Рассказывает всё чертовски увлечённо, пока Освальд завороженно наблюдает, как в параллель словам складной нож разрезает кожу и мышцы. Как теперь в нескольких местах видны кости, как наружу вывернут рисунок порванных связей мышц, насколько всё это медицински точно.
Завораживает. Сейчас Эд выводит рисунок из нитей порезов в области сердца, зная наверняка, что из самого важного, измученного метафорами и увешанного сопливыми воспеваниями органа будут торчать два лезвия. Совсем скоро.
Потому что температура, кажется, накалена до предела, тело становится более измученным, более
мёртвым, а они с Освальдом всё больше готовы уделять внимание не этому жалкому куску мяса, а друг другу.
Вот Освальд обхватывает руку Эда, лезвие в которой пускает мелкими порезами кровь на открытых руках жертвы. А вот Эд прижимается к Освальду так тесно сзади, что у обоих голова кругом, пока Кобблпот искусно изрезает мышцы диафрагмы, старательно не задевая лёгкие. Они не уверены, что в их крови осталась хоть капля алкоголя, но, тем не менее, они точно пьяны. Кровью, мучениями, чистым садизмом…
друг другом.
На короткое мгновение становится даже интересна и удивительна одна вещь. Сколько же всего этот парень пережил в подчинении Галавана, сколько пыток и прочего дерьма, раз сейчас, после всего, он ещё в сознании, не говоря уже про смерть от болевого шока. Но даже так ему на толику не настолько больно, насколько Освальду. Было, есть и будет. Именно поэтому Кобблпот сейчас вымещает свою боль порезами на чужом теле. Однажды ему в голову закрадывалась на пару с виной и отчаянием мысль о том, чтобы вредить себе. Но зачем всё это, если можно изрезать каждый участок кожи на теле того, кто тебе ненавистен. Кто действительно должен чувствовать вину, потому что поистине виновен.
— Как думаешь, с него хватит? — это Эдвард шепчет Освальду на ухо, пока тот наваливается на него спереди, ластясь и прижимаясь как можно ближе, теснее. В этот момент привязанный к стулу парень начинает кивать, а из-под повязки текут слёзы, которые, видимо, уже не впитываются в намокшую ткань.
— А тебя не спрашивали, — раздражённо шипит Освальд, вынужденно и нехотя отстраняясь от Эда, выхватив из его руки более тонкий нож. — Подслушивать некрасиво,
знаешь ли, — и кончик острия ножа протыкает барабанную перепонку левого уха. — Радуйся тишине, раз так достали собственные крики, — говорит Кобблпот перед тем, как окончательно лишить жертву слуха. — Хотя, на мой вкус, они довольно хороши… Ты так не считаешь?
Эд сталкивается с Освальдом взглядом, когда тот запрокидывает голову, глядя на него и, видимо, ожидая ответа, раз теперь собеседник из жертвы уж точно никакой.
— Хороши любые, что пропитаны отчаянием и агонией, — улыбается он, наклоняясь, чтобы пройтись носом по шее и щеке Освальда.
— Ты прав, — Кобблпот самодовольно подставляется ласке, держа по ножу в каждой руке. И кровь стекает с кончиков пальцев: с рук Эда, которыми он сейчас поддерживает Освальда за талию, пачкая на нём собственную пижаму, и с рук Освальда, куда тёмно-красные ручьи перетекают сразу с двух лезвий. — А ещё, соглашусь с тобой, пора с ним заканчивать.
Тело жертвы истерзано, травмы несовместимы с жизнью, но теперь пора и эти последние часы его жалкой жизни у него отнять. Возможно, так они и сделают ему одолжение, но…
Освальд срывает с глаз парня повязку, тут же ловя испуганный, молящий взгляд, сопровождаемый криками. Возможно, теперь он кричит сквозь кляп не о спасении, не молит больше отпустить, как, наверняка, было около часа назад. Теперь он, скорее всего, просит о смерти. Просит, наконец, убить его. И Освальд любит эту часть, но сегодня на это просто нет сил. Не хочется слушать. Хочется сказать пару слов и распрощаться, чтобы наконец-то приковать всё своё внимание к Эду, словно самыми тяжёлыми кандалами, абсолютно добровольно.
— Читай по губам,
дорогуша, — Освальд наклоняется к самому лицу, рассматривая сквозные разрезы на щеках, через которые видны ряды зубов и затолканный под язык кляп. — Глазки у тебя просто замечательные, их я… — Освальд секундно оборачивается на Эда. — Мы. Мы их оставим. Радуйся и наблюдай, пока можешь.
Эд нетерпеливо потирается об Освальда, так возбуждённо, подталкивая к действию. А Освальд и так едва ли не на пределе. К алкоголю, от которого, может быть, вовсе не осталось и следа, наконец-то, присоединился такой жизненно необходимый адреналин. Но сейчас со всем этим мешается и возбуждение, бешено стучащее кровью в ушах.
— Давай уже заканчивать, Эд, — на рваном выдохе Освальд протягивает ему меньший нож, держа за окровавленное лезвие, и довольно облизывается, глядя прямо в глаза. — Артерии?
— Артерии, — утверждает Нигма, приобнимая Освальда со спины одной рукой и приняв нож. Самая лучезарная улыбка сияет на лице, а Освальд лишь любуется. Вскрытие артерий — самый яркий элемент — чуть тусклее их безумных улыбок. Кровь бешено хлещет, словно фейерверком, разливаясь вокруг. Алые ручьи теперь текут от шеи — сонная артерия — и по груди, давным давно не скрытой одеждой, но вместо бордового костюма сейчас всё тело в багровом бархате начинающей подсыхать в некоторых местах крови. Но поверх бежит новая, быстро и ярко — подключичная артерия. У двух влюблённых психопатов теперь в крови не только руки — шея и лицо Эда покрыты кровью сразу же после того, как лезвие легко, как по маслу, разрезом проходится по шее, чётко вдоль артерии. На Освальда же кровь льётся из ключичной, ведь режут они синхронно. Эд — быстро и ловко, по медицински педантично, отчего и безумно, а Освальд — резко и импульсивно, вымещая эмоции, что тоже до жути маниакально завораживает. И всё это в глазах друг друга — абсолютно очаровательно. Капли крови теперь и на щеках Освальда, словно второй, ярко-красной россыпью веснушек, остающейся на щеках и носу, на шее и не скрытых пижамой ключицах.
Тёплая кровь на коже — несомненно приятно, аж крышу сносит вкупе с всё более откровенными касаниями друг друга.
— Этой истории нужен красивый финал, — задумчиво говорит Освальд, с отвращением и восхищением глядя на, в совсем скором времени, бездушный кусок мяса. Но восхищение лишь собой. Ими. Их талантливой работой. Их общим искусством. — Так что нам нужно поторопиться, — и Освальд отвешивает вырубающемуся парню пощёчину тыльной стороной ладони, попадая чётко по разрезам и, кажется, даже врезаясь сквозь них в зубы и чувствуя ткань кляпа, хоть и всего на мгновение. Им не нужно, чтобы он умер от потери крови, нет. Тогда бы они спешно вскрыли ещё пару артерий, залив всё вокруг кровью, но нет. В их распоряжении всё его тело, каждая вена и артерия — легочные, плечевые и лучевые, подвздошные и бедренные, обе большеберцовые… Могли бы не оставить ни капли, насыщенной кислородом и не очень, крови, ведь ему всё равно больше не пригодится. Но им нужно красиво и символично. А оттого — нужно действовать быстро.
Успеть убить до смерти.
— На счёт три? — совсем по-детски спрашивает Эд. Он — весь в крови и точно так же упивается уже хриплыми криками, как и Освальд. Лезвие в руке вовсе не блестит металлом, залитое кровью, а в дополнении картины — на устах всё ещё безумная улыбка. Чертовски красиво.
— На счёт три, — соглашается Освальд, смело подхватывая такую же лучезарную улыбку. Он уступает почти ребяческому энтузиазму Эда и ему самому это нравится. Нравится и весь Эд — от окровавленных кончиков пальцев до этой обворожительной, почти чеширской улыбки. Ну или от члена, недвусмысленно упирающегося ему в бедро, до этих манящих губ, которые Освальд сильнее некуда хочет почувствовать на своих. Слизывать с них кровь, после перейдя на шею, а затем втягивая в рот длинные пальцы. —
Раз…
—
Два, — продолжает Эд, удобнее перехватывая нож. Они оба сейчас примеряются ножами в предвкушении, словно художники кисточками прежде, чем нанести свой последний, финальный кровавый штрих.
—
Три, — и два лезвия, до этих пор лишь слегка утыкающиеся в грудь, теперь рассекают плоть, торча между рёбрами и проткнув сердце жертвы насквозь. Тонкий нож — между третьим и четвёртым ребром, разделочный — между четвёртым и пятым. Медицинская точность, не иначе.
И дыхание, наконец, обрывается последним, самым тихим и жалким криком, а глаза словно моментально тускнеют, оставаясь неосознанно открытыми. Душа покинула это изуродованное тело, хотя Освальд и считает, что это того изначально не стоило. Ещё постараться нужно было быть таким дерьмом. Хотя, Галаван вот постарался. И плевать, что этот, на данный момент труп, всего лишь шестёрка. Ведь даже так злость отпускает, оставляя за собой лишь адреналин и возбуждение, которые бешеной смесью кипятят кровь и будоражат сознание.
— И то, что он истекал кровью, не было единственной причиной спешки, так ведь? — шепчет Эд на ухо Освальду томным шепотом, любуясь метафорично красивой картиной проткнутого ножами сердца. После чего снова весьма однозначно потирается стояком о поясницу Освальда, зная, что запусти он сейчас руку в пижамные штаны — то не к удивлению обнаружит, что тот тоже возбуждён.
— А ты догадливый, — усмехается Кобблпот, разворачиваясь в объятьях Эда и притягивая его за шею для поцелуя, заставляя наклониться. Запускает руку ему в растрёпанные и слегка завившийся от пота волосы, пачкая их кровью.
Но так и не целует. В самый последний момент останавливается всего в миллиметре от таких желанных губ, застывая. Глядя в маняще тёмные глаза с увеличенными донельзя зрачками, наслаждаясь этой замершей полуулыбкой…
Кровь сейчас везде — в некоторых местах стягивает кожу, спутывает волосы, капает с кончиков пальцев, подсыхает на одежде, но всё ещё блестит на коже, на щеках и губах. Её настолько много везде, что просто крышу сносит. Сознание Освальда потихоньку уплывает, но ему покоя не даёт одна единственная вещь. Возможно, достаточно странная для извращённого и безжалостного садиста маньяка, но всё же. Освальд в целом иногда весьма брезглив и педантичен, особенно когда развлечения кончаются. А сейчас как раз такой момент. Развлечение с морем крови и лезвий — кончилось, а новое,
возможно абсолютно точно даже более стоящее, начнётся тогда, когда он коснётся своими губами губ Эда, полностью срывая свой, да и его контроль. Дальше — только страсть без тормозов. Но сейчас — лёгкая озабоченность и беспокойство.
—
Эд, — тихо зовёт Освальд, глядя в глаза. Эд мог бы и сам поцеловать его, хоть всё ещё не весьма умело, попытаться взять инициативу, хотя сам ведь всегда просит большего, умоляет Освальда… Но сейчас он видит лёгкое беспокойство в горящих, отливающих кровью и откровенным согласием, голубых глазах. И он обязан выслушать, что бы сейчас ни сказал Освальд. Может быть, Эду просто кажется и сейчас его ждёт что угодно. Пошлый комплимент? Похвала? Что-то абсолютно дурацкое или крышесносно горячее? — Ты никогда не задумывался, что у тех ублюдков, которых мы убили, в крови может быть буквально что-угодно? — руки Освальда закинуты Эду на шею, он сам прижимается ближе, но сейчас ему важен этот разговор. Потому что, возможно, вопрос правда стоящий. Потому что ему не всё равно и он может спрашивать такое у Эда. К вопросам в какой позе и кто именно будет насаживаться на чей член они перейдут немного позже и без слов.
— Он чист, — абсолютно спокойно отвечает Эд. — Как и все предыдущие, кстати, — и Нигма упирается лбом в лоб Освальда, всё ещё обнимая его за талию. Черт возьми, он готов на всю жизнь остаться в этом моменте. Потому что, несмотря на этот разговор, кровь до сих пор кипит, а возбуждение не спадает, в то время как Освальд пристально смотрит на него, не отрывая взгляда в немом вопросе. Очень удивлённом вопросе. — Я уверен, Освальд. Я проверял. В крови нет ни ВИЧ инфекции — ни первого типа, ни второго — ни сифилиса, ни сальмонеллеза, ни Эпштейн-Барра, ни токсоплазмоза, ни одного из гепатитов, будь то A, B, C, D, E или F, а также разных их сочетаний, — Эд легко потирается носом о кончик носа Освальда, улыбаясь из-за его слишком яркого удивления и прикрывая глаза. — И ещё пары десятков заболеваний, передающихся через кровь, у него тоже нет. Или ты мог подумать, что влюблённый педантичный маньяк садист с медицинским образованием и всем нужным для анализа крови оборудованием позволит себе и своему возлюбленному подхватить что-то подобное? Ни в жизнь.
И вот на этом моменте Освальд преодолевает свой безграничный ахуй и, наконец, целует. Потому что никто никогда не делал для него столько всего. И, да, ещё никогда он не мог подумать, что готов отдать всего себя за безграничные кровавые убийства и бескрайнюю заботу. И где он теперь?
Теперь он жмётся к Эду ближе, так же похабно потирается о него стояком через тонкую ткань пижамы и буквально виснет на его шее, углубляя их поцелуй. Поцелуй со вкусом крови, которая осталась каплями на губах и которую так тщательно он теперь слизывает. Жадно проходится по губам Эда, прикусывая и тут же зализывая, а потом снова кусая.
Эд тихо стонет в поцелуй, потому что ему уже давно необходимо нечто большее. Он знает, что Освальд и так — весь его, но сейчас ему нужно физически больше в этот самый момент. Весь Освальд Кобблпот без остатка, внутривенно и как можно на более долгий период времени. Навсегда подойдёт.
— Люблю тебя, — шепчет Освальд и улыбается, всё так же слегка безумно, потому что любить так — точно ненормально. Да и разве много у кого идеальное свидание выглядит как убийство с предварительными пытками? Но эта улыбка чертовски очаровательна, тем более в сочетании с кровавыми веснушками.
— А я тебя, — Эдвард не сдерживает себя, слизывая капли крови с щек и перемещая руки с талии на задницу, чтобы услышать пошлые, пока вовсе негромкие стоны.
Жалкое, безжизненное тело, после синхронного разочарованного вздоха, тащится Эдом обратно в каморку и как можно, блять, быстрее. Потому что даже минута дальше, чем в миллиметре от Освальда, сейчас невыносима. И абсолютно неважно, как на этот раз они будут избавляться от тела и где оно проведёт остаток вечности, разлагаясь. Оно перестало быть интересным сразу после смерти, ведь мёртвые не кричат, не плачут и не страдают. Им уже нельзя причинить безграничную боль, нельзя отомстить, а это объективно неинтересно.
—
Так и будешь просто стоять? — и Эд удивлённо оборачивается с довольной улыбкой, снова возвращаясь к Освальду, стоящему к нему спиной возле кровати и будто бы вовсе незаинтересованно расстёгивающего пижамную рубашку. А потом — полоборота, наглая ухмылка и взгляд из разряда
«Ты заставил меня ждать и я заскучал…» У Эда с минуты на минуту остановится сердце.
Он снова заключает Освальда в объятья со спины, выцеловывая шею, веснушчатые плечи… Всё, до куда может сейчас дотянуться губами. Потому что Освальда целовать хочется. Безумно, страстно, не сдерживаясь, но между тем до чертей любовно и интимно. А до туда, куда Эд сейчас —
пока что — не дотягивается губами, языком и зубами — там он выводит кровавые узоры на бледной коже, ведя самыми кончиками пальцев. И Освальд плавится под каждым касанием, секундно запрокидывая голову Эду на плечо, размыкая губы в немом стоне. Но сейчас Кобблпот даже более вспыльчив и нетерпелив, чем обычно, поэтому после минутной слабости резко разворачивается к Эду, напористо целуя и толкая к кровати.
Во рту до сих пор мешается яркий металлический вкус крови, а губы Эда на контрасте такие мягкие, нежные… Их хочется истерзать, кусать снова и снова. И Освальд не собирается сдерживаться.
Эд послушно садится на кровать, любуясь Освальдом. С его плеч сползла пижамная рубашка, но он её всё равно пока не скидывает, держа на рукавах. У него руки в крови по локоть — сейчас во всех смыслах — кровь ещё остаётся на теле, куда попала по абсолютной случайности, пропитав клетчатую ткань пижамы. И Эд намерен слизать каждую каплю, вылизать каждый сантиметр этого тела, вдыхая запах чистой похоти. Этого хочется до потемнения перед глазами и Эд до недавнего времени вообще не представлял, откуда взяться таким мыслям. А сейчас его личный искуситель седлает его бёдра, закинув руки на плечи, и вновь припадает к губам.
Эдвард Нигма — отбитый на голову садист и убийца, абсолютно неуверенный в едва ли не каждом своём действии.
Был. До недавнего времени. Потому что сейчас его уверенность в каждом действии поддерживается напористостью Освальда, активно потирающегося о его пах своим, всё настойчивее целуя. И Эд отзывчив на любые ласки. Он громко стонет, когда ему хорошо, он словно становится чувствительнее и это видно, это чувствуется. Возможно, в силу неопытности, а может — потому что Освальд влияет на него так. Он не знает, но не собирается сдерживаться. И даже сейчас в поцелуй он стонет, чувствуя на губах всё ту же, такую знакомую безумную улыбку.
Безумно-довольную.
Освальд на фоне Эда, наверняка, кажется весьма самоуверенным, но… возможно, их влияние друг на друга обоюдно. Потому что ничто так не сносит крышу, как откровенно стонущий и отпускающий себя полностью Эд, двигающийся внутри всё быстрее и только громче повторяющий имя Освальда. Такой отзывчивый на каждое действие… Именно на этом и держится вся уверенность Освальда в такие моменты.
— О-Освальд, — Эд стонет, когда Кобблпот расстёгивает его брюки, кусая за шею. Освальд обожает кусаться, особенно, если на шее всё ещё только начинает подсыхать кровь, которую так приятно слизывать с чувствительных для Эда мест.
— На тебе слишком много одежды, — ворчит Освальд, пытаясь убрать чёлку с глаз, и продолжает быстро расстёгивать брюки, пока Эд с одного лишь намёка уже стягивает джемпер и начинает расстёгивает рубашку, как заворожённый глядя на Освальда. — Так то лучше, — Освальд улыбается, оттягивая резинку нижнего белья Эда и приспуская его вместе с брюками. —
Молодец.
И, кажется, возбуждение уже в висках стучит, потому что такая завораживающая картинка едва ли не плывёт перед глазами, пока Эд проводит окровавленными руками по талии Освальда, оставляя отпечатки пальцев и ладоней. Это — его место преступления, и сегодня он обязан выложиться по полной. Убийства должны быть яркими, как секс, и наоборот.
— Будь умницей,
Эдди,— и Освальд подносит свою ладонь к лицу Эда, как только отстраняется от таких желанных губ. В ту же секунду Эдвард широко лижет он запястья до кончиков пальцев, прикрывая глаза и тут же втягивая два пальца в рот, аккуратно обхватив губами. На языке — яркий вкус крови, которая только недавно ручьями стекала с пальцев, а сейчас — Эд намерен слизать каждую каплю. Он медленно открывает глаза, всё ещё держа во рту пальцы Освальда, поочерёдно обводя каждый языком, и смотрит прямо в глаза. Смотрит пристально, вновь медленно проведя по двум пальцам языком, выпустив их изо рта, но тут же втянув другие, предварительно снова лизнув ладонь. Он уверен, все его губы сейчас в крови, во рту солёный, металлический привкус, и это — как наркотик. Правда, Эд не уверен, будет ли это так же умопомрачительно, если на его бёдрах не будет Освальда, потому что то, как он на него сейчас смотрит… это что-то нереальное. И когда только он успел стать настолько извращённым? —
Хороший мальчик, — завороженно хрипит Освальд, отстраняя руку и делая в одно мгновение сразу две вещи: он снова целует Эда в чертовски привлекательные, окровавленные губы и накрывает член Эда влажной, вылизанной от крови дочиста ладонью. Лишь пару раз проведя вверх-вниз, он ускоряет темп, наслаждаясь почти скулежом Эда в поцелуй, едва отстраняясь, чтобы снова поцеловать, кусаясь. Дрочит быстро, зная, что сейчас чувствует Нигма. Зная его до мелочей, зная, когда нужно остановиться, чтобы распалить лишь больше.
Освальд обожает то, какой Эд отзывчивый. На каждое слово и действие, на каждый жест. Освальд любит его несмелую инициативу, когда он его доводит, будто это его новое хобби, и любит, когда Эд срывается. Любит подводить его к грани безумия и вместе прыгать в омут. Да и просто любит. В своём роде безумно, странно, желанно и сумасшедше сильно. Одержимо-искренне.
—
Знаешь… — медленно начинает Освальд, что не вяжется с быстрым темпом его руки на члене, чем привлекает внимание Эда, сейчас активно борющегося с желанием запрокинуть голову, чтобы получить кучу укусов в чувствительную шею, потому что слишком хочется смотреть на Освальда, довольного властью, примерно остаток их вечности. — Я ведь готовился,
Эд, — и Освальд с по-настоящему садистской улыбкой убирает руку с члена Эда, подающегося бёдрами навстречу, насколько это вообще возможно в таком положении. А затем — вовсе встаёт с его колен, ловя вопросительный взгляд. Но Освальд лишь стягивает пижамные штаны, бросая их на полу, после чего снова седлает бёдра Эда, упираясь коленями в кровать. — Готовился, потому что уже понял, чем чреваты такие вот убийства, — и он снова целует, одну руку возвращая на член, а второй притягивая за шею ближе, хватаясь за волосы и пачкая их кровью.
А для Эда сейчас слишком много всего. Сейчас на его коленях сидит распалённый возбуждением Освальд в одной лишь скинутой с плеч рубашке и дрочит ему. Так чертовски горячо вкупе с тем,
что он говорит… Эд сходит с ума — будто не уже, будто в первый раз — и не знает, куда девать руки. Он хочет коснуться Освальда везде, везде пометить и оставить кровавые следы, чтобы белоснежная кожа на их фоне стала ещё светлее.
—
Так что выеби меня уже, наконец, — и Освальд говорит это настолько требовательно, его голос настолько пропитан желанием… Они сейчас сталкиваются лбами, пока Эд, ни секунды не медля, накрывает ладонями задницу Освальда, сжимая и притягивая ближе. Абсолютно точно кровавые следы его ладоней отпечатываются на коже… Настолько же наверняка, насколько он уже хочет их слизать.
А ещё он не смеет ослушаться, тем более тогда, когда Освальд садится так, что член Эда сейчас трётся о его задницу. Он бесконечно дразнит, решая проверить одну интересную вещь. И нет, не то, сколько Эд способен так выдержать, к этому они ещё вернутся. Освальд тянется к карманам спущенных брюк, наощупь залезая сначала в задние и… Бинго!
— Когда ты только успел стать
настолько извращённым, м? — и Освальд улыбается, держа в руках пакетик с клубничной смазкой. Честно? У Эда нет ответа на этот вопрос. У него есть извращённые убийства и развратный секс, есть пакетики смазки разных вкусов и ультратонкие презервативы, распиханные по всей одежде и тумбочкам. Следствия есть, а причина…
причина сейчас сидит у него на коленях и развратно отрывает зубами краешек пакетика, выдавливая на неокровавленные пальцы смазку. Капли этой же смазки Кобблпот тут же слизывает со своих губ, пошло облизываясь. Освальд сразу же заводит руку за спину, открывая для Эда прекраснейшую картину: он выгибается, свободной рукой держась за шею Эда, и входит в себя сразу двумя пальцами, не медля с растяжкой. Он ведь
готовился. Это ведь далеко не первый раз, когда их совместные убийства кончаются
так.
Эд же нагло пользуется этим моментом, губами припадая к груди Освальда, выцеловывая и вылизывая соски, слизывая с рёбер кровавые подтёки. Одной рукой он всё ещё сжимает задницу, а второй придерживает за талию, в любом случае только сильнее пачкая кровью. А сам Кобблпот запрокидывает голову, когда Эд переходит на шею, начиная в нетерпении кусаться, когда Освальд несдержанно трахает себя уже тремя пальцами, решая больше особо не заморачиваться. Он уверен, что готов.
Поэтому его губы растягиваются в улыбке, едва ли он подавляет стон, насаживаясь на член Эда, тут же отстранившегося от его шеи. Зато Нигма, кажется, стонет за них двоих. И Освальду чертовски нравится, какой он
громкий. Отзывчивый в каждом движении: как он замирает, прикрывая глаза, как сжимает его задницу и притягивает ближе за талию… В ответ Освальд, насаживаясь до конца, снимает с него заляпанные кровью очки и решает потратить время, которое ему нужно, чтобы немного привыкнуть, на очередное развратное зрелище.
Он ждёт, пока Эд поднимет на него взгляд, чтобы, покрутив очки в руках, слизать с линз пятна крови, выводя причудливые узоры кончиком языка на прозрачных стёклах. И тут же начинает двигаться, приподнимаясь и резко насаживаясь во всю длину.
Эд без понятия, насколько долго он сможет терпеть властные выходки Освальда, который, наконец-то, несдержанно, но не громко стонет, запрокидывая голову, теперь обеими руками цепляясь за шею Эда. Очки отлетают в сторону, да и будто бы хоть кому-то есть до них дело сейчас.
А Нигма лишь продолжает уделять всё больше внимания его груди, кончиками пальцев обводя затянувшиеся швы на плече, чтобы повторить это языком, осторожно облизывая. Обе его руки — до сих пор в крови, иначе бы он уже дрочил Освальду, чтобы не остаться в долгу за то, как же тот сейчас ахуенно двигается на его члене. Но вместо этого Эд, теперь под пристальным взглядом Освальда сверху вниз, продолжает ласкать его соски, пока Кобблпот лишь прижимает его ближе, держа за затылок и сжимая окровавленные пряди.
А Эд всё ещё падок на романтику. Что-что, а это — никуда не делось. У него, несмотря на всю аморальную жестокость, никуда не делось чувство прекрасного и немного сентиментальности. Эд даже пару раз максимально неловко, но по-детски искренне дарил Освальду цветы — красиво составленные, странные готические букеты. Освальду это, конечно, дико льстило, но это явно не в его вкусе. Цветы, конечно, красивы, но с гораздо более благодарно горящими глазами Кобблпот каждый раз смотрел на очередного счастливчика — их жертву. Шестёрки, а точнее их изощрённое убийство — лучший подарок, как не посмотри. Ну, от романтической натуры Эда Освальд ещё весьма оценил алкоголь. Уж в нём то Нигма разбирается мастерски, Освальду нравится. На этом и решили остановится — шикарный алкоголь, убийства и страстный секс.
Есть ещё то, о чём никто не упомянет вслух, но никуда не деться от безграничной заботы и нежности, скользящей в едва ли не каждом действии.
Тем не менее, сейчас, когда Освальд так внимательно наблюдает из-под прикрытых век, Эд может позволить себе ещё одну глупость. Кровавую сентиментальность. Он ведёт носом по рёбрам, выше к груди, а затем, буквально чувствуя частоту сердцебиения, кончиками окровавленных пальцев начинает выводить рисунок на бледной коже. От третьего к пятому ребру, так медицински точно. Эд рисует кровью сердечко, зная, что ровно здесь же, в клетке рёбер под кожей и мышцами, бьётся и настоящее, живое, страстное и чувственное. Израненное и требующее любви, но ни за что не показывающее этого.
Освальд лишь фыркает на это, стараясь не выказывать смущение, убирая чёлку с глаз, но всё же на мгновение останавливается, переставая насаживаться на член Эда, до этого лишь ускоряя темп.
Эд секундно заглядывает в голубые глаза и широко слизывает собственный рисунок, прикусывая кожу возле соска, возвращая руки на бёдра и начиная двигаться самостоятельно, коротко, глубоко и медленно трахая Освальда. Но Эд всё ещё не отрывается губами от окровавленной кожи, продолжая терзать, оставлять засосы и покусывать…
А Освальд периодически и сам весьма нетерпелив, отчего ему всего так мало. Хочется чувствовать Эда во всю длину, глубже, ярче. Его руки и губы и так везде, но Освальду не хватает.
Кобблпот толкает Эда в плечо, заставляя откинуться на кровать, и склоняется над ним, глубоко целуя. А Эду так гораздо удобнее быстрее вбиваться в такое желанное, податливое тело, всё ещё хватаясь за бёдра, за задницу… Он входит глубоко, вскидывая бёдра вверх и набирая темп, отчаянно стоная и ловя ответные стоны Освальда губами.
А Кобблпот лишь подаётся навстречу, опускаясь ниже на член Эда, подаваясь навстречу толчкам и руками опираясь по обе стороны от его плеч. Теперь его очередь нехотя разрывать поцелуй, чтобы слизать всю кровь, только недавно брызжущую из артерий их жертвы. Мелкие капли на лице, подтёки на шее… остальное было скрыто белоснежной рубашкой, что сейчас валяется на полу, измазанная кровью. Поэтому Освальд берёт Эда за руку, поднося его ладонь к своим губам.
— Хочу, чтобы ты коснулся меня, — сбивчиво хрипит Освальд, облизываясь прежде, чем лизнуть такую большую по сравнению с его ладонь, втягивая в горячий рот сразу три пальца, наслаждаясь вкусом крови, хоть и большая её часть размазана по его телу, а затем так же слизана. Глаза блаженно прикрыты, ресницы подрагивают, стоны чувствуются только кончиками пальцев на языке, а щёки пошло втянуты, делая скулы ещё острее.
У Эда вот-вот снесёт крышу от того, как же это нереально — трахать Освальда прямо сейчас, но представлять, как вместо пальцев у него во рту член. Как же Освальд Кобблпот, блять, любит дразниться. А ещё как же заводит то, что Освальд всегда знает, чего хочет. Знает, чего ему хочется прямо сейчас, и что сделать, чтобы ему было хорошо. Приятным бонусом является, что и Эда он выучил уже наизусть. И они оба об этом знают.
Когда спустя совсем немного времени ладонь влажная уже не от крови, а едва блестит от слюны, Эд нетерпеливо оборачивает пальцы вокруг члена Освальда, в первый раз за сегодня касаясь его там. Он дрочит несмело, медленно, на контрасте быстро входя в него, стараясь каждый раз во всю длину, с оттягом, но не замедляясь.
И Освальда пиздецки ведёт от смешавшихся воедино ощущений, от того, как ахуенно чувствовать себя заполненным, пока Эд дрочит ему, хоть хочется и быстрее, как можно приятнее… Освальд чувствует лёгкую боль в раненом плече и садится полностью на бёдра Эда, уже не опираясь руками о матрас, а лишь положив ладони на грудь Нигмы, цепляя пальцами соски, но нарочно не давая ничего большего. Это — игра, и счёт равный. Пока Эд не станет дрочить быстрее, Освальд не перейдёт черту новой ласки.
Но то, как Кобблпот слегка меняется в лице от боли в простреленном плече, не ускользает от внимания Эда, который всё быстрее двигается внутри, вбиваясь в податливое тело, пока бёдра уже так приятно сковывает, так плавно тянет внизу живота… Тем не менее, Эд не собирается оставлять всё так, поэтому подхватывает Освальда, обнимая и поддерживая за спину, и меняет положение. Освальд и не замечает, как оказывается на мягкой кровати, пока Эд нависает сверху, на пробу снова толкаясь и любуясь Освальдом, лежащим под ним и похабно разводящим ноги лишь шире.
Эду хочется вылизать Освальда целиком и полностью, но он лишь ускоряет темп, толкаясь всё быстрее и обхватывая ладонями сначала рёбра, а потом бёдра Освальда.
Он чувствует, что его хватит ещё ненадолго, потому что оргазм совсем близко, пока Освальд отчаянно цепляется за его спину и плечи, одной окровавленной рукой оставляя тёмные алые полосы, всё ещё слегка скользя на слегка подсохшей крови, оставшейся на руках. Они оба в крови, но ни разу не ранены, на телах ни одного пореза, в отличии от того парня, на котором они знатно оторвались совсем недавно. Адреналин теперь в крови бурлит только от секса, а до трупа в каморке нет абсолютно никакого дела. Возможно, завтра они будут искать ножи, вовсе позабыв, где могли их оставить, а потом, улыбаясь воспоминаниям, вытащат лезвия из уже давно небьющегося сердца.
Эд оглаживает большими пальцами соски Освальда, отчаянно вбиваясь в его тело, балансируя на грани оргазма. И Освальд чувствует это. Он уже даже не просто знает Эда Нигму вдоль и поперёк, не то чтобы читает его, как открытую книгу, нет. Он именно
чувствует его. И буквально — внутри себя — и во всех сотнях других смыслов. Он чувствует сбитый темп, видит Эда, как пот вперемешку с кровью стекает от виска по его лицу, сейчас подсвеченному лишь ярким светом огней Готэма за окном, видит его выражение лица… лучшее зрелище, в сочетании с крепкой хваткой на бёдрах и членом глубоко внутри.
— Кончи для меня,
Эд, — и то, как Освальд приказывает, делая акцент на имени, смотрит из-под ресниц, сбив дыхание и всё ещё цепляясь за плечи Эда… Это последняя капля.
Эдвард кончает первым, замирая глубоко внутри Освальда и громко стоная. Это так чертовски приятно ласкает слух Освальда, но ему тоже слишком сильно хочется кончить, ведь он тоже уже близок, всё может решить рука Эда на его члене вкупе с ещё парой толчков внутри, но Эд выходит из такого напряжённого сейчас тела, тут же спускаясь ниже на кровати и проходясь языком по подвздошным косточкам.
— Не заставляй меня ждать, — несмотря на наигранную угрозу, у Освальда это выходит едва ли не жалко, просяще. Потому что ему и правда нужно кончить, как бы Эд сам не был разнежен после оргазма. А Нигма — очень чувствителен. Освальд чувствует тяжёлое, сбитое дыхание на своём члене прежде, чем Эд лижет по всей длине, вновь скользнув внутрь, но лишь пальцами, растягивая напряжённые мышцы.
Буквально несколько секунд — и Эд уже усердно сосёт, не беря во всю длину, но и правда стараясь. Уделяя особое внимания чувствительной головке, громко и неглубоко дыша через нос.
Освальд в ту же секунду громко стонет — на этот раз
он будто за них двоих — сдвигает колени, упираясь в плечи Эда, и пальцами зарывается в пряди волос, которые он сам привёл в полный, завивающийся от влаги беспорядок.
Наконец взяв во всю длину, Эд отстраняется с громким влажным хлюпом, дыша словно ещё более тяжело, но тут же заменяет рот рукой, сразу беря быстрый темп так, что Освальд выгибается, жмуря глаза и стонет-стонет-стонет…
А Эд не собирается останавливаться на этом, поэтому Освальд чувствует на заднице влажный язык. Кровавые отпечатки собственных ладоней Нигма сейчас обсолит языком, не упуская шанса прикусить нежную кожу. А затем — Эд слизывает собственную сперму, проникая кончиком языка внутрь и трахая Освальда языком, не прекращая быстро дрочить.
И Освальда, ожидаемо, не хватает надолго. Он кончает с громким, хриплым стоном, когда Эд кусает его за внутреннюю сторону бедра. Сперма остаётся на животе, руке Эда и попадает ему на лицо, отчего на его устах лишь довольная улыбка.
— Х-хватит, — хрипит Освальд, когда Эд с настоящим садистским удовольствием продолжает вылизывать член Освальда, когда он такой чувствительный после крышесносного оргазма.
Через секунду Освальд снова видит Эда, нависающего над ним, и сам первый тянется за поцелуем. Глубоким и ленивым, но всё ещё страстным. С укусами и переплетением языков, с закинутыми на шею Эда руками и ладонями Эда на щеках Освальда.
Когда пару месяцев назад, там, в лесу, Освальд просил о помощи, истекая кровью и стоя на коленях, он точно никак не мог подумать, что понятие помощи
настолько широкое. Даже представить не мог, что оно может включать в себя, кроме медицинской части, частые развлечения в виде извращённых убийств с предварительными пытками и отменный секс.
Тогда, в глухом лесу, где кроме них с Эдом даже теперь лесничего не было, только лишь пара трупов, Освальд пытался лихорадочно думать, как же можно выпутаться из этой ситуации. За его голову — награда, и будто этот странный судмед не согласится обменять его на деньги. Тогда, в подкошенном лихорадкой и потерей крови мозге, была лишь надежда, что отдадут его Галавану живым. Тогда был бы шанс… А сейчас — у него есть не просто шанс на выживание.
У него есть шанс на жизнь. На жизнь, в которой у него появился дорогой ему человек, забота и любовь. В которой он сможет снова поставить этот город на колени, собрав себя заново не в удушающем одиночестве, в которой он добьётся гораздо большего, чем когда-либо было. В которой он, для начала, отомстит сполна.
Сейчас, целуя Эда, Освальд осознаёт, что понятие помощи ещё шире. В него входит любовь, в первую очередь. Отсюда всё и начинается.
— Нам нужно в душ, — на выдохе говорит Эд, когда они разрывают поцелуй, и он ложится Освальду на грудь, пока Кобблпот перебирает завившиеся пряди волос, нежно поглаживая.
Второй, окровавленной рукой Кобблпот нежно, но крепко переплетает их с Эдом пальцы. У обоих сейчас лишь одна рука в крови и именно за них они держаться. Выглядит очень интимно. Это — их особенная связь.
— Нужно, — соглашается Освальд, но они так и остаются лежать. Позже — они обязательно отмоются от пота, крови и спермы, нежась вместе в ванной и даря друг другу ласку и заботу. Позже — много-много поцелуев и ворчливых замечаний Освальда. А если смотреть совсем далеко, туда, куда даже Освальд ещё заглянуть не может — весь Готэм перед ними на коленях. И они — вместе. А это, как раз, сейчас понятно даже Эду.
