***
— Кузко, зачем мы сюда пришли? — фермер еле передвигал гудящие ноги. Закончившаяся буквально пару дней назад история с «воскресшим» императором и следующие дни, проведённые за стрижкой и обработкой шерсти лишили мужчину любых моральных и физических сил, а тут воспитанник мало того, что решил протащить его через весь город во дворец, вход в который ему, вообще-то, ограничен, так ещё и игнорировал любые расспросы о цели визита. — Знакомиться! — наконец соизволил ответить Кузко, без ограничений проходя мимо стражи. — С кем?! — фермер вежливо и немного опасливо кивнул охранникам и замер в начале длинного коридора. — С моим папой! — не услышав позади шагов, император обернулся. — Ещё одним?! — Пача, — непривычно серьёзно продолжил Кузко, резко изменившись в лице. Такого выражения фермер не замечал за ним ни разу с момента их знакомства. Сейчас парень выглядел как-то устало и будто старше своих лет. Эта метаморфоза на корню зарубила зародившееся возмущение и недоверие Пачи, заставив отнестись к следующим словам серьёзно. — Девиз моей семьи «Выше Солнца»*, — Кузко помолчал. — Идём, у нас не так много времени, — будущий император развернулся и продолжил свой путь. Фермеру не оставалось ничего, кроме как следовать за ним.***
— Это — мой отец, император Тит, — Кузко остановился напротив одного из портретов, примерно посередине длинной галереи, к которой они вышли спустя несколько минут плутания по хитро запутанным коридорам. Пача справедливо полагал, что в эту часть дворца вряд ли допускали кого-нибудь, кроме императорской семьи и редких доверенных слуг. С полотна на них с лёгким прищуром смотрел черноволосый юноша, необычайно уверенно сидящий на знакомом троне. В ногах у него лежала огромная пума, а позади был изображён вычурный, расшитый золотом герб с той самой фразой. «Выше солнца» надо же, Пача раньше даже не задумывался о том, как звучит девиз правящей династии. Собственно, он, к своему стыду, в принципе не так много знал об истории страны, как-то не интересовался. А про прошлого правителя помнил только то, что тот правил сурово, но справедливо. Войн на территории страны в его царствование не было, но фермер краем уха слышал о нескольких военных походах и дипломатических визитах. Налоги сильно не поднимал, казну понапрасну не растрачивал, казней без повода не устраивал, хороший, в общем, правитель был. — А это — Пилар, — парень указал на пуму. — Изма рассказывала, что, когда я родился, он всё свободное от еды и прогулок время проводил у моей кроватки и не подпускал туда никого, кроме родителей и старой няни, — широко улыбаясь продолжил рассказывать Кузко. Пача кивнул, обрабатывая новую информацию и невольно сравнивая отца и сына. Император Тит был шире в плечах и, в целом, выглядел куда крепче худосочного Кузко. На лежащих на подлокотниках трона руках художник тщательно прорисовал выступающие голубые вены и грубые мозоли, принадлежавшие воину, ни раз державшему в руках меч. — А вот это моя мама — императрица Амайя, ну и папа с Пиларом, — пока Пача рассматривал портрет, Кузко перебежал к следующей картине Прошедшие с предыдущего портрета годы прибавили императору новых шрамов. На этом полотне был изображён уже не юноша, а мужчина, с идеально ровной осанкой и спокойным, уверенным взглядом, в глубине которого художник постарался отразить тепло, направленное, по-видимому, на женщину, стоящую рядом с ним. Миниатюрная, на фоне супруга, ниже его почти на голову, со струящимися по плечам тёмными длинными волосами и тем же теплом во взгляде. Императрица была прекрасна. Красные одежды подчёркивали несвойственную для Перу молочно-бледную кожу правительницы, открытые руки украшали причудливые широкие золотые браслеты с заковыристыми узорами, а голову венчала аккуратная диадема, с солнечными символами. За спиной у императора и императрицы раскинулась столица, окружённая зелёными холмами и поделённая сетью каналов, с любовно выписанными художником крышами многочисленных домов, узкими улочками и широкими проспектами. — Правда красивая? — Кузко пихнул замершего у полотна спутника в бок. — Министр рассказывал, что отец грозил к третьей годовщине их свадьбы расставить по всей империи две дюжины её статуй, почти в каждом крупном городе и заказать не меньше сотни портретов, чтобы развесить их по всему дворцу и резиденциям, представляешь? — восторженно рассказывал юноша. — На первую он подарил ей котёнка маргаи**, а на вторую меня, — Кузко тепло улыбнулся, но, со следующей фразой вдруг снова стал очень серьёзным. — Его корабль должен был вернуться за месяц до праздника, — парень отвернулся и прошёл к следующей картине. — А вот это наш первый совместный портрет, — Кузко кивнул на следующую рамку. Императорская чета на картине счастливо улыбалась. Правитель одной рукой нежно придерживал супругу за талию, а вторую держал на её уже заметно округлившемся животе. В ногах у них расположилась та же пума, а за спиной на ветке одного из деревьев сидел уже подросший маргаи в широком золотом ошейнике. Что примечательно, на этой картине императорская чета находилась, по-видимому, посреди дворцового сада. Их окружали невероятно красивые цветы и причудливой формы разнообразные деревья, а за всем этим буйством красок проглядывали арочные проходы внутреннего дворика дворца. — Знаешь, маму привезли сюда в качестве подарка отцу от правителя одного из приграничных племён, — Пача повернул голову к Кузко, внимательно рассматривающему картину. — Привезли силой, несмотря на то что она была дочерью вождя. В первые дни здесь она никого к себе не пускала, ни лекарей, ни служанок и уж тем более отца. Как только её проводили в комнату, она заперлась изнутри и носу оттуда не показывала, настолько ей был противен местный быт и люди. Но, я не был плодом насилия, — поспешил добавить юноша. — Отцу она понравилась, и он приказал оставить её в покое, сам ходил к ней, еду под дверь приносил и разговаривал, уговаривал выйти, а она только иногда тарелками в него через щёлку в двери швыряла, — Кузко хихикнул. — Со временем он сумел завоевать её доверие, в конце концов, это ведь дед решил её сюда отправить, и они стали друзьями, она полгода жила во дворце не наложницей, не любовницей, а просто гостьей, после ещё год возлюбленной императора, а потом уже стала императрицей. Изма рассказывала, придворные спорили, насколько у отца хватит терпения, чтобы не взять её силой и не оставить подле себя наложницей. Ошиблись все, кроме няни, та, как только увидела его сидения под дверью, сказала, что скоро во дворце будет новая госпожа, — Кузко снова замолчал. О таких подробностях жизни императорской семьи Пача точно не догадывался. Императрица-чужестранка, привезённая во дворец против воли и великодушный, терпеливый император. Сюжет, достойный хорошего романа. Услышать всё это от Кузко было неожиданно, эти откровения рождали в душе странное тепло и что-то похожее на признательность. Не за то, что поделился подробностями жизни своих родителей и, по-видимому, сплетнями двадцатилетней давности, наверняка эта история давно вышла за пределы дворца через многочисленных слуг, а за то, что доверился и сам захотел поделиться тем немногим, что знал о семье. Но ведь, получается, Кузко знал что-то о своих родителях. Как они выглядели, что пережили, что можно спросить такого, что знают только они. Так почему два дня назад они попали в эту нелепую ситуацию с «воскресшим» императором?! Только Пача собрался спросить это у Кузко, как тот двинулся к следующей рамке, на ходу начиная рассказывать. — Кстати, первее папы с мамой общий язык нашёл Пилар, он, вообще, жутко чужаков не любил, да, по большому счёту, никого кроме отца не любил. Как-то раз он гулял по дворцу и сумел просочиться в мамины покои, слуги это не сразу заметили, а когда обнаружили, такой шум подняли. Пума же, вдруг он её там съел? А тут ещё просто так не зайдёшь, что маму разгневать боялись, что Пилара, пока за папой послали, пока решили кого за ним посылать, пришли, а она его там за ушком чешет. Представляешь? Миниатюрная мама грозную пуму, а тот урчит, ластится к ней, как кот домашний. Слуги после этого ещё больше её опасаться стали, — Кузко снова тепло улыбнулся. На следующей картине императорская семья была уже в полном составе, на руках у улыбающейся императрицы сидел маленький черноволосый мальчик, заворожённо смотрящий на обнимающего мать отца. Взгляд императора здесь, в отличие от предыдущих картин, был обращён не на зрителей, а на сына. В глазах его было столько любви и нежности, что не оставалось ни малейших сомнений в том, что наследник был по-настоящему желанным и любимым ребёнком. В ногах у пары сидел верный Пилар, тоже заинтересованно смотрящий на малыша, а рядом с ним расположился маргаи. За спинами у семьи снова был вышитый золотом герб и надпись «Выше солнца». — Знаешь, — в который раз за сегодня непривычно серьёзно заговорил Кузко. — Когда император погибает, императрица всегда оставалась регентом при молодом наследнике, но, после череды неприятных инцидентов, у нас уже три поколения действует закон, согласно которому, в случае гибели императора, его супруга отстраняется от воспитания ребёнка, дабы не использовать своё влияние на наследника в личных интересах, либо интересах другого государства. Императрица обязана стать жрицей при храме Солнца, в случае если она попытается избежать этой участи и остаться во дворце или сбежать из храма, её убьют. Мысли в голове Пачи метались с бешенной скоростью, он переводил взгляд от картины на Кузко и обратно, если он ему это рассказывает, значит… — Твоя мама… — хрипло начал он, не зная, как закончить предложение, одновременно желая и боясь услышать, что же стало с императрицей. Нечёткий, основанный на отрывках информации, образ Амайи вызывал у Пачи искреннюю симпатию. В особенности его подкупало то, с каким трепетом Кузко рассказывал о ней. Фермер ещё ни разу не слышал о том, чтобы тот говорил о ком-то кроме Мэлины без пренебрежения. Пусть оно и казалось мужчине напускным и притворным, эта перемена не могла оставить его равнодушным. — Она жива, — закончил за него Кузко, опуская глаза в пол. — Мне позволено видеть её раз в год в день перед праздником Солнца, когда храм открыт для посетителей, — он снова поднял глаза к картине. Пача потянулся рукой к его плечу, чтобы сжать его в жесте поддержки, но Кузко резко развернулся и, не замечая жеста спутника, устремился к выходу из галереи. — Нам пора, идём! Дезориентированный таким резким переходом, Пача недоумённо моргнул и поспешил догнать будущего императора, боясь, что без него не найдёт выхода из бесконечных дворцовых лабиринтов.***
Уже на соседнем от их дома холме Пача вспомнил о посетившей его в галерее мысли о том, что Кузко знал о том, что человек, выдающий себя за его отца был фальшивкой. — Ты знал о том, что это был фарс, тогда почему сделал вид, что ему веришь? — напрямую спросил фермер, останавливаясь посреди дороги и выжидающе смотря на необычайно тихого сегодня будущего императора, который всю дорогу продолжал хранить молчание. Кузко нехотя остановился и обернулся к Паче. — Думаешь, он был первым? — усмехнулся парень. — Только в моём сознательном возрасте таких «воскресших» было пятеро, а до этого Изма говорила ещё захаживали. — Пача изумлённо смотрел на человека перед собой, Кузко в который уже раз за сегодня выглядел ужасно непривычно, в его взгляде снова была усталость, он больше не казался тем беззаботным мальчишкой, который жил в их доме всё это время. Неожиданно мужчина вспомнил, что будущий император сирота. Мать не могла его воспитывать, кто же тогда этим занимался? Изма? Министры? Няни? Слуги? Следом почему-то вспомнилась нелюбовь Кузко к праздникам, интересно, с кем он их справлял, пока не попал в их семью? — Единственный плюс в том, что с этими лжецами иногда бывает весело, последний, например, здорово нас насмешил, — парень покачал головой и горько улыбнулся. — Тогда, зачем? — снова спросил Пача. — Министр хотел проверить, — ответил Кузко, опуская глаза вниз. — Кого? — выдохнул мужчина, заранее зная ответ. От осознания в груди поднималась волна необъяснимой горечи. Он ведь правда волновался, поверил, хотел уберечь, спасти, а тут… Они всё знали, наверняка и стража была неподалёку и министр, опять же, хорошо играл на публику и Изма. За своими мыслями мужчина пропустил тихое и обречённое «тебя», сказанное из-за завесы чёрных волос куда-то вниз. — И как? Прошёл? — зло выплюнул Пача, в упор смотря на сжавшегося не то от вечернего холода, не то от стыда и страха Кузко. — Иначе бы тебя там не было, — сказал парень, поднимая глаз, полные неуверенности и невысказанных страхов, на Пачу. И от этого взгляда всё негодование и несказанные злые слова как ветром сдуло. На что он, по сути, злился? Если таких самозванцев было много и ловили их, видимо, на живца, то есть, на единственного живого наследника, то, сколько же он перенёс обмана? Сколько красивых речей и обещаний слышал? Не удивительно, что министр, действительно заботящийся о судьбе наследника, решил проверить, сможет ли Пача оградить его от этого, вовремя увидеть самозванца и помочь разобраться и отпустит ли, если император действительно однажды вернётся на Родину. Мужчина снова посмотрел на сжавшегося подростка. Несмотря на избалованность, вызванную, всё же, невозможностью дать настоящее семейное тепло, и царское происхождение, Кузко по-прежнему ребёнок, сирота, которому важна память о родителях, возможность хотя бы изредка видеть маму и слушать от слуг и друзей воспоминания об отце. И ребёнка этого ему очень хотелось защитить, как и министру и, возможно, даже Изме. Что-то его настораживает во всех этих вечных отравлениях, да и с тем, что сегодня рассказал Кузко не сильно сходится. Но об этом можно подумать позже, а пока… — Пойдём домой! — Пача добродушно улыбнулся, обнял Кузко за плечи и повёл дальше по дороге. Тот даже не стал вырываться из объятий и кричать своё фирменное «Без рук», только молча кивнул, проглатывая горький ком в горле и украдкой вытирая набежавшие на глаза слёзы. Им действительно стоит поспешить, иначе опоздают на ужин. Чича будет ругаться, а Чака и Типо точно не оставят им добавки.