do i wanna know?

      — Он сказал что-то вроде… «Я принесу твою душу Его Высочеству». Наверное, так. Присесть у Эстер не получается — качнувшись ещё разок, она падает на постель и жмурится от боли, причиняемой ей лишними телодвижениями. В это время Чара с места не может сдвинуться, потому что… почему? В плане… какого… почему он не поломал эту петунью вонючую к чертям собачьим? Или хотя бы не поотрывал лепестки, слушая жалобный визг? Почему от Флауи всё ещё так много зависит?! Если бы Чара не был тем, кем он является, слабое чувство беззащитности перед обстоятельствами и беспомощности перед миром вокруг захлестнуло бы его, сожрало бы и не выплюнуло — но Чара знает, что выживает лишь тот, кто кусается, стоит загнать его в угол. Если девчонка решила, что сейчас поставит его в неловкое положение, то… нет, она права будет, но знать ей о своей правоте необязательно. Так что он старается улыбнуться как можно более снисходительно и отстранённо. — Вот оно как. Не хочешь ничего мне пообещать? — негромко спрашивает он и не сводит с неё взгляда, ставшего — специально для неё, мать твою — пристальным и прохладным. Рука символически соскальзывает на бедро. На ножны. Эстер смотрит в ответ прозрачно: глаз опять заплыл, как у дохлой рыбы, и чуть подрагивают по-прежнему синие губы. Ему до холодка в запястьях отвратителен тот факт, что при всём приобретённом уродстве природная симпатичность девчонки остаётся очевидной. Это не та симпатичность, которую обычно имеют ввиду, говоря о женщинах, но та, которую имеют ввиду, когда говорят о фарфоровой кукле на выставке. Живого в ней ничего, но — так вот что имела ввиду эта ромашка обосранная, когда говорила про «хорошенькую». «Хорошенькая» задумчиво валяется с полминуты, прежде чем выдаёт: — Ты хочешь, чтобы я молчала? Конечно. Очевидно. Только с чего это она его спрашивает? Ещё и на «ты» перешла. Неплохо. — Нет. Я гарантирую, что ты будешь молчать. Она кинжал-то видит? Или уже куриная слепота началась?.. Нет, она точно видит. А он, судя по всему, действительно находится в глубоком колодце с дерьмом, потому что его изящная угроза на этот раз совершенно не работает. — Я не собиралась рассказывать, — Эстер жмурится и задирает к потолку голову. В свете ламп её веснушки кажутся ещё более рыжими, чем есть на деле. — Я могу только хуже сделать, если расскажу, не находишь? Я ничего не знаю здесь. Имеет ввиду, что боится себе же хуже такими поступками сделать? Возможно, она не такая тупая, какой показалась ему сначала, раз способна дотумкать до мысли, что иногда ябедничество доводит до двух метров под землю… или до очень, очень нехороших последствий. Если она расскажет, а он не сможет это отменить и переиграть, то разочаровывать окончательно ему будет уже некого, и свой план он легко приведёт в исполнение. Куда легче, чем если она будет молчать. Но ему не хочется покидать этот мир человеком, в котором разочаровался самый лояльный к людям монстр Подземелья — и, к тому же, его мать. Пусть и названная. —… и если ты можешь убить меня, то спасению я пока не обрадовалась. Вперёд и с песней, Ваше Высочество. Если он правильно понимает, она сейчас буквально предложила ему убить её?.. Предложила просто для того, чтобы проверить, может ли он? Было бы очень умно, если бы она… пожалуй, в их случае — это и вправду умно, спрашивать это в момент, когда он не может очевидно. Сволота. К чему она хочет подвести? Чара едва ли не скрипит раздражённо зубами, но… сжимать нож сейчас бессмысленно. Он его отпускает. Эстер, высвободив из-под одеяла руку, почёсывает за ухом под бинтом повязки. Она хочет добавить что-то ещё — даже рот открывает, чтоб ляпнуть, и взгляд обманчиво глупый и недоумённый на него бросает, — но в коридоре слышатся вдруг шаги. Ториэль, на этот раз явно поторопившаяся с приготовлением еды, оказывается совсем кстати, потому что Чара чувствует: напора чужих охуительных затей для игры «угадай-ка, кто облажался» он бы не выдержал. И ему бы пришлось что-то делать. Что-то думать. Быть может, даже что-то выдавать, если бы девчонка умудрилась бы выкинуть что-то, от чего ему не удалось бы просто-напросто отмахнуться. Больше всего пугает и бесит его мысль о том, что она на нечто подобное способна. (Почему она не могла оказаться непробиваемой глухой тупицей?) Дверь, открываясь, скрипит. Ториэль проходит в комнату, и Чара бросает на Эстер короткий, но крайне выразительный взгляд: даже не думай говорить что-то сейчас, что бы ни зародилось в твоей кукольной башке. Судя по тому, как та мгновенно делает вид «я ничего не слышала и не видела», она решается послушать его и… не отступаться от идеи молчать про Флауи. Несмотря на то, что Эстер усердно строит из себя незнайку, он практически слышит рой мыслей в чужой голове. — Как вы здесь, ребята? Девчонка думает. Девчонка оценивает обстановку. Девчонка пытается считать информацию со всего, что видит вокруг. Когда Чара очнулся после ранения, он был точно таким же, и понимание человечьих действий для него — это, пожалуй, плюс. — Уже подружились? — бросает Ториэль ещё одну фразу и сбивает ей, кажется, поток сознания у них обоих. — Ирисково-коричный пирог. Это было первое, что попробовал Чара, когда только-только попал к нам… Чара снова составляет из себя нечто спокойное и дружелюбное: смахнув волосы с лица, преображается в хорошего друга и заботливого дяденьку. Пока Эстер улыбается, он чуть морщит нос, показушно: — Эй, зачем Эсти это знать? Даже если подружились. «Эсти». Кстати, не так плохо звучит из его уст, как он думал — а главное, что мама просто в восторге, услышав это от него. Улыбается, ставя большой пирог на (пусть письменный, но всё же) стол — пар идёт и вкусно пахнет корицей и ирисками. Чаре становится по-детски завидно на пару секунд, потому что праздничное блюдо и ассоциируется в первую очередь с праздником. — Ты был очень милым ребёнком, — заключает Ториэль так, будто это что-то объясняет, после чего сразу же обращается к Эстер: — Что думаешь? — Господин Чара и сейчас весьма мил, — хихикает она и звучит даже… искренне будто. — Ну, не стоит смущать его… «Господин Чара»?.. он почти вздрагивает. Хорошая игра, дрянь. — Спасибо, что приготовили пирог, — продолжает миндальничать девчонка. — Пахнет очень вкусно, мисс Ториэль! — Он и на вкус вкусный, — поддакивает Чара. Улыбается тоже, усердно выдерживая амплуа хорошего уже-не-ребёнка-но-для-Тори-немного-можно. Тем более, что она светится от счастья — именно это ей и хотелось увидеть с того самого момента, как она подобрала поломанного человечка на ложе лютиков. Дриимурры не изменяют себе, мама, называющая себя порой «просто глупой леди», тоже: всё в семье должно быть на месте. Она и дети, которые в её глазах никогда не вырастут и которые, по-хорошему, должны любить друг друга и её. На долю секунды Чаре становится неловко перед ней. — Ох, ну вы же даже не попробовали, а уже меня хвалите, — вздыхает Ториэль, складывая привычно руки. — Чара, дорогой, ты не мог бы принести чай? Опрометчивая просьба. Его устраивает, так что он соглашается одним только кивком головы, после чего сразу же встаёт со стула и шустро — и привычно бесшумно — выскальзывает из комнаты так, словно здесь его и не было. И мыслей его, честно говоря, задних, тоже не было. Он невольно прислушивается к началу разговора, в очередной раз завязывающегося между Ториэль и Эстер, когда по инерции, убрав в карманы руки, идёт на кухню. Если исключить всё «ничего особенного» из их диалога, можно счесть, что не слышал он вообще ничего. Ни о том, что Чара ей, якобы, понравился. Ни то, что Ториэль гордо выдала девчонке, сколько ему лет. Ни о семейной любви Дриимурров к улиточкам. Чара чувствует необходимую долю уединения, когда, включив плиту и поставив на огонь полный чайник, присаживается на табуретку у окна и прикрывает глаза. Почему-то желание выдуть добрый литр воды из-под крана оставляет его сразу же, как он получает к желаемому доступ. Не хочется уже. Дождётся чая. Начнёт гудеть немного, приближаясь к закипанию, и можно будет выбрать из мешочков, хранящихся бережно в одном из ящиков, что-то душистое и вкусное. Сейчас, когда появилась проблема, думать о ней хочется меньше всего. (Даже за несколько комнат отчётливо слышится женский смех. Если это история о том, как Чаре стало жалко улиточек и как он отказался их есть — и придерживается этой идеи до сих пор, — то он совершенно не удивится. Улитки всё равно невкусные.) В конечном итоге, Эстер всё равно выйдет однажды из дома, когда Чара останется в нём. Уж на следующий раз Флауи должен не подвести его, если не хочет, конечно, отправиться в компот. А даже если… спустя пару месяцев Ториэль перестанет подозревать. Эстер сможет отравиться как будто сама, и в этом не будет ничего такого: просто не повезло. А сейчас ему всё равно нечем отравить её. Всё не так плохо, как казалось ему в моменте. Иногда надо уметь ждать. Жёлтое сияние отражается в блестящей поверхности пузатого и большого, как для огромной семьи сделанного, чайника — всего несколько мгновений на новую точку отсчёта и никакого понимания, почему именно сейчас. Сушёными лютиками отравиться уже нельзя, но в них есть что-то настолько символичное, что почему-то Чара, как открывает ящик, сразу хватается за мешочек с именно этой заваркой. Говорят, жители Поверхности пьют чай иначе. Чара уже не помнит, как люди, с которыми он жил множество лет назад, его пили: ему всё равно почти никогда не доставалось. Чара засыпает в чайничек поменьше несколько ложек сухих трав — и, стоит свисту по ушами резануть, выключает плиту. Заливает кипятком. В этом есть что-то настолько медитативное и привычное, что будто не из сегодняшнего дня вырваны минуты. Будто сейчас он завалится у камина с книгой и уснёт в кресле, успев только пару долек шоколада положить в рот. Уже не так. Впервые за двадцать с чем-то лет. Становится немного не по себе. Пар от кипятка щиплет нос и мелкую ранку на губе — кружки чистые, почти полные. Никто, кроме него, в семье Дриимурров не пьёт чай с сахаром, так что порядочных ложек пять ссыпается только в одну. Азри шутит, что это сироп и не понимает, как с таким чаем можно ещё и есть что-то сладкое. Иногда Азриэль приходит сюда, потому что с точки зрения Ториэль «нейтральная территория» — это всё, кроме Нового Дома, особенно дворец включая. Чара уверен, его скоро позовут в гости… посмотреть на чудо-юдо упавшего и живого человечка. После сахара — заварка. Крепкая, пахучая и красиво окрашивающая воду в оттенок одновременно тёмный и травянистый. Как переть сразу три кружки чая он поначалу не особо понимает, так что на пару секунд задерживается в ступоре: даже в такой мелочи, как приготовление чая для семейного чаепития, его застают мелкие и при том существенные изменения. В том, чтобы одну из чашек зажать локтем, трудностей у него не возникает, ведь плотные рубашка и туника жар почти не пропускают — и, словно и не было тихих минут единения с собой, Чара возвращается быстрым-тихим шагом в комнату, где по-прежнему над чем-то хихикают Эстер и Ториэль. В кои-то веки нож ему понадобится действительно для того, чтобы резать пирог. «Не проще бы было уйти на кухню?», — с ходу же хочет спросить он. Осекается: рановато пока перетаскивать Эстер с места на место. Прежде, чем он успевает сам распределить кружки, Ториэль берёт одну из его рук сама — из той, которая ближе к Эстер. Чара решает не принимать этот жест близко к сердцу и оставшуюся отдаёт девчонке. Та, уже успевшая доёрзаться до полусидячего положения, с благодарностью кивает ему. Кружку берёт не за ручку; даже не перехватывает: держит сверху за края. Впрочем, нет ему дела до её причуд. — За тарелками с ложками ещё сходить? В жизни бы не предложил никому всё за них потаскать, гордость бы прижала, но сейчас не тот случай. — Не нужно, я под миску с пирогом положила… — Ториэль, явно сделав некоторые позитивные выводы, говорит умиротворённо и радостно. — Можно без ложек, уже остыл. Чара кивает. Не удержавшись, отпивает чай раньше положенного момента и чуть жмурится, когда кипяток обжигает язык, и ещё бы его это останавливало — поставив кружку со звенящей-болтающейся в ней ложкой, нож выхватывает привычно с лязгом и, выдернув из-под блюда мелкие-аккуратные тарелки, принимается за деление пирога. И правда уже совсем не горячий. — Я могла бы… И с чем он тут не справится? Чара улыбается, хоть Ториэль этого и не увидит. — Мне не сложно. Ториэль хмыкает — слышно неловкость. Кажется, у Дриимурров из семейного ещё и непреодолимая тяга друг за друга всё сделать, даже что-то до смешного простое. Под ножом пирог легко расходится, и мягкий ирисковый крем, остающийся на лезвии, очень хочется слизнуть. Было бы некрасиво; приходится, разложив ровные куски по тарелкам, выдернуть из кармана платок и протереть им. Чару не покидает чувство, что Эстер впивается взглядом ему в спину так, чтоб аж немного вступило… впрочем, не дождётся, не настолько он старый... наверное. Всё, наконец, оказывается на месте: нож протёрт и в ножнах, куски пирога у всех желающих, чай в руках и лапах. — Приятного всем аппетита… — неловко бубнит Эстер. Судя по наполовину пустой кружке чая, щёки у неё покраснели от жара. И, пока они с Ториэль, пожелав ей того же в ответ, сразу принимаются за еду, какое-то время рассматривает лежащее на коленках угощение. Несмотря на приемлемую температуру, крем всё равно немного подтекает. Чаре так вкусно, что он даже не против немножко заляпать нос. Заметив это, девчонка хлопает глазом с пару секунд и, верно, как вызов принимает — на тарелку ставит чашку, а пирог кусает, непременно пачкаясь тоже. Хихикает, но жмурится от удовольствия. Понравилось. Немудрено. А Ториэль, явно видящая в них обоих неаккуратных человечьих детёнышей, посмеивается: — Ой, видела бы вас Мойша — убежала бы в ужасе!.. — и прикрывает клыкастый рот ладонью. Негромко добавляет, для себя: — Проголодались так… Чара бы поспорил, но он сегодня действительно ничего не ел. Тут проголодаешься — что-то калорийное и сладкое настолько к месту, что он только носом возмущённо двигает, но от еды не отрывается. Честно сказать, по ощущениям он готов стрепать ещё три куска сверху, но это можно сделать и в процессе пребывания дома, потихоньку. Он даже немного чувствует себя побеждённым, когда понимает, что мелкая зараза с куском управилась быстрее него: пока он усердно жевал, та уже успела поблагодарить Ториэль за гостеприимство и еду в очередной раз. А когда он запивает чаем последний кусок — она уже задумчиво рассиживается, соображая потихоньку, что, собственно, с ней происходит. Рука уже не синяя почти. Ногами она решает не дёргать. Видимо, чувствует, что для полного заживления костей одного куска целебной монстроеды всё-таки недостаточно. — Эсти, тебе уже лучше, не правда ли? — спрашивает Ториэль. Хочет сначала её потрогать, но грязными руками не решается. Эстер кивает. — … значит, правда. Хорошо, что мы об этом вспомнили. — Только лапками не дрыгай. — Чара решает всё равно перестраховаться — сразу же, как рот перестаёт быть набитым. — Отвалятся ещё. Было бы ожидаемо, если бы Эстер отреагировала на его слова сщуренными глазами и сморщенным кукольным носиком, но вместо этого она хихикает, прикрывает рот ладонью, явно пытаясь поддерживать образ «да-да, мы правда подружились» перед Ториэль. И последняя действительно на этот раз на Чару укоризненно не смотрит, не дёргает, не окликает. Это, кажется, то, что нужно: образ хороших отношений, даже когда взаправду всё с точностью до наоборот, который Эстер решает поддерживать… во вред самой себе? Для человека, по вине которого она пострадала, для того, кто пригрозил, что точно-точно её убьёт? Чара на долю секунды меняется в выражении лица, потому что совсем её не понимает. Эстер точно не глупая, как бы ему ни хотелось обратного. Эстер, не будучи глупой, поддаётся ему в игре, направленной против неё самой. Она что, пытается его задобрить? Чара мгновенно бы решил, что должен подыграть ей в ответ. Можно выстроить образ прекрасного друга, передумавшего резать конкретного человечка на душу — можно обмануть чужое доверие, добившись самого идеального из возможных результатов; можно заставить её поверить через пару месяцев, что разделиться на тёмной тропе в Водопадье совсем-совсем не опасно… (— Чара… даже если это будет больно, я знаю, что ты не предашь меня.) Чара чувствует, что ему нужно отойти на пару минут. (— Мне… не хочется, чтобы ты тоже уходил. Знаешь, мне будет одиноко, если… но… я хочу, чтобы ты жил.) В горле встаёт комом что-то кислое. Это не голоса в голове — это голос, у которого более нет очертаний, ведь очертания были размыты туманными завесами памяти. Ему кажется, что вкусный ирисковый пирог вот-вот полезет наружу. (— Но это твой выбор… мне будет спокойнее. Доктор Гастер говорил, что он введёт обезболивающее.) — Кто-нибудь хочет ещё чай? — но каменное лицо, застывшее под маской улыбки пыльным бетоном, не просачивается к Эстер и Ториэль. — Если вам не сложно, господин Чара. Их голоса очень, очень, ОЧЕНЬ похожи. (— Но мне жалко Доктора… у него же есть дети тоже. Как хорошо, что он не знает о нашем плане.) Чара вылетает из комнаты, чувствуя, как скручивает болезненно-гадко меж рёбер. Картина, которую он помнит, не вызывает в нём никакого трепета перед физическим увечьем — нет, труп был красивым, словно уснувшая в кресле кукла. Да и разбросанные по комнате кишки не сильно бы спугнули Чару, не вызвали бы в нём желания блевануть от ужаса. Ужас в другом. (— Знаешь, Чара… не обижайся, я верю тебе, но!..) Чара вцепляется в раковину побледневшими пальцами. Дышит глубоко. … нет. Чара ненавидит Эстер уже сейчас. Чара ненавидит её смазливую морду, Чара ненавидит её голос, Чара ненавидит то, как она мерзко пищит то с причиной, то без, то пока смеется, Чара ненавидит в Эстер то, что она человек. Чара ненавидит Эстер просто потому, что ненавидеть её будет легко и удобно. Чара имеет рабочий план. Чара всё придумал. Чара должен устранить её, не двинув бровью. Чара должен устранить её не своими руками — Флауи сделает всё за него. Чаре может понадобиться намного меньше, чем пара месяцев. Всего неделя, всего одна неосторожность — и от того, что в этом доме был кто-то, кроме него, не останется и следа. А потом и следы того, что он здесь был, сотрутся тоже. Душа Чары останется пылью, взвесью, навсегда будет похоронена в теле могущественного существа, способного отомстить людям за страдания монстров. Это будет лучший конец. Чара готов сам себе горло перерезать, чтобы Азгор с этим не мучился. Чара должен остаться хорошим сыном в памяти Ториэль и хорошим братом в глазах Азри только потому что это единственное, что у него есть. Чара должен ненавидеть ещё больше. Чара старается представить, как упавший человечек убивает монстра. У него не получается. (— Но всё-таки, если тебе не хватит сил и ты выживешь — можешь пообещать мне, что найдёшь время, чтобы побыть счастливым?) Когда Чара вспоминает, что у него есть чувства, Чара начинает бояться привязаться. Чара ставит перед глазами образ, в котором ищет причины для ненависти. Чара хочет убить как можно скорее. (— Ты самый лучший.) Перед глазами немного темнеет. Чара мотает головой, и мысли рассыпаются по бортикам раковины стеклянным звонким бисером. Его немного отпускает, когда он понимает, что ему стоит сделать ещё чай, а он даже не забрал кружки из комнаты — хотя, казалось бы, нужно. По Чаре, вероятно, было видно, что что-то произошло. Чара сделает вид, что он уставший и рассеянный, потому что притворяться Чаре далеко не впервой. Чара притворяется всю жизнь. Чара ненавидит себя, в частности, за это тоже. Выровняв походку, он тянется к шкафчику, в котором хранится посуда, и пытается прикинуть, остыла ли в большом чайнике уже вода. Он снова выглядит так же, как всегда выглядит, когда в одиночку медитирует над приготовлением чая. … слышатся чьи-то шаги по дому. Ториэль, что ли, отойти от Эстер решила? Ещё не хватало, чтобы она пустые кружки ему таскала. Он оборачивается, когда слышит, как приближаются шаги. Встречают его, действительно, с пустыми кружками. Только вот не Ториэль. — Приветик, братишка! — довольно улыбается Азриэль — даже жмурится. — … мама на чай позвала… припоздал тут немножко… Чара, немного оторопевший, кивает. Ч… что?.. его уже позвали?.. И когда только успела?.. Азриэль, слишком — подозрительно — счастливый, громко выставляет три кружки на стол. — А мы правда оставим этого человечка? Чара чувствует себя так, будто сейчас сквозь землю провалится. Подорвавшись и оставив после себя кратер. Но за четвёртой кружкой тянется спокойно, как ни в чём ни бывало. Он… не знает, что ответить. Азриэль хлопает большой пушистой ладонью по плечу так, что он, как и всегда, немного вздрагивает и от неожиданности замирает на пару секунд. — Она пообещала, что я смогу её на плече потаскать, как она выздоровеет! Мелочь такая смешная… не верю даже как-то, что ты вдруг решил дать человеку шанс… это так здорово. (— Потому что ты не можешь быть плохим, братец, я знаю! Не все люди опасны, видишь? Мы придумаем другой выход.) Почему-то Чара чувствует себя разбитым — по голосу, по выражению морды, по каждому жесту брата он чувствует, что тому, как и Ториэль, понравился упавший человек. Эстер приняли в семью ещё до того, как Чаре удалось что-то решить. На этого хватило маленького кусочка дня. Это было ожидаемо, потому что Эстер выглядит как самый добрый, невинный и безопасный человек на свете. Эстер дала шанс Чаре, зная, что он убьёт её при первой же возможности. — Азри, скажи маме, что я скоро буду, — выдавливает из слипшегося-спутанного нутра Чара, прежде чем — без объяснений — вырывается из уютной кухни, ставшей вдруг удушающе-тесной. — Л-ладно?.. Он выходит из дома, бесшумно закрыв за собой дверь и не забыв выключить в холле свет. Чара не знает, куда можно идти, когда вдруг понимаешь, что — вновь — обмануть придётся всех и каждого. Будет лучше, если никто снова ничего не узнает. Он идёт куда глаза (почти что не) глядят. Улицы и ворохи рыжих листьев проносятся мутными пятнами на периферии зрения. Где Флауи, когда он так нужен? Флауи в одном из самых тихих переулков Руин — ждёт своего господина, хитро поджав листья к тонкому телу-стеблю. Флауи немного скалится, зная, что за то, что он натворил, Его Высочество ничегошеньки ему не сделает. Чара останавливается, чувствуя себя аморфным и переполненным грязной ватой, собранной на помойке. — Чего желает мой господин? — гаденько попискивает Флауи. — Убей её сразу же, как она выйдет из дома одна. Утопи её в ванной, когда Чары не будет дома и в помине — когда он будет под взором камер Альфис в Сноудине или Водопадье. Когда они с Азриэлем будут в Лаборатории. Когда… когда угодно, лишь бы никто не узнал о его очередной вине. Флауи, убей её как можно скорее. Чара ведь правда старается ненавидеть очередного человека, что дал ему шанс.