***
Шиноа уже восемь, и она умеет прятать то, что ей дорого. Наверное, это не то же самое, что защищать, и не то, что имела в виду Махиру, когда говорила ей о любви, но это то, что действительно работает и помогает ей избежать поломки её любимой шкатулки во время методичных «воспитательных бесед» Махиру. Теперь Шиноа не боится запятнать свою куколку кровью, потому что она стоит на дальней высокой полке, и Шиноа достаёт её только когда уверена точно — Махиру не зайдёт в ближайшее время. Поэтому сейчас Шиноа сидит на кровати, с досадой поглядывая на неё издалека, а Махиру всё нет и нет. Она уже давно должна вернуться, но Шиноа не будет рисковать, даже если Махиру нет уже очень, очень долго. Шиноа знает, что её сестра может зайти в любой момент. Только почему-то Шиноа уверена — Махиру не зайдёт. Никогда больше. Она слишком сильно опоздала к ужину. Шиноа долго теребит себя за рукав сорочки прежде, чем всё-таки встаёт с кровати, чтобы взять свою любимую коробочку. Она долго сидит на постели, прокручивая одну и ту же мелодию снова и снова, но не открывает крышку на этот раз — Шиноа почему-то очень страшно смотреть в лицо милой статуэтке сегодня. В конце концов она засыпает тревожным сном, прижав коробочку с балериной к себе. Шиноа хмурится во сне и шепчет имя Махиру до тех пор, пока кто-то не возникает в дверях её комнаты, тихо вздыхая, не укрывает её одеялом, натянув его по самый её подбородок и не шепчет что-то успокаивающее над ухом, так и не решившись забрать из её рук шкатулку. Махиру в ту ночь и впрямь не приходит.***
Шиноа переживает тихие времена. Как только Махиру, живущая с ней в одной комнате, исчезает, внезапно оказывается: никому нет до неё, Шиноа, совершенно никакого дела. Никто не ходит к ней в комнату, никому не нужно знать, как у неё дела или что с ней вообще. Шиноа уверена, что если бы она умерла здесь, это заметили бы только когда возник бы запах разложения. Её даже не берут на эксперименты или исследования больше. Она просиживает дни в своей комнате или смотрит издалека на тренировки старших детей семьи. Ничего нового, ничего интересного. Всё проходит очень скучно и жестоко — одни избивают других до тех пор, пока кто-то из них не будет в состоянии, невозможном для продолжения. Шиноа всегда знала, что в их семье всё очень плохо, но только сейчас она понимает, насколько. Кроме сотен разочарований в себе на основании существования Махиру — идеальной, прекрасной, нужной всем и всегда, — теперь она видит также множество поводов для разочарования во всей своей семье в целом. За неимением лучшего времяпрепровождения, она день за днём наблюдает, как её братья и сёстры медленно убивают друг в друге слабость и мягкотелость, податливость и любое сострадание к противникам; убивают всякую человечность и любовь. Даже друг к другу. В этой семье всё держится на общем родстве через отца, и никак больше. Не связывай их всех этот фактор, их смело можно было бы называть соперниками, врагами. Но пока ещё в них присутствует солидарность. Объединённые общими привилегиями высшего рода, они не сражаются насмерть. Потому, что всем здесь нравится играть образцовую семью или потому, что не хочется пачкать лишний раз руки — неясно, но точно не из чистосердечия. Они не переходят друг другу дорожки и живут в своём почёте и славе в школе, а большего им и не нужно. Примерно в это же время, время, когда рядом нет Махиру, которая всегда переключала внимание Шиноа на себя, внезапно обнаруживаются столько других вещей, о которых она даже не думала раньше. Шиноа замечает то, каким на самом деле отстранённым является Шинья — приёмный ребёнок их семьи. Он был выбран путём множества испытаний для соития с Махиру, но сейчас, когда сестры Шиноа рядом нет, девочка вдруг понимает: здесь есть кто-то ещё более бесполезный, чем она. Шинья должен был стать женихом Махиру, только поэтому его такое долгое время здесь держали, обучив всем техникам колдовства Хиираги, но сейчас у Шиньи даже нет невесты, которая стала бы следующей главой клана, так что теперь его держат не потому, что он нужен для союза с Махиру, а потому, что Хиираги не хотят раскрывать тайны своего семейного колдовства, и Шинья всё ещё может быть более, чем менее полезным в бою, вместе со всеми своими знаниями, которые он получил здесь, в этом неродном ему доме, за всё время своего здесь пребывания, ведь если бы он хоть секунду мешал больше, чем мешает им всем сейчас, его бы просто убили. И Шинья выглядит смиренно, когда Сейширо всё же пачкает руки, брезгливо сморщившись, когда ударяет его. Шинья выглядит почти блаженно, и улыбка застывает на его лице быстрее, чем он дёргается от боли. Но даже так видно, что он поддаётся. И Шиноа молчит. Она ни слова не говорит даже когда видит: этот мальчик, пусть и старше, совсем такой же, как и она. Никому не нужный, грустный и побитый как её балерина. Шиноа знает, что Шинья делает так не в первый раз, знает, что он делает так всегда. Просто успела забыть. Это было довольно давно, когда ещё её старшая сестра стояла здесь, тренируясь вместе с Курэто, она спрашивала Шинью, почему он это делает. Тот посмеялся, горько и тихо. Он, безусловно, что-то ответил ей тогда, но, наверное, это не имело никакого смысла, поэтому она не запомнила. Шиноа предпочитает не запоминать бессмысленных вещей. Но сейчас Шиноа понимает: он не мог не поддаваться. Шинья не мог не надеяться стать любимым благодаря этому, он не мог не надеяться заслужить хоть чью-то любовь, раз уж даже Махиру, ради которой он выживал и стойко проходил все испытания, отвергла его в итоге — своим бегством, своей любовью к Глену Ичиносе. Поэтому Шиноа думает сейчас, что они похожи; поэтому Шиноа думает: «Ох, он ведь совсем одинок здесь, так же, как я». Но Шиноа всё ещё умеет хранить секреты, поэтому она продолжает молча наблюдать. Она смотрит на Шинью, и ей почему-то хочется закрыть глаза, но мальчик внезапно оборачивается, их взгляды на долю секунды сталкиваются, и — Шиноа не понимает, это так странно, будто Шинья готов плакать и смеяться одновременно, и теперь она не может закрыть или увести глаза, как бы ей не хотелось — он улыбается ещё шире, чем до этого, но вместе с этим кажется таким печальным и пустым, что Шиноа думает, что понимает, что значит быть разбитым. На самом деле она знает это уже давно, по себе. Но осознаёт в полной мере только сейчас, увидев со стороны. Она понимает этот его стеклянный взгляд. И, кажется, именно в этот момент в её мыслях мелькает смутная догадка. Шиноа мучили кошмары. Каждую ночь после того, как пропала Махиру. Возможно, её съедали желания и демоническая сущность, заключённая в ней, возможно — так на неё влияло то, что происходило дома. Каждую ночь она долго ворочалась и не могла уснуть, крутила ручку шкатулки, пытаясь отвлечь себя мыслями о том, как работает этот причудливый механизм, издающий мелодичные звуки, и в итоге забывалась в тревожном подобии сна, прижав ценную вещицу к себе. И точно так же, почти каждое утро она просыпалась с одеялом на своих плечах, хотя совершенно точно не укрывалась. Сейчас Шиноа смотрит в глаза Шиньи и вдруг сознаёт, что их комнаты соседние. Возможно, думает она, чужое присутствие в её комнате по утрам ей вовсе не чудилось? Сейширо смеётся и понуждает Шинью встать, чтобы, очевидно, снова повалить его на землю через пару минут, хвастая собой. И Шинья покорно встаёт, перестав смотреть на Шиноа. Шиноа всё ещё молчит, но всё-таки закрывает глаза, а подождав ещё немного — уходит. Отчего-то по её спине бегут мурашки, когда она слышит уже далёкий, сдавленный и несдержанный крик и хлёсткий удар.***
В эту ночь Шиноа не спит дольше обычного. Она сидит на кровати и обводит пальцами именную гравировку Махиру на крышке своей заветной шкатулки. Она с тоской смотрит на кровать сестры, всё ещё стоящую рядом с её собственной кроватью, на которой уже очень, очень долгое время никто не спал, и мелодия звучит ломанно и урывками всё это время, потому что её рука дрожит, и от того то и дело останавливается, крутя ручку сбоку коробочки. Шиноа слышит странный скрип по полу, и ей почти радостно, потому что это похоже на чьи-то шаги, чьё-то присутствие рядом. Она не одна, разве не здорово? Она громко открывает крышку шкатулки, впервые за долгое время глядя в лицо своей куколке. Теперь ей не страшно. Теперь ей даже не всё равно — ей интересно и она чувствует что-то похожее на удовлетворение, убеждаясь, что её милая балерина ничуть не изменилась — то же невзрачное лицо, ничем не запоминающиеся черты, изящные, но нездоровые и бледные. И кровь Шиноа до сих пор на её белом платье. Шаги, которые, как думала Шиноа, ей послышались, перестают раздаваться у двери её комнаты. Все тени, до этого причудливо пляшущие на стенах, вдруг замирают и собираются под дверью, будто испугавшись того, что их ждёт за ней. Но Шиноа ждала его. Ей не страшно. Она поднимает голову и в дверях обеспокоенный и грустный Шинья. Его уголки губ приподняты в подобии улыбки, тени под ресницами длинные и его пронзительные глаза на их фоне ещё ярче сияют от лунного света, проникающего в комнату через окно. Он осторожно заглядывает внутрь и кажется удивлённым, когда встречается с ней взглядом, наверное, потому что обычно она всегда спала, когда он приходил; потом мягко притворяет дверь и просто стоит там, будто спрашивая разрешения. Когда ему кажется, что прошло достаточно времени для того, чтобы понимать их взаимное молчание, как дозволение, он подходит к ней и робко приседает рядом. Они смотрят друг на друга и молчат ещё немного. Затем Шинья неуверенно говорит: — Ну, почему ты не спишь? — Ты приходил сюда каждую ночь? — Да, я думал, ты, должно быть, плохо переносишь то, что внезапно стала вынуждена спать одна, ведь раньше с тобой всегда была Махиру. Извини, если я напугал тебя или если я просто… не должен был. — Нет, всё в порядке. — Шиноа переводит взгляд на свою статуэтку. Шинья делает тоже самое, видит высохшие капли крови и хмурится. — Мне было тепло, когда я просыпалась с одеялом на плечах. Спасибо. Шинья всё ещё смотрит на миниатюрную куколку внутри так бережно охраняемой Шиноа шкатулки, но теперь он улыбается. — Ну… Я рад, — немного неловко сипит он. — Да. — Шиноа теперь смотрит ему в глаза. — А что это за мелодия, которую ты всё время слушаешь? — спрашивает её Шинья, как совсем маленького ребёнка. Он будто играет с ней, не просто интересуется. Но Шиноа вдруг находит, что ей это даже нравится. — Это? — Шиноа вопросительно указывает на шкатулку, и Шинья отвечает ей кивком. — Эта мелодия… ну, наверное, она похожа на Махиру, вот и всё. Раньше это была её шкатулка, но ей она была не нужна. Шинья снова понятливо кивает. Теперь он выглядит серьёзнее. — Похожа на Махиру… А ты можешь дать послушать ещё раз? Шиноа улыбается ему и уже привычно хватается за ручку сбоку, но в этот момент она вдруг передумывает и вкладывает шкатулку в руки Шиньи. — Попробуй сам. Шинья сомневается: — Ты разрешаешь? — Да. — Хорошо. — Он не сводит глаз с крошечной балерины. — Спасибо. И мелодия снова прерывистая и ломанная, но очень красивая, такая же, какой Шиноа её помнит — спокойная и очень тревожная одновременно. Руки Шиньи слегка дрожат на весу от странного трепета и когда механизм совершает один полный оборот, Шинья аккуратно ставит коробочку на тумбу. Он смотрит на Шиноа, и его рука мягко ложится на её волосы. — А мне кажется, эта мелодия больше не принадлежит твоей сестре, Шиноа. Теперь она полностью твоя. Ты можешь слышать только то, что тебе самой хочется. Шиноа задумчиво клонит голову в бок. — Может быть, — наконец говорит она. — Если ты так говоришь, может быть. Шиноа прикрывает глаза, и её ресницы подрагивают от усталости. Шинья прочёсывает пальцами пряди её волос, аккуратно распуская мальвинку, с которой она ходила весь день, стянув заколку вниз с её затылка. Шиноа, на удивление, абсолютно не против его касаний. Он практически укладывает её, когда её клонит в бок от сонливости, отставляет шкатулку на тумбу и бережно ведёт по её щеке. — Ты слишком устала. Скорее всего, ты не понимаешь того, что я сказал сейчас. — Шинья улыбается ей. — И вряд ли ты вспомнишь об этом с утра. — Я всё понимаю, — Шиноа возражает ему, и в её голосе такое понимание значимости, которое не должно владеть детским голосом на самом деле, поэтому лицо Шиньи напротив мрачнеет. — Я не маленькая. — Маленькая. Просто очень рано повзрослела. Шиноа не отвечает ему, совсем закрыв глаза. Она чувствует, как Шинья укрывает её прежде, чем говорит полушёпотом: — Ты можешь приходить в любое время. Я думаю, если бы ты хотел, ты причинил бы мне вред уже давно. Но сегодня мне было спокойно с тобой. Шинья что-то отвечает ей, но сама Шиноа уже засыпает к тому моменту. Шинья сидит на краю её кровати ещё какое-то время, а потом, хмурый и недовольный, оттирает давно запёкшуюся кровь с платья любимицы сводной сестры. И когда красный цвет нездоровых проявлений любви Махиру вновь уступает белому, его лицо, наконец, светлеет. Он не закрывает крышку миниатюрной коробочки, оставшейся Шиноа от сестры. Он знает, что она проснётся, увидит её, чистую, с незапачканым лицом, без грязных пятен на юбке, и улыбнётся. И это даёт ему повод снова поддаться Сейширо на тренировке, ещё раз стерпеть наказание Курэто и вновь прийти к Шиноа, чтобы найти утешение друг в друге следующим вечером.