Щитоносец

ЩИТОНОСЕЦ

«Те слова, что, как золото, сжали мы в горсть,

Ты не слышал, а я не сказал»

Канцлер Ги 

      Он смотрел только на него…       Нет, он ВИДЕЛ только его, хотя смотрел на всех, конечно.       Сколько лет не виделись они все вместе? Пятнадцать? Двадцать? Так, чтобы все вместе, пожалуй, что двадцать пять… Ой-ё-ёй… И ведь всех он хотел повидать, по всем скучал, всем радовался: обнимался-целовался с каждым приходящим (народ в кафешку подтягивался постепенно, с работы все, будни, блин), но вот пришёл он, и всё…       Что может быть банальнее встречи одноклассников? Только семейные посиделки на очередном родственном юбилее. Хотя одноклассники бывают разные. И классы бывают разные. И случается иногда, что лучше друзей, чем в школе, встретить уже не получилось… И тогда встреча с ними — паршивцами, которых знаешь, блин, всю жизнь! — становится настоящей ВСТРЕЧЕЙ. Даже через четверть века. Или особенно через эту четверть? Ох…       Вадим не думал такими высокими словами никогда в жизни, хотя знал, что они бывают. Литературу им на совесть преподавали. Он даже помнил кое-что из Лермонтова, Блока и Есенина. Только вот пользоваться литературным слогом была ему не судьба, а была ему судьба родину защищать. Погоны он снял несколько лет назад, ушёл в запас, тихонько работал в охранной фирме… И не видел почти никого из друзей все эти годы. И вот сподобились — аж не верится!       В кафе он первым пришёл, потому что выходной был. Потом примчались Тошка с Инкой, за ними Лёнька, Валерка, Дэн с Лариской, потом Анька, Сашка… Сидели, шумели, заказывали поесть и выпить, спрашивали, отвечали, перебивали, хохотали, очень быстро ощутив прежнюю ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ к одному клану (классу? Да на здоровье, как скажете), и Вадик был совершенно счастлив.       — Придёт кто-нибудь ещё, братцы? — вопрос Дэна был к Валерке с Лёнькой, которые всё это замутили и за всё отвечали, натурально.       — Игорь должен, Макс, Наташка собиралась. Больше никто не обещался, — отозвался Лёнька.       Игорёк, подумал Вадим… Вот здорово, не видел друга лучшего лет десять… или двенадцать… И Наташку с выпускного не видал, вот кошмар-то! Подумал, да и продолжил весело пить пиво и хрустеть орешками, поддерживая разговор. А потом ему вдруг легли на плечи чьи-то ладони, и сжали крепко-крепко, и сердце неожиданно пропустило удар, а дыхание сбилось.       — Вадюха! — радостно громыхнул над головой знакомый (родной, блин!) голос, руки подняли, развернули и сгребли в объятия.       Миг растерянности прошёл, Вадим стиснул Игоря в ответ ещё крепче, тот засмеялся: -«Сломаешь, медведь, не изменился совсем!» — и этот смех — оттуда, из детства! — вдруг вышиб Вадика из настоящего — ТУДА.       ТУДА…       Седьмой класс. Какие-то соревнования по гандболу. Они на выезде в чужой школе, проигрывают… Перерыв. На Вадике порвали футболку. У него нет другой, замены на его позицию у команды нет. Игорёк открывает сумку, вынимает и протягивает свою майку: «Возьми, запасная». Улыбается. Вадик надевает, и в следующем тайме ему удаётся всё. Он пробивает с  хода, в прыжке, в падении, забивает четыре мяча — как на крыльях… Они выигрывают. Майку Игорь ему потом подарил. На удачу.       ТУДА…       Восьмой класс. Игорь обожает самолёты, мечтает пойти в МАИ, строит авиамодели — фанатеет просто. Вадим как-то принёс ему модельный лак, случайно попавшийся в закромах отцовского гаража, — восторг зашкалил! Они допоздна сидят вдвоём над моделью какого-то штурмовика времён Великой Отечественной, склеивают, подтачивают, подгоняют, шлифуют. Светло-карие глаза Игоря сияют. Вадик смотрит в них — невозможно насмотреться… Он готов сидеть над этим штурмовиком вечно. Он помнит каждую линию фюзеляжа, потому что по ним скользили тонкие ловкие пальцы друга. И пальцы — помнит…       ТУДА…       Девятый… День рожденья Инки… У Вадима с Инкой роман. У Игорька роман с Лариской. Никаких вольностей, только поцелуи, ну обнять можно девчонку, расстегнуть лишнюю пуговку на блузке, заглянуть в вырез… на коленку ладонь положить — верх смелости и разврата. Играет оркестр Поля Мориа, Инка ушла на кухню за тортом, Игорь с Ларкой танцуют, Вадик тихонько наблюдает. Ладони Игоря движутся по Ларискиной спине, одна вверх, другая вниз… Ларка чуточку выгибается, а Вадим вдруг отчётливо представляет, что эти руки скользят по его спине, и левая ложится на затылок, а правая замирает на пояснице, потому что дальше представлять невозможно… щёки и так вспыхивают, и уши… хорошо, что светят только свечи… Лариску с того вечера Вадик слегка недолюбливает. Но не подаёт виду.       ТУДА…       Десятый класс. Весна… Вадик в страшной ссоре с Инкой, и Инка встречается с другим парнем, совершенно этого не скрывая. Вадим однажды сталкивается с ними по дороге к Игорю, и они такие весёлые и такие красивые… Он влетел к другу бледный от ревнивого бешенства, потому что лучше Инки ну не встречал девчонки! Игорёк долго внимает потоку возбуждённого сознания, сидя на табуретке напротив, а потом вдруг приседает перед Вадиком на корточки и накрывает ладонями его сцепленные в замок руки. Вадима будто прошибает электрический разряд: никогда Игорь так не брал его за руки — нежно и властно. «Всё обязательно будет хорошо», — тихо, но очень уверенно говорит Игорёк.       ТАМ…       Вадимовы проводы. Они стояли на лестничной площадке, курили, пытались шутить. Игорь вдруг говорит: «Прости, у меня экзамен завтра, не смогу я до утра…» И обнимает так крепко и быстро, что Вадик не успевает среагировать… Их губы соприкасаются — невольно и мимолётно, но Игорь вдруг придерживает Вадиково лицо и делает поцелуй совершенно определённым. Да, целомудренным, без всяких там языков, но долгим и нежным. Вадим, весь дрожа, обвивает руками его тело, прижимается, с ужасом чувствуя, как подгибаются колени. «Ты только обязательно пиши», — читает он выдох на своих губах, и выкуривает две сигареты подряд прежде, чем вернуться в дом.       ТАМ…       После армии… Они сидят у Валерки большой компашкой — человек восемь или десять, квасят, потому что все – ВСЕ! — друзья из армии вернулись живыми и здоровыми (ну, более-менее, чего уж там), и кто-то уже женат, и у кого-то уже дети, и жизнь продолжается, но ещё вся впереди! И Вадик на кухне пил воду из-под крана, потому что не нашёл выключатель, а в темноте не нашёл, понятно, ёмкость, когда его сгребли борцовским захватом за шею: «Вад, дружище!» И он почти провёл контрприём, вбитый в тело на тренировках — боевой и жестокий, но справился с рефлексами: «Игорюха, дурила, я ж покалечить могу!» И смех в ответ, и запах хорошего коньяка, и губы — смелые до отчаянности… Лицо Вадика в Игоревых руках. Руки самого Вадима крепко вцепились в подоконник, ведь колени опять не держат, и тяжелеет низ живота. На кухню каким-то чудом никто не входит, потому что поцелуев много и они горячи и немножко пьяны. «Так редко видимся», — вздыхает Игорёк.       ТАМ…       Мальчишник перед Вадиковой свадьбой. Мужиков немного: как-то разбрелись друзья-приятели, появились новые, но ещё недостаточно близки… Выпито уже немало, начинаются разговоры «за жизнь». Игорь на стадии развода с женой. Вадим на стадии старта. Снова стоят на лестничной площадке, курят. Молча. Игорь вдруг спрашивает: «Ты Инку разлюбил?» Вопрос напорист и прям, кофейный взгляд не отпускает, не даёт отвернуться. «Нет. Не могу», — сознаётся другу и себе заодно Вадим. «Зачем же ты – это?!» «Ты же всё про нас знаешь… Она никогда меня не простит». «Она тебя тоже не может разлюбить, дурак, ты не понимаешь?» «Она давно разлюбила! Она замужем! У неё сын!» «Да, только это должен был быть твой сын, трус!» «Я и говорю — не простит…» «Женишься — точно не простит». «Поздно, Игорёк, поздно мне метаться-то…» Вадик прислоняется к стене и закрывает глаза. И ещё сжимает зубы, потому что хочется плакать. Неожиданно его накрывает запахом виски и сигарет, ложатся на плечи пальцы, такие горячие через тонкую рубаху. «Какой же ты дурак, Вад, да и я не лучше, » — слышит он шёпот возле виска, а потом сухие губы касаются его век, бровей, изгиба скулы… будто дразнят… И вот уже разжимаются челюсти, Вадим бессознательно приоткрывает и нетерпеливо облизывает губы, бешено желая поцелуя и совершенно не в состоянии сделать это самостоятельно. Всё, что он может — это подставить губы Игорю, полуоткрытые и влажные. Игорь не обманул его ожидания, и это был их единственный поцелуй. Игорь целовал Вадика как любовника, страстно, глубоко, властно и требовательно, порой жёстко, и это было правильно, ведь они были мужчинами, а мужчины должны целоваться именно так… Голова у Вадима куда-то ушла погулять, потому что в тот момент он именно так и ощущал: всё совершенно правильно! А на свадьбу Игорь не пришёл, сказал, что с работы не отпустили.       ТАМ было ещё много встреч в гостях у общих друзей, в компаниях, случайных столкновений на улице… Игорь вёл себя совершенно по-дружески — тепло и ровно, ничем не намекая, что помнит или думает… Только глаза порой вспыхивали, украдкой перехватив Вадиков взгляд, а потом укоризненно опускались. И у Вадима снова подкашивались колени и сбивалось дыхание, потому что он ничего не забыл. Ни секунды. ТАМ были эти драгоценные камни мгновений невероятного, невозможного, запредельного — даже не счастья! — экстаза. Вадим никогда не анализировал эти ощущения, от греха подальше… Он их просто ВСЕГДА помнил.       — … сто лет, вообще! Ужас! — Игорь пожимал руки друзьям через стол, обнимал, до кого мог дотянуться, целовал девчонок (девчонок! Ага! Всем поровну, то есть — за сорок, блин!), ему придвигали стул… — Спасибо, братцы, я вот тут, с Ларисой, по старой памяти, лады?       До Вадима вдруг дошло, что прошла-то всего пара минут, как Игорёк пришёл, и он потихоньку перевёл дыхание. Кажется, его выпадения из времени никто не заметил, разве что Инка, но та всегда замечала всё, что с ним происходит, помалкивала только, умница. Ладно, надо брать себя в руки, дело прошлое… хрен там! Сердце продолжало колотиться, колени были чужими, руки дрожали. Вадик отхлебнул пива и встал:       — Кто со мной курить?       — Я, пожалуй, разомнусь, — встал Лёнька, — ещё кто с нами?       Дэн и Сашка присоединились, Антон не курил, Валерка по телефону трещал с кем-то, девчонки щебетали.       — А я вообще только пришёл, дайте отдохнуть! Укурюсь ещё с вами до чёртиков! — засмеялся Игорь, и Вадим облегчённо вздохнул.       Мужики стояли на крыльце кафе, неторопливо перебрасывались фразами, затягивались дымом, и Вадим постепенно немного урезонил организм, подзабывший такие адреналиновые атаки. Первая лёгкая доза сегодня впрыснулась в кровь, когда пришла Инка, но видно, прививка не подействовала… Или усугубила ситуацию. Он смотрел на одноклассников и не замечал, что это солидные взрослые люди, что кто-то располнел, кто-то поседел, кто-то ссутулился сильно, или облысел, как коленка. Он видел тех парней — юных, красивых, весёлых, с которыми сидел за одной партой, писал контрольные и сочинения, ставил опыты на химии, ходил в спортивные секции, лазал по стройкам для острых ощущений, курил на переменках, прячась от завуча, говорил обо всём на свете… И себя ощущал таким же — семнадцатилетним. Вот только самый близкий, самый лучший друг не стоял сейчас среди них, и Вадик, будто невзначай, поглядывал сквозь стеклянные стены кафе внутрь. Но ничего интересного видно не было — стекло отсвечивало.       А потом он видел только Игоря.       А когда встреча потихоньку иссякла, поехал провожать Инку.       Наутро он проснулся от привычного домашнего гвалта: сыновья собирались на учёбу, жена на работу, хлопали двери ванной-туалета, орал чайник на плите, что-то бубнил телевизор, и никто даже не думал, что глава семьи спит, и имеет на то полное моральное право по причине сменного графика работы, и что, в общем-то, можно бы дать ему поспать спокойно… Вадим привык. Так было всегда, сколько он был женат. Ругаться не хотелось. Хотелось, чтобы все они разошлись, наконец, и он остался дома один… Просто один, в тишине.       В тишине сразу вспомнилось, как на бешеном адреналине он вчера занимался с Инкой любовью. Он соблазнил её решительно и отчаянно, зацеловал с ног до головы (именно в этом порядке, он на колени встал сначала, между прочим!), раздевал неумело-долго (она носила такие вещи, каких сроду не наденет его жёнушка!), удивлялся девически-тонкому телу, кажется, даже похудевшему со школьных лет, и бесповоротно сошёл с ума от её сперва жалобного, а потом яростно-страстного стона… Потом она ласкала его, и он сошёл с ума ещё раз, а потом ещё раз… Он не ожидал от себя ничего подобного, но стоило коснуться её кожи, и желание возвращалось. Снова и снова.       Вадим накрыл голову подушкой. Он любил Инку всю жизнь, сколько себя помнил. Он был совершенно счастлив и не хотел сейчас разбираться в бытовых и моральных нюансах. Единственное, что немного беспокоило, так это те воспоминания в кафе. Игорь… Почему вдруг вспоминалось? Да ладно, вспоминалось — почему это вообще с ним происходило?! Что это такое? Ведь мужчины Вадима никогда не волновали в эротическом смысле, у него была совершенно нормальная реакция на красивых женщин и, как выяснилось, не прошедшая за много лет страсть к Инке. Но в памяти вспыхнул светло-карий взгляд, ощущение пальцев на плечах, томление от ожидания касания губ… Вадим с ужасом ощутил эрекцию.       — Твою маман! — вскочил он с постели и влез под душ. — Маньяк, блин!       Душ немного помог. Даже захотелось есть. Но вопросы к самому себе остались, потому что ответа не было ни одного, хоть плачь. После завтрака пришлось перемыть посуду, сваленную семейством в раковину, включить стиральную машину со шмотками сыновей, и протереть полы, затоптанные орлами вдрызг.       — Ну и на хрена я всё это делаю? — спросил он у своего отражения в зеркале. — Надо было кота Матроскина завести, а не жениться.       Развешивая постиранное, он снова вспомнил прошлую ночь — ассоциативно с влажным полотенцем. Полотенце, которым он обвязался, выбравшись из Инкиной ванны, было суше, конечно, но предательски соскальзывало с бёдер, выдавая все тайны. Хотя для Инки он не был тайной никогда: он был открыт для неё, как книга, как небо, он хотел, чтобы она читала его вечно. И они целовались, целовались, и восторг быть с ней сжигал все предохранители. А у него никогда не было любовниц (любовь за деньги не в счёт — у кого её не было?), он забыл, что бывают такие длинные ноги и такая гибкая талия, такая грудь — небольшая, но нежная, такая чуткая спина, такая попка, удобно ложащаяся в ладони… Он в принципе забыл, что бывают другие женщины, вот только тело само вспомнило тело Инки — первой любви, самой лучшей девчонки в мире. И доходчиво объяснило, чего недополучает уже множество лет… Ой-ё…       Вадим присел на опустевшую стиральную машину и, стесняясь самого себя, запустил ладонь внутрь домашних шорт. Тело отчётливо намекало, что все его рассуждения на тему приближающейся старости — разговоры в пользу бедных. Тело требовало радостей жизни! Он погасил свет в ванной, приспустил шорты, снова присел на машину, и прикосновение прохладного гладкого пластика к голой заднице неожиданно усилило возбуждение. Вадим взял было себя в кулак, но вспомнил, как это делала Инка, и попытался повторить. Ощущения порадовали и завели ещё сильней. Дыхание прерывалось, потом стало не хватать воздуха, потом он поймал себя на том, что стонет, и начал сдерживаться, но вдруг в голову ударила фантазия, что это сейчас делают ладони Игоря, и Вадика тут же накрыл оргазм. Бешеный и острый, как копьё, покрывший всё тело испариной, застлавший глаза слезами…       — Бля, что это было… — прохрипел самому себе Вадим, осторожно сползая на пол. Ответа снова не нашлось, но тело ликовало! — Безумству храбрых поём мы песню… Что ж я делаю-то, господи…       Повседневное бытие незаметно начало Вадима раздражать. Куда ни повернись — долг, долг, долг, всё — всем, кроме себя, и так всю жизнь… За что?       Через несколько дней после встречи с одноклассниками он Инке позвонил. И приехал в тот же вечер, волнуясь, как впервые. И начал приезжать почти каждую неделю, и каждый раз его трясло, как мальчишку. Он совершил массу эротических открытий (на практике, теорию он, конечно, в порнушке наблюдал), сделав неутешительный вывод, что он ханжа страшный! Например, на просьбу Инки поласкать её ртом, он уклончиво ответил: «Не сейчас», и порадовался, что темно, и она не видит его пылающего лица. Потом он думал об этих моментах и стыдил себя, что вот, мол, надо было дожить до пятого десятка, чтобы начать хоть чего-нибудь понимать в сексе, но ничего с собой пока поделать не мог: стеснялся и зажимался. Инка терпеливо ждала, по миллиметру сколупывая с него эти комплексы, исподволь задавала вопросы, на которые Вадик чаще всего не отвечал, но зато сам начинал понимать, почему вдруг так реагирует на то или другое. Зато он почувствовал, что она его действительно не переставала любить никогда. И это наполнило его таким счастьем и уверенностью, что даже голос изменился. Он отвык от любви, признался себе Вадим, вот ужас-то!       А в один из их вечеров, когда Инка ласкала его, возбуждая и дразня, он поймал себя на мысли, что старается запомнить её действия: как она гладит и где, как целует, как прикусывает и трогает языком, где нажимает, где царапает, где лижет… «Я хочу знать, как доставить удовольствие мужчине? — удивился было он. – Да. Игорю». Этот честный ответ самому себе возбудил его мгновенно, Инка даже не успела удивиться. «Сзади можно?» — хрипло выдохнул он. «Тебе всё можно», — шепот был страстным настолько, что Вадим словно обезумел. Он перевернул Инку на живот, подсунул ей под бёдра подушку, раскрыл ладонями ягодицы и приник ртом к шелковистому входу. Совершенно потеряв голову, он лизал и заливал слюной, нажимал пальцами, ласкал, проникал — одним, двумя, потом коленями пошире развёл её бёдра и вошёл — туго и плотно, сорвав стон у неё и застонав сам, и потом двигался, медленно, глубоко, ощущая, как она движется навстречу, раскрывается, отдаётся… он… единственный… Игорь… Ой-ё! Да! Нет! Боже! «Я с ума сошёл, — печально заявил себе Вадим в ванной, — я определённо маньяк». Инку он при этом любил до безумия. ***       …разбился вдребезги о его взгляд, о его руки… груда осколков, искрящихся от света его глаз. Через столько лет… Невозможно! Это невозможно, немыслимо! Детство… юность… самый лучший, самый настоящий… абсолютное доверие, никого ближе… Что он подумает… Ужаснётся? Отшатнётся с презрением? Этого не перенести… Но тот его поцелуй… и раньше… что это было? Спросить? Нет! Ни за что! Холодный пот по спине от одной мысли… и желание… Бешеное, нестерпимое! Неосуществимое… Почему вдруг ТЕПЕРЬ? Так накрыло — нечем дышать… Память о его губах… и лицо в его ладонях… О небо, почему ТОГДА предпочёл не понимать… Трус! Слепец! Как больно… как сладко… невыносимо… и жизни без этого нет… ***       Когда наступило лето, Вадим с ужасом ждал отпуска. На отпуск был запланирован семейный выезд «на юга» недели на три, а это значило что? — правильно, уехать от Инки. Он не был готов не видеть её целый месяц. Правда, сказать семье, что не поедет с ними, он тоже не был готов. Извёлся совершенно, старался меньше быть дома, чтобы не скандалить, не срываться на жену и пацанов. Он любил другую женщину… Его мир рушился и строился заново, было больно. И в этом перманентном стрессе его неожиданно настиг телефонный звонок. Вадим даже не поверил сперва определителю номера и помедлил с ответом.       — Здорово, Вадюха! Как жизнь? — голос Игоря снова ударил адреналином. Сердце заколотилось где-то в горле:       — Привет, Игорёк! Нормально, вроде, все живы, все здоровы. Как у тебя?       — Да я своих на дачу вывез, вот хотел тебя позвать посидеть, а то не виделись уже сколько? Полгода уж почти! Можешь?       — Сегодня, что ли? — у Вадима пересохло во рту.       — А ты занят, да? — огорчённый голос какой…       — Нет-нет, свободен! — (О боже, что я делаю!)  — Дом я помню, а квартира какая?       Они сидели в гостиной с задёрнутыми шторами, но было всё равно жарко, потому что окно выходило на запад, и солнце раскалило квартиру, хотя и садилось уже. У Игоря был виски, Вадим принёс коньяку, они грызли какие-то овощи, хозяин подогрел какое-то мясо, были оливки, сыр какой-то, но всё это было неважно… Сперва они просто болтали, вспоминали, рассказывали о себе что-то, чего другой не знал, выпивали за друзей, за родных, за детей, друг за друга… Мурлыкало «Радио-Джаз», сгущались сумерки…       — Вадь, — вдруг после молчаливого обмена взглядами и улыбками под «Саммер Тайм» Эллы Фитцджеральд тихо сказал Игорь. — Можно спрошу?       — Игорёк, да ты чего? Спрашивай, конечно! — (сердце ухнуло в пропасть от сладкого ужаса близкой развязки). — У меня нет от тебя тайн, да и не было никогда, ты ж знаешь!       — Прошло много лет, мы виделись редко, жили своей жизнью… Мало ли что… — Игорь опустил было взгляд, и внезапно вскинул глаза на Вадима: — Вадик, скажи, только честно, — ты счастлив?       — Нет! — не задумываясь, выдохнул Вадим. — А ты, ты счастлив? — и в свою очередь впился глазами в лицо друга.       — Нет… — тяжело отозвался Игорь, не опуская глаз. — Что тебе не даёт быть счастливым, скажи?       Вадим мысленно застонал… Момент истины. Игорь знает его слишком хорошо, чтобы слукавить или отболтаться. И вот так ВСЛУХ проговорить всё, чего не можешь сделать, чтобы было счастье… А что такое счастье?       — Я не знаю, как сказать обо всём этом, Игорёк… — голос сел, пришлось откашляться.       — А мне всю жизнь не хватает… тебя. — И сумасшедший взгляд на всё решившегося человека — кипящий кофе, обжигает.       Вадиму стало жарко и холодно вместе. Язык одеревенел и не поворачивался во рту, вдоль хребта будто провели льдинкой, а в лицо ударила кровь. И не только в лицо… Розовато-золотые сумерки наполняли комнату, придавая всему оттенок чувственности, а Игорь смотрел на него и ждал… Слов? Действий? Вадим не мог даже толком выдохнуть, а уж сделать… В голове пыталось уложиться это «тебя», но не укладывалось, выламывалось из разума, зато вовсю хозяйничало в остальных деталях организма. Слов было столько, что их не было совсем.       Игорь медленно отвёл глаза, опустил в ладони лицо, потёр. Потом встал, подошёл к окну и приоткрыл занавеску. Солнце спряталось окончательно, закат горел золотом и аметистом, и в этом свете Вадим вдруг увидел со спины силуэт Игорька — высокого, широкоплечего, с тонкой талией и длинными ногами, смуглого в любое время года (ну кожа такая, как шёлк китайский), грациозного, и при этом сильного, и такого красивого и юного… Он не замечал отяжелевших линий рук, складок на боках, наметившегося второго подбородка, поникших плеч, размытых возрастом черт лица. Всё это было так неважно, что просто не существовало. Игорь был здесь, рядом. И ему всю жизнь не хватало Вадика…       — Нет, — продолжая глядеть в окно, сказал Игорь, — больше я сроду не решусь на этот разговор… Поэтому, знаешь, Вад, я тебе сейчас наконец всё выложу… Не знаю, как терпел все эти годы, веришь — плакал по ночам в ванной. Воду пущу, чтоб не слышали мои, типа моюсь… Я о тебе мечтаю лет с пятнадцати, наверно. Сначала даже не въезжал: ну, ты же друг мне с такого детства, аж не помню, сколько лет. Ну, и фантазии о приключениях наших, как мы подвиги разные совершаем, спасаем друг друга и весь мир заодно… Нормально же, ну! А потом в фантазиях стали появляться всякие подробности… вот тогда мне башню и сорвало. Классе в девятом, кажется. Ты с Инкой тогда так всерьёз начал встречаться, а я на это смотрел… Ой, мама, что со мной творилось! Ты её за руку берёшь, а я чувствую прикосновение, ты её обнимаешь, а я представляю, что меня, а уж если вы при мне целовались… просто с ума сходил. А тренировки? Это просто пытка была! Ну, когда спарринг — ладно, там только успевай поворачиваться, а вот растяжка… Никому же даже в голову не вставало в нашу пару влезть. И Семёныч одобрял, мы ж одного роста, вес близкий… Ты брал мои руки, нажимал на спину, на плечи, тянул ноги… Твои пальцы, твоя кожа, твой запах… До сих пор, как вспомню — голова крУгом. А что мне снилось! Это такое счастье и такой кошмар был! Потому что ты был мне самым лучшим другом и самым близким существом в мире, и я не мог, не мог сказать тебе… признаться… Я хотел, чтоб ты был счастлив, я видел, что ты с Инкой счастлив, и я держался изо всех сил.       Игорь вернулся на диван, сел, плеснул в стаканы виски:       — Выпьем, пожалуй…, а то храбрость кончается. — Они чокнулись, Игорь залпом опрокинул, а Вадим машинально продолжал держать свой в руке, обратившись в слух без остатка. С Игорем, оказывается, было всё то же самое, только дольше, сильней и больней… отчаяние и нежность переплавляли что-то внутри.       — Как я хотел тебя поцеловать — нет таких слов. Дотронуться мог часто, в наше-то время никому и мысли бы лишней не пришло. Но поцеловать… Когда ты в армию уходил, я не удержался. — Игорь откинулся на диване и закрыл глаза. — Я помню, как ты замер в моих руках, а потом тоже обнял, и я почувствовал, что ты дрожишь… Счастье в тот миг было таким огромным, что я просто большего и желать не мог. Да и права не имел. И ты мне писал… Редко, сука! Я тебе чаще писал, но чего мне стоило не написать лишнего! А когда ты из армии пришёл, я просто офигел от твоего тела. У тебя и так всегда была самая красивая фигура из всех наших ребят, но вернулся ты… У меня в глазах темнело, а я ведь даже ни разу не видел тебя совсем раздетым! Здесь я окончательно поплыл. Помнишь, как-то выпивали с пацанами? Я целовал тебя тогда на тёмной кухне, украдкой, как девчонку, я помню, что ты не противился, и я метался от надежды к отчаянию: сказать-не сказать, поймёшь-не поймёшь, убьёшь-не убьёшь… Не сказал… Ночью дома имел мощный сеанс самообладания с медитацией на твой светлый образ…       Игорь снова встал и подошёл к окну. В полиловевшем небе стали проступать звёзды, ветра не было совсем, жара спадала. Игорь пошире открыл оконную створку.       — Короче, я понял, что не сознаюсь тебе никогда и ни за что, — продолжал он после паузы. — Когда я узнал, что ты подписал контракт и надел погоны, смирился и стал пытаться жить. Тем более, что я понял: ни один мужик, кроме тебя, не вызывает ну вообще никаких эмоций. Ну, в этом плане, ты понимаешь. А девчонки вполне себе вызывают эмоции. И если не видеть тебя и не слышать твой голос, то можно худо-бедно наладить своё существование. Ну, с первой попыткой у меня не задалось, ты помнишь, а тут ты приглашаешь на свадьбу. И не с Инкой. Тогда меня как перемкнуло: я был согласен отдать тебя женщине, но только одной — Инке! Потому что я знал, что вы друг друга любите! Потому что я знал, что с ней ты будешь счастлив! Но другая! О нет, ни за что! И я тогда к тебе поехал, и я тебя поцеловал. По-настоящему, так, как всегда хотел. Чего я пытался тогда достичь? Сейчас уже помню смутно… кажется, объяснить тебе про счастье… Сердце кровью обливалось: ты ведь хотел меня, но не знал об этом, а я не мог ничего! И я прощался с тобой в том поцелуе, я был уверен: он первый и последний, я тебя потерял, ты не будешь моим никогда, но при этом ты ещё и счастлив не будешь!       Игорь сел на ковёр возле Вадикова кресла, обхватил руками согнутое колено, положил на него подбородок. Вадима снова пробрало мурашками: это была любимая поза Игорька с детства, он часами мог так сидеть.       — Ты поэтому на свадьбу не пришёл? — это были первые Вадимовы слова после «тебя», и он сам не узнал свой голос.       — Конечно, — печально ответил Игорь. — Я смирился. Я почти успокоился. Вторая жена, слава богу, не первая, и дочка чудо просто. Но я не забыл… И сны, блин! И фантазии! Вадюха, ты — моё наваждение. Всю жизнь. И когда я тебя снова увидел через столько лет… Я не знаю, что делать, на беду я обнял тебя там, на нашей школьной встрече. — Он поднял лицо, отретушированное летними сумерками, и от этого совершенно молодое. — Если ты сейчас дашь мне по морде, я пойму…       Вадик перевёл дыхание, обнаружил в руке стакан с виски, залпом выпил, не глядя сунул куда-то на стол, сполз на пол к Игорю и, замирая от ужаса, стыда и счастья, привлёк к себе его лицо.       — Что ж я делаю, господи, — прошептал он и прижался губами к губам Игоря, покорно приоткрывшимся навстречу.       — Не обязательно, если не хочешь, — будто через силу прошептал в его поцелуй Игорь, и Вадим твёрдо ответил:       — Ещё как хочу…       Неожиданно стало легко, как всегда становилось, когда он на что-то решался: ему тоже всю жизнь не хватало Игоря — всего, как есть. Рук, глаз, плеч, волос, спины, шеи… ключиц… губ… Всё это льнуло к его рукам и губам, это было пиршеством для них, пока не желавших большего, даже побаивавшихся открывать Игоря дальше.       А Игорёк вздрагивал и стонал под Вадиковыми поцелуями, выгибался в руках, скользя ладонями по его волосам и плечам, и эти прикосновения несли в себе такое счастье, такую нежность, такое облегчение, что пока не оставляли места страсти. Но Вадим чувствовал, что страсть только отступила на время, дав возможность мужчинам опомниться, привыкнуть, перевести дух, но никуда не ушла. Выжидает…       — Погоди, Вадик, погоди, — шептал задыхаясь Игорь, — я умру сейчас, прошу тайм-аут … Вад, постой, родной мой, чуточку, пожалуйста, я правда с ума сойду…       Приложив неимоверное усилие, Вадим отодвинулся, разжал руки, и тут же ощутил желание вновь схватить, притиснуть, не отпускать никогда! Сейчас он не хотел рассуждать и думать, разбираться в психологии и причинах — он был с тем, кто был смыслом его жизни и центром его мира, он хотел быть здесь и сейчас и — остановись, мгновенье! — с НИМ!       Игорь неуверенно встал, смущённо улыбнулся:       — Ноги не держат… Ты так целуешься, оказывается… м-м-м… Улетаю. — Он присел на подлокотник кресла, из-под опущенных ресниц глядя на сидящего на полу Вадика, и вдруг смутился ещё сильней: — Слушай, а я не знаю, что дальше-то бывает…       — Ты что, гей-порно не смотрел никогда? — улыбнулся, расслабляясь, Вадим.       Игорь помотал головой, а потом насторожился:       — А ты, что, смотрел?       — Было пару раз.       — Понравилось? — это прозвучало так откровенно ревниво, что Вадим встал и прижал голову Игоря к груди.       — Дурак, — нежно прошептал он в темноволосую макушку, — у меня такая же фигня: кроме тебя никто не интересен.       — А Инка? — губы шевельнулись где-то у сердца.       — Почему ты спросил?       — Мне кажется, ты её всё ещё любишь.       — Я её люблю… Но это совсем другое. Другая любовь. Давай не будем о ней сейчас, мы же с тобой… наконец-то… Я ведь тоже о тебе мечтал… с седьмого класса. Только ты всегда был смелее меня, а я трусил и даже себе не признавался.       — Ну, я тоже трусил… Я ж так тебе и не сказал.       — Сказал же сегодня, не испугался.       — Просто я вдруг понял, что мне терять-то нечего. Если нет, то…       — Почему так мрачно? Как это нечего терять? — встревожился Вадим.       — Да ладно, глупости! — с улыбкой поднял лицо Игорь, обнимая Вадика за пояс. — Можно попросить?       — Что угодно… — голос сел от чувственной нотки в вопросе друга.       — Я хочу наконец увидеть тебя обнажённым. И сам раздеть хочу… Позволишь?       — Твой… — прошептал, закрывая глаза, Вадим. — Весь твой… Только я уж давно не тот мальчик с «лучшей в классе фигурой» … Я такой толстый стал и ленивый, мне неловко…       — Неужели ты думаешь, что я под этим мороком не разгляжу своего Вадьку, самого красивого на свете? — нежность в голосе была такой пронзительной, что слёзы подступили. — Да и не наговаривай на себя, ты просто заматерел… стал ещё желанней… — Голос Игоря стал совсем низким, даже с хрипотцой — страсть вышла на охоту…       Игорь встал с подлокотника и заставил Вадима попятиться, чтобы присесть-опереться на высокий комод. Июльская ночь была светлой, можно было не включать электричество и всё же отчётливо видеть друг друга. Сумерки вдобавок напрочь убирали лет десять возраста и позволяли быть смелей…       — Чувствую себя совершеннейшим пацаном, — смущённо прошептал Игорь. — Можно, я музыку выключу? — спросил он вдруг и, не ожидая ответа, отошёл к приёмнику, а потом, решительно шагнул вплотную и кончиками пальцев тронул Вадимово лицо, скользнул по щекам на шею, за воротник рубашки, вдоль выреза вниз — на грудь, неуверенно расстегнул первую из пуговок. Вадим потянулся было к застёжке сам, но друг удержал: — Не помогай, пожалуйста, просто стой… я сам хочу… от начала до конца…       Вадик спрятал было ладони за спину, но понял, что не трогать Игорька выше его сил, и легонько гладил его волосы и плечи, касался рук, раздевавших его, будивших в его теле вулканы и торнадо. Он смотрел на его лицо, любовался тем, как осторожно-бережно друг целует глазами каждый сантиметр обнажающейся груди, плеч, которыми Вадим сдержанно повёл, скинув рубаху к локтям, живота, до которого Игорь робко дотронулся, вытягивая из штанов подол … Потом дрожащие пальцы взялись за пряжку ремня, и Вадим услышал бы стук собственного сердца, если бы не перелившееся в стон дыхание Игоря, медлившего, ведущего костяшками пальцев возле края джинсов по напряжённым мускулам всё ещё мощного пресса, вверх по груди, снова вниз и вбок, за спину…       — Ты в мурашках весь…щекотно? — вдруг встревожился он.       — Нет, хорошо очень… нежно…       — У тебя кожа ровная и упругая, как раньше… Как я мечтал вот так тебя гладить, когда снимал с тебя кимоно после тренировки… Помнишь, ты вечно очень туго пояс завязывал и сам развязать не мог? Я делал вид, что это очень трудно, а сам просто умирал рядом с тобой, в твоём запахе, в твоей близости…       — А я, дурак, даже не мечтал… у меня всегда с фантазией было плохо, видно, мало я читал. Я вообще не понимал, что со мной творится… Но я просто думал о тебе постоянно, ты всегда будто рядом был… о-о, что ты делаешь…       — Нет-нет, не двигайся! Я сам!       Игорь быстро снял с него рубашку окончательно, отбросил на диван не глядя, не отрывая глаз от Вадима. Его пальцы по-прежнему дрожали, когда он решительно дёрнул широкий офицерский ремень, один за другим расстегнул «болты» на джинсах, и горячая ладонь скользнула по пояснице.       — Я всегда завидовал вот этому изгибу спины, — страстно прошептал Игорь. — Когда смотрел, как ты борешься на соревнованиях, или танцуешь, даже просто стоишь… Кстати, штаны сидят на тебе потрясающе, у тебя хороший вкус…       — Это у Инки… её подарок…       — Ты всё-таки с ней? Почему ж ты не счастлив? — напористо спросил Игорь, запуская пальцы под бельё.       — Да потому что я не с ней… О-о-о, только давай не сейчас, пожалуйста! — Вадим почувствовал, что просьба Игоря «просто стоять» таила в себе сексуальную пытку: безумно хотелось тоже раздеть, прижать, целовать, трогать везде, умирая от стыда и восторга… Испытать свою память — где нажать, где царапнуть, где лизнуть? — Игорёк, мне совсем нельзя двигаться? Я ведь тоже никогда тебя обнажённым не видел.       — А ты хотел? — голос был лукав, а руки ласково тянули джинсы вниз, и те скоро упали сами под тяжестью ремня. Вадик вышагнул из них и страшно смутился сразу, потому что Игорь опустился на колени и один за другим снял с него носки. — Если хотел — раздевай меня. Помочь?       — Ну нет, — отгоняя смущение, возмутился Вадим, — теперь ты просто стой!       Стоять в одних трусах и раздевать мужчину, которого хотел всю жизнь — это было так сюрреалистично, ново и восхитительно! То, что Вадик много лет не отдавал себе отчёта в чувстве к Игорю, совершенно не значило, что теперь он был счастлив меньше, чем друг. В нём искрилось ощущение чуда. Руки уже не боялись, футболка была побеждена мгновенно и полетела вслед рубахе на диван, но с джинсами Вадим не спешил, гладил спину, плечи, шею, руки, всё время пытавшиеся обнять, проводил ладонями по животу и груди, вызывая у Игоря дрожь и судорожные вздохи. Иногда он забирался пальцами в короткую стрижку друга и нежно касался губами губ, жадно тянувшихся навстречу, но Вадим отодвигался и снова ласкал безволосый бархатистый торс, трепещущий под его касаниями.       — Злой, — выдохнул изнемогающий Игорь, — ах, какой злой… Смерти моей хочешь? Всё-таки гад ты, ох… да, так… ой, о-о-о… Где ты этого набрался, содомит, порнухи насмотрелся?       — Я и слов-то таких не знаю, — улыбаясь, оторвал губы от его соска Вадик. — Раздевать дальше, что ли?       Игорь, задыхаясь от ласки, молча стащил с него последнее, чуть не порвав любимые боксеры, вдруг так же молча отошел куда-то в угол комнаты, чиркнул зажигалкой… Свеча разгорелась очень быстро, а Игорь смотрел на Вадима… Смотрел восхищённо, влюблённо и страстно, пожирал глазами, брал! Вадик почувствовал, что без белья всё уж слишком очевидно, сделал один длинный шаг и восстановил паритет за три секунды: Игорь тоже остался нагим, и тоже обнаружил очевидность… Не сговариваясь, отступив на полшага друг от друга, они просто стояли и смотрели.       Зрелые мужики, ещё далёкие от старости, но уж и не молодые. Тела, ещё не рыхлые, хранящие вложенное в юности, но утратившие вызывающий полёт, совершенно земные. Лица, отяжелевшие опытом пережитого, ответственностью и рутиной повседневности. И только глаза — карие и зелёные — были всё те же! И оба не могли насмотреться, потому что видели себя прежних: Игорька — изящно-мощного, как спортивный лук, длинноногого, гибкого, всегда азартного и озорного, и Вадика — скульптурно вылепленного, молчаливого, очень точного в движениях и умеющего выбирать цель. Они одного роста, Вадик чуточку потяжелее. Игорь любит книги и самолёты, а Вадим — кино и оружие. Игорь — инженер-авиаконструктор, а Вадим — спецназовец-профи. Пока один сидел за чертежами и расчётами, другой ходил на задания и возвращался живым. У одного дочка, у другого двое сыновей. У обоих ещё живы родители. И оба не были счастливы до этого дня…       Живой огонь украшает людей. Вадику казалось, что он мог бы бесконечно долго любоваться Игорьком, но тот вдруг шагнул к нему и прижался всем телом, исступлённо обняв. Соприкосновение с голой кожей — ВСЕЙ голой кожей! — было как удар током. Вадим поперхнулся вдохом и тоже сгрёб его в объятия. Было даже не до поцелуев. Тела тёрлись друг о друга, будто высекая искры и добывая огонь, так всё горело и сводило с ума. Вадик не мог ни о чём думать, кроме того, что в руках тело друга — самое желанное в жизни, что он может сейчас делать с ним всё, что захочет, нужно только решиться на первый жест! А на какой?.. Было страшно обидеть или напугать своим бесстыдством, ибо всё, что он мог себе представить дальше, было для него уже за гранью дозволенного. А Игорь вдруг начал медленно сползать к его ногам, прижимаясь лицом к повлажневшей коже, и Вадим едва успел поймать его подмышки где-то на уровне пупка.       — Игорёк, стой! Мне бы в душ, что ли, я прямо липкий какой-то, жара же весь день…       — Ой, Вадь, конечно! Сейчас я тебе полотенце дам!       Свет в ванной ударил по глазам, пришлось на секунду зажмуриться, потом Вадим открыл кран, регулируя температуру, и за шумом воды не услышал, как Игорь вошёл, просто увидел боковым зрением, как на крючке повисло большое терракотовое полотенце, а потом ощутил между лопаток горячую ладонь и затаил дыхание.       — Можно, я с тобой? — робко прозвучало за спиной. Вместо ответа Вадик взял его за руку и молча втянул за собой под душ.       Они стояли под тёплыми разлетающимися струями, едва касаясь локтей и запястий друг друга, и Вадим вдруг усмехнулся, вспомнив, что в обоих гейских фильмах, что он видел, были сцены в душе. И ладонь сама заскользила вверх по руке Игоря, к плечу, к шее, пальцы забрались в уже мокрые волосы… Слегка притихшая под водой плоть вновь шевельнулась и стала подниматься.       — О господи, — беззвучно прошептал он, другой рукой обнимая Игоря за спину. Тот слегка прогнулся в поясе, взял что-то с полочки, чем-то щёлкнул, и прохладный скользкий гель потёк по Вадиковым плечам и спине. Игорь принялся растирать его по всему телу, мгновенно вогнав Вадима в дрожь. Знакомый аромат, которым всегда пах Игорь, заставил задохнуться от желания, а неожиданно смелая ладонь словно смахнула стыд. Вадим отобрал у друга флакон (Игорёк этим тут же воспользовался, принявшись за его тело и второй рукой), тоже выдавил благоуханный ручеёк и последовал его примеру.       Они намыливали друг друга, тяжело и прерывисто дыша, порой срываясь в стоны, потому что Вадик всё же обходил самые укромные местечки на желанном теле, а Игорь был смелее, его ладони и пальцы были везде, от чего он первый плавился и горел, и наконец не выдержал:       — Чёрт тебя возьми, Вад, ты будешь меня мыть или нет? Кто из нас смотрел гей-порно?       Вадик зарычал, схватил его за задницу и прижал животом к животу, Игорь ахнул и ответил тем же. И будто упали оковы: Вадим перестал сомневаться. Пальцы скользнули между ягодиц, провели вверх-вниз, заставив Игорька прогнуться в бесстыдную позу, освободившую для другой Вадимовой руки отвердевший горячий член, и все тормоза слетели напрочь. Желание обладать другом целиком и полностью, получить его всего, без остатка, ощутить власть над его телом в отместку за то, что тот держит в плену его душу — это желание затопило всё. Просто обнимать и ласкать было уже недостаточно, хотелось большего, хотелось всего и сразу! В то же время хотелось бесконечно длить это безумие предвкушения, хотелось довести друга до сумасшествия, до слёз, до потери сознания… Пальцы замирали над напряжённой дырочкой, и голова кружилась от мысли, что он будет первым для Игоря, и Игорь будет единственным в его жизни, и невозможно было продолжать, и невозможно было остановиться… И точно так же в миллиметрах от его входа останавливались пальцы Игорька, судорожно вздыхающего и извивающегося под ласками друга, но не готового первым пойти дальше.       Струи воды постепенно смыли с них пену, оба ощутили под ладонями чистые до скрипа тела, и Игорь первый прильнул губами к груди Вадима, решив узнать, одному ли ему нравится эта ласка. Вадик почти закричал, выгибаясь и с трудом держась на ослабевших вдруг ногах.       — Игорь, всё. Больше не могу. Давай выйдем из-под воды и ляжем, что ли… — прислонившись к стене и вцепившись в запястья друга, простонал он. — Меня тоже ноги не держат.       Игорь, осторожно освободившись, выключил воду и взял полотенце.       — Давай я вытру тебя, — полушёпотом пробормотал он, и Вадик понял, что Игорёк тоже на грани безумия: губы распухли, соски торчком, член почти прижат к животу. Стараясь не возбуждать друга ещё сильней, Вадим принялся торопливо помогать ему себя сушить, при том, что ноги по-прежнему подгибались, а Игоря всё равно било крупной дрожью от каждого самого невинного касания. Кое-как вытеревшись сам, Игорь взял Вадика за руку и повёл в спальню.       Увидев застеленную тёмно-красным, почти чёрным в полумраке, бельём, без одеяла, без покрывал, большую кровать с разбросанными подушками, Вадим окончательно уверился, что Игорь всерьёз его хочет: он готовился, он мечтал, он надеялся, что у них всё будет… Сердце заколотилось вновь: он и сам, оказывается, об этом отчаянно мечтал! Стало страшно и сладко.       Игорёк опёрся коленом на край кровати, обернулся: Вадим стоял, обхватив себя за плечи руками и прислонившись к косяку, не решаясь войти. Его мир в очередной раз рушился и возрождался. Кровь кипела, страсть мутила разум: Игорь смотрел на него манящими кофейными глазами и протягивал руку.       — Иди ко мне, Вадь… — Игорь прошептал это почти без голоса, ему тоже было страшно, но ещё страшней было отказаться от мечты, и Вадим это почувствовал. Два очень медленных шага навстречу, пальцы встречаются с пальцами, переплетаются до хруста, взгляды тонут друг в друге и наконец встречаются губы.       Вышибая клин клином, Игорь взял инициативу на себя: ТАК он целовал Вадика второй раз в жизни, и тот вновь почувствовал себя совсем молодым парнем, впервые потерявшим голову от губ друга. Игорь пробирался языком под язык, гладил нёбо и дёсны, с тихим звуком встречались их зубы, и это было так нежно и интимно, что оба начали непроизвольно постанывать и совершенно перестали стесняться. Вадим понял вдруг поэтическую метафору «пить дыхание«…       Почти не заметив того, они легли, их ноги сплелись, ладони скользили по коже друг друга, бёдра раздвигались навстречу. И безбрежное счастье этого мига вдруг обрушилось на Вадима непереносимой мыслью о потерянных годах, о жизни, которая — ВООБЩЕ ВСЯ! — могла быть иной! Если бы Игорь сказал… тогда…       — А-а-а-а! — хрипло застонал он, привставая и распиная друга под собой. — Невыносимо! Игорь, Игорёк, жизнь моя…       Вадим прижимал Игоря к постели, закинув обе его руки за голову и зажав в железной хватке пальцев, на которых однажды сорок минут провисел в расселине скалы. Другая рука бродила по распластанному телу и ласкала, ласкала, порой вцепляясь до боли, порой впиваясь ногтями… Вадим терзал ртом губы Игоря, его шею, и плечи, и соски, и живот, целовал, кусал, оставлял засосы и синяки, остановиться не мог — и не хотел! Из открытого окна в комнату плыл медовый запах каких-то цветущих деревьев, усиливая головокружение и обостряя страсть. Игорь бился под ним, стонал, вскрикивал:       — Вадик, Вадька … да, да, ещё! Мой, всегда мой, единственный, родной … только не отпускай… никогда…       Неожиданно Вадиму стало недостаточно верхней половины Игоря, он приподнял зацелованного друга, передвинул выше на подушки, потом властно развёл в стороны его колени и лёг между ними. Влажное возбуждённое тело терпко пахло желанием, изнанка бёдер светилась атласной кожей, и когда Вадим коснулся её подушечками пальцев, Игорь с шипением втянул между зубами воздух и согнул ноги, раскидывая колени ещё шире, доверяясь… Вадик и представить не мог, что раскрытый мужской пах может так его возбуждать, что он будет любоваться формой пениса, вздрагивающей подтянувшейся мошонкой, лобком в тёмных влажных завитках, что это зрелище захватит его до кома в горле, тело запылает, а рот наполнится слюной. Не в силах ни о чём больше думать, он приблизил лицо к этому воплощённому соблазну и поцеловал мужественность друга, окончательно теряя голову… Игорь охнул и зажал рот рукой. Вадим провёл языком — рука зажала рот крепче. Когда же Вадиковы губы взяли огненно-горячую головку во влажный и тесный плен, Игорь закрыл лицо сгибом локтя, вцепился зубами в собственное плечо и со всхлипом рванулся бёдрами навстречу, совершенно забывшись. Вадик никогда никому не делал минета, он, в общем-то, не умел этого делать, но он очень хотел сейчас делать это с Игорем: чтобы тот вот так выгибался и бился, чтобы стонал и кусался, чтобы балансировал на краешке сознания, чтобы — как он сам! — завис во времени и пространстве между «здесь» и «там», мигом и вечностью, жизнью и смертью.       Внезапно Игорь приподнялся на локтях, и его мимика заставила всю кровь Вадима броситься ему в лицо, хотя, казалось, смущаться было уже нечего. Откровенное вожделение, совершенно бесстыдное и бешеное, рухнуло на Вадика, как штормовая волна:       — Трахни меня, наконец… твою мать, Вад… Я с ума сойду сейчас, рехнусь, блядь, ты не видишь, что ли… Или ты не хочешь? … — неожиданная паника от этой ужасной мысли так добавила эротики его голосу, что Вадим мгновенно озверел.       Он жёстко бросил Игоря обратно на постель, прижал за локти, чтобы тот не мог пошевелиться, коленями тоже жёстко и больно зафиксировал его ноги, наклонился к лицу и прошипел прямо в искусанные губы:       — Почему ты молчал все эти годы? Как ты смел? Ты всё знал и молчал! Ты решил за нас обоих! Ты сломал мне жизнь! Я тебя ненавижу, слышишь? И я буду тебе сейчас мстить, медленно и жестоко, понял?       Конечно, Вадим не ждал, что друг испугается и примется вырываться и оправдываться, но от реакции Игоря всё-таки сперва опешил. Распухшие прокушенные губы призывно приоткрылись, тело расслабилось и как-то неуловимо сдалось, лицо, и без того сумасшедшее, загорелось такой страстью, что Вадима затрясло.       — Отомсти мне, мой родной, — исступлённо, на выдохе сказал Игорь. — Настрогай меня ломтями, разорви в клочья, испепели и развей мой прах… Ненавидь меня, мучай, терзай, делай, что хочешь… только, пожалуйста, бери меня, я всю жизнь хочу тебе принадлежать… Я не знаю, что ещё сказать… Хочешь, я буду умолять? — Голос прерывался, в глазах уже плескалось предчувствие безумия. — Будь, каким хочешь, только будь…       Разум Вадима покинул окончательно. Он рывком перевернул Игоря на живот, потом вздёрнул на четвереньки, заставив шире раздвинуть колени, ладонью разделил ягодицы, наклонился смочить слюной…       — Если хочешь, там в тумбочке смазка есть, — весь дрожа пробормотал Игорь.       — Сам догадался про смазку, или кто подсказал? — прорычал Вадим, отвесив мощный шлепок по отставленному беззащитному заду, и полез в тумбочку.       Игорь не менял позу, покорно ждал, спрятав в ладонях лицо, пока Вадим выдавливал из флакона прохладный анальный гель. Светлая ночь, пропитанная светом фонарей и запахом цветов, позволяла рассмотреть все подробности, и когда скользкие пальцы коснулись тёмной ложбинки и слегка надавили, Вадик увидел, как с пениса друга упала тягучая капля готовности, и прекратил сдерживаться. Быстро, хоть и плавно, одним движением, он вогнал в Игоря сразу два пальца, и тот приглушённо вскрикнул, судорожно схватив ближайшую подушку и непроизвольно попытавшись отодвинуться, но Вадим уже крепко держал его под животом, и пальцы утопали всё глубже, не давая соскользнуть. Эйфория от ощущений и абсолютный восторг вседозволенности вдруг погасили агрессию, руки стали нежны, пальцы там, внутри, ловили малейший отклик вожделенного тела, каждый стон, каждый вздох Игорька был драгоценнейшей наградой, губы сами потянулись к горячему отпечатку тяжёлой ладони на ягодице, а потом Вадик покрывал поцелуями взмокшую, изгибающуюся под ним спину. Пальцы его уже расслабили Игоря, он стал двигаться навстречу Вадимовой руке, пытался дотянуться до его тела, гладил руку, державшую его член, сжимавшую его тело горячим обручем.       — Какой же ты сильный, Вадька, — пробормотал он между судорожными вздохами и рычанием, — я даже не думал… — Абсолютно развратным движением он наделся на пальцы Вадима до упора и, просунув руку между собственных бёдер, крепко вдавил его кисть в своё тело. — Я хочу больше… пожалуйста, умоляю тебя…       — Ты уверен? — на последних проблесках рассудка переспросил Вадик, всем существом своим желая того же. — Мой будешь — весь! — ничего тебе не оставлю! Подумай!       — А мне без тебя ничего не надо! — вожделение аж звенело в сорванном шёпоте, и когда Вадим осторожно потянул руку, чтобы подготовиться самому, Игорь со стоном подался за его пальцами, продлевая безумие ласки. — Я всю жизнь твой, только всё невостребованный какой-то… О, пожалуйста, скажи, что мне сделать, как ты хочешь? Мне на коленях остаться? Может, лечь? Ну не молчи же! С ума сведёшь ты меня!       Он был на грани истерики, и Вадик, быстро намазываясь гелем, принялся гладить его, чтобы хоть чуть успокоить:       — Ложись пока, под живот подушку подсунь, будет меньше больно. И успокойся, я хочу тебя, очень, поэтому ты не торопи, а то я резким буду и сделаю больней, чем положено…       Игорь послушно вытянулся животом на подушке, закрыл глаза, глубоко вздохнул и вдруг привстал:       — А ты откуда это всё знаешь, а? Ты на ком тренировался?       — Лежи, ревнивец, потом расскажу! — Вадим ещё раз прошёлся смазкой по сфинктеру, решив, что, пожалуй, размассировал и растянул Игорька достаточно, чтобы тот в своём бешеном желании почувствовал не боль, а удовольствие. — Последний раз спрашиваю… — тихо, нависнув со спины, проговорил он другу на ухо.       — М-м-м, ну давай же, садист! — Похотливо изогнутая поясница предоставила всё в полную власть Вадима, и тот, лишь слегка подправив член рукой, тугим поршнем вошёл в горячее и трепещущее, окончательно отказавшись от рассудка, от комплексов и табу, от собственного тела, перелившись в другое тело и растворившись в нём, ощущая его, как себя, безошибочно выбирая путь…       Сперва он держал себя на вытянутых руках, чтобы удобнее контролировать направление и усилие, но Игорю в его возбуждении боль была счастьем, и он сразу же сделал движение навстречу, почти крича от наслаждения, и заставил Вадика плюнуть на контроль и просто начать его трахать.       — Вот и забрал я твою девственность, не ездить тебе на единороге, милый…       — Ну, на одном-то я уже еду, правда? М-м-м… а-а-а… Да! Ещё! Да не бойся ты за меня, я ж не сахарный!       — Ты шёлковый… внутри и снаружи… и ты такой послушный… тебе нравится, да?       — Мне нравится… вот так… слушаться тебя, отдаваться тебе … о-о-о, как мне нравится!       — Я не очень тебя придавил, есть чем дышать?       — Хватит сюсюкать со мной, Вад, я ж не девушка! Тебе хорошо?       — Безумно… я не знал, что так может быть…       — Ты устал? Ты почти остановился…       — Просто в прежнем темпе я кончу через десять секунд.       — Я тоже, ну и пусть! Ночь ещё не кончилась, правда?       И Вадик тронул губами вспухшие губы, шепчущие этот горячечный бред, приподнял на колени мокрое, напряжённое до судорог тело под собой, правой рукой взялся за горячий, сочащийся в изнеможении член, левой стиснул потное мускулистое плечо и несколькими быстрыми движениями руки разрядил друга в собственный кулак. Молния оргазма, пробившая Игорька, была такой мощной, что Вадим кончил тоже, едва толкнувшись вглубь. Силы как-то вмиг кончились, Вадик с трудом заставил себя не рухнуть прямо на спину Игоря, а потихоньку лечь рядом, аккуратно выскользнув.       Некоторое время они лежали, пытаясь выровнять дыхание и непроизвольно вздрагивая. Игорь нащупал руку Вадика и прижал к губам, перекатившись на спину и пристроившись головой на его плече. Вадим бережно обнял друга и почувствовал такое умиротворение, что навернулись слёзы. Он и помыслить не мог, что бывает такое счастье, такая гармония с миром, когда собственное существование имеет вселенское значение, потому что вплетает неповторимую совершенную ноту в великую музыку мироздания. Такими красивыми словами он опять не думал, просто плыл в тёплом мареве блаженного покоя. Время для него остановилось…       Игорь пришёл в себя чуточку быстрее и, приподнявшись на локте, устремил на Вадика загадочный искрящийся взгляд.       — Тебе сейчас сколько лет? — с улыбкой спросил он вдруг.       Вадик тоже улыбнулся:       — Да шестнадцать, пожалуй, вряд ли больше…       — И мне, прикинь? — Игорь помолчал, не отводя глаз. — Как же ты красив, Вадька… Как ты бессовестно хорош! Кажется, ты совершенно свёл меня с ума…       — Я свёл? Ты ничего не путаешь? Это я отъехал крышей в такую даль, что мама не горюй! — рассмеялся Вадим и снова привлёк Игорька к себе на плечо. — И мне в этой дали так классно…       Игорь устроился поудобнее и принялся лёгкими пальцами изучать Вадиково тело. Касания были нежными и спокойными, Вадим блаженствовал. Вдруг рука друга замерла:       — Шрам. Вот этот. Откуда? — Голос напрягся затаённой болью, и Вадик запустил пальцы в волосы Игорьку, успокаивая:       — Давно… одиннадцать лет прошло. Нож. Абхазия. Ерунда, просто порез глубокий, непроникающее…       А рука скользила дальше, теперь пристально:       — А это? Это же пулевое?       — Ну, пулевое. Ещё раньше. Не скажу где… нас там не было…       — А это?..       — Тоже нож. Метнули. В Чечне.       — Это?       — Косово. Сквозное, фигня, сам перебинтовал, дальше пошли… Игорёк, ты чего?       Игорь спрятал лицо в Вадикову шею, прижался так, словно хотел в тело друга погрузиться, и вдруг вздрогнул в задавленном рыдании. Вадим не стал ему мешать. Эмоции так или иначе требовали выхода, выплакаться — не худший вариант… Он просто обхватил его обеими руками и помог прижаться ещё крепче.       — Да ладно, я же жив-здоров, ну, чего ты… — прошептал он в растрёпанный затылок.       — Тебя же просто убивали там, — прошептал в ответ Игорь, — постоянно… Когда я узнал, чем ты занимаешься, я сам чуть не умер…       — Я тоже убивал, Игорёк… это работа такая, что ж делать.       — Родину защищать? — сквозь слёзы в голосе проскользнула улыбка, и Вадик улыбнулся тоже. — В каком вы звании, господин офицер?       — Капитан, однако, а что?       — Чтобы не нарушать субординацию: я всего лишь старлей после военной кафедры своей.       — Ну, как старший по званию приказываю сменить тему. Веришь, Игорёк, я так устал от войны… От камуфляжа, от оружия, от этих коротких стрижек… И от субординации, блин! Поцелуй меня, а?       Поцелуй был полон такой нежности, словно Игорь вложил в него всё, нерастраченное за десятилетия. Вадим неожиданно всхлипнул от нахлынувшего осознания полной близости и абсолютной открытости их друг другу.       — Что? — мгновенно насторожился Игорь.       — Это от счастья, — прошептал Вадик, — целуй, целуй ещё, мой единственный…       — А я единственный? — В ласках и поцелуях Игорька постепенно зажигалось желание. — Что-то я сомневаюсь… ты так уверенно всё это делаешь… м-м-м… и так реагируешь… Ты обещал рассказать!       — Да глупости ты говоришь! Мальчик, девочка — какая в жопу разница? Ты что, с женой никогда аналом не баловался?       — Никогда… Даже в голову не вставало… А ты, значит, шалун?       — Каюсь, мне с женой тоже «не вставало в голову», как ты это называешь… Я сейчас даже удивляюсь задним числом, как у меня дети-то появились. Строго миссионерская позиция, один-два раза в месяц… Это всё Инка… Она будто с меня какие-то доспехи сняла. А ещё я вдруг с той встречи снова начал думать о тебе… И так всё одно на другое легло, и понесло меня на пятом десятке, как пацана… Будто другую жизнь живу, веришь…       — Верю… Но не понимаю, если ты с мужиком этого не делал, то как… Ты вообще не сомневался ни в чём, не пробовал — ты делал сразу!       — Инка это со мной делала… я запоминал, представлял, что когда-нибудь смогу с тобой так же… Пригодилось, да? — Вадик удивлялся сам себе: так непринуждённо рассказывал он другу совершенно безумные вещи, которые ещё вчера язык не повернулся бы проговорить даже себе. – Я, правда, до тебя ни с кем никогда… да и не хотел никого другого.       — М-м-м, как интересно! — Игорь начал всерьёз Вадима возбуждать. — Расскажи, что она с тобой делает, а? — Губы и язык гуляли по Вадиковым соскам, ладонь накрыла пах, играя ещё расслабленным членом и яичками, пальцы другой руки ворошили ёжик густющих светло-русых волос, трогали брови, скулы, касались губ. — Расскажи мне…       — Ты ревновать будешь.       — К Инке не буду. — Ладонь обхватила очнувшийся пенис, снова разжалась, скользнула меж бёдер, вернулась на живот… — Рассказывай, давай, я жду…       Вадик лукаво заулыбался и принялся гладить ладонью шею и грудь Игорька, нарочно пощипывая соски.       — Ну, сначала она делала это, когда я лежал на животе, вот как ты сегодня, только без подушки. Возбуждала так, что я просто улетал и позволял ей всё. У неё такие пальчики — помрачается разум. Сперва один пальчик (Вадим другой рукой повёл вдоль позвоночника друга вниз), потом два… боль такая сладкая… (пальцы добрались до начала ложбинки на заднице, и спина тут же прогнулась навстречу). А в следующий раз — стоя в душе, два пальчика сразу (пальцы сдвинулись ниже, там было мокро и скользко от невысохшей спермы), как копьём, у меня аж ноги задрожали… А потом на коленях, и она достала тогда до простаты, и я почти сознание потерял (под подушечками Вадим ощутил дрожь ждущего растянутого ануса — член резко встал). А потом…       Неожиданно Игорь поднялся на колени и быстро накрыл ртом Вадиков ствол, сразу взяв его глубоко и прижав языком так, что Вадим только охнул: попался! Он попытался протестовать:       — С ума сошёл! Я ж немытый! Где всё это было, забыл?       — Мне по хую! — поднял безумный взгляд Игорь. — В конце концов, это мой собственный вкус. Я хочу тебя всего, без всяких скидок… Я сам тебя сейчас вымою, ты только расслабься. И рассказывай дальше, я слушаю. — Хитро улыбаясь, он снова на всю длину всосал полную боеготовность друга и хищно вцепился в изгибы подвздошных гребней.       — Рассказывать? — Вадика несло потоком бешеного возбуждения. – Ну, так вот, потом она попросила дать слово, что я сделаю то, что она предложит. Мне стало страшно, реально … Но как это было восхитительно! У меня только что зубы не стучали, когда она привязала мне руки за головой, ну, как я твои сейчас держал … А потом она оттрахала меня фаллоимитатором, лицом к лицу — я лежал на спине. Это было за гранью всего, она зажимала мне рот ладонью, потому что я просто орал, сдержаться было невозможно, я не был собой, я вообще не был человеком, я не знаю, кем я был… — Вадим рассказывал и воспоминания стали вдруг такими яркими, что приблизили черту финала. — Игорь, я сейчас кончу, перестань! Игорь, какого хуя, я реально кончаю, блядь!       Но Игорёк и не думал останавливаться. Его рот оказался настолько сладким капканом, что Вадик совершенно отключил все тормоза и, захлёбываясь наслаждением, умирая каждую секунду от счастья, закричал, выгибаясь в спазме невероятного экстаза, долгого, мягко пронзившего всё тело, как низкочастотный звук. Краем полуобморочного сознания Вадим понял, что кончил Игорю в рот, и что тот даже не думает отстраняться, продолжает целовать и облизывать… Даже смутиться не получалось, настолько абсолютным было сейчас их слияние.       — Ну, и как я на вкус? — едва дыша, усмехнулся Вадим.       — Солоноватый и чуточку ментоловый, — поднял голову Игорёк. — Хочешь попробовать?       — Попробовать? Хочу…       Игорь накрыл его рот своим, и Вадим с удивлением ощутил действительно солоновато-холодящий вкус собственной спермы на языке друга.       — Ты что, проглотил?! — дошло вдруг до него.       — Ты шокирован?       — Смущён, скорее… Зачем ты?..       — Дурак ты, Вад! — фыркнул Игорь, и вдруг лёг и прижался плотно: — Дурак, я за тебя жизнь отдам, а ты думаешь, мне что-то может быть в тебе неприятно? Да я сейчас вообще не знаю, на каком я свете, так я счастлив. Как я благодарен тебе — вот просто потому, что ты есть, что со мной! Вадька… мой единственный…       — Прости, — прошептал Вадим, слизывая с его губ следы собственного семени и ощущая себя толстокожим солдафоном. — Я просто растерялся, я же вправду впервые… А ты, кстати, где этот метод подсмотрел, — э-э-э, как там? — содомит?       — Я вычитал, — улыбнулся Игорь. — Чукча — читатель, однако. Мне безумно хотелось это сделать тебе. А страшно как было: вдруг не получится? Я ж не умею! Но твой рассказ так завёл, что само как-то всё вышло. А что ты смеёшься?       — Теперь ты расскажи!       — О чём?       — Что ты представлял насчёт наших подвигов, когда мы «спасали друг друга и мир заодно»? Расскажи, интересно же!       — Ну, я уж подробностей и не помню за давностью лет, — уселся на пятки Игорёк. – Вот, к примеру, в какой-то мы стране дикой, в Африке, наверно, потому что джунгли и жара, чего-то разведываем для «наших», и тебя берут в плен враги. Они тебя мучают и пытают в своём лагере, их очень много, и я никак не могу подобраться, чтобы тебя спасти. Потом вдруг почти все рассаживаются по своим грузовикам и уезжают, видно, диверсию проводить, и я понимаю: сейчас или никогда. Я прихожу почти в открытую, как Рэмбо, к счастью, у меня много патронов, а стреляю я хорошо. Гарнизончику наступает амба, но машины в лагере ни одной не осталось, и я уношу тебя на руках, избитого, в крови, потому что нам нужно быстрее оказаться подальше от этого осиного гнезда. Наконец я приношу тебя в наше убежище, там течет чистый ручей, и я снимаю с тебя окровавленные остатки камуфляжа, кладу тебя в воду, чтобы смыть засохшую кровь и осмотреть раны… Я делаю это очень осторожно, чуть касаясь, чтобы не причинить лишней боли, потому что твоё тело для меня драгоценно. — Игорь зажмурился и продолжал: — Я глажу, плещу воду, любуюсь тобой и ужасаюсь ранам, отмечаю, где швы нужно наложить, где просто антисептика хватит, и тут ты открываешь глаза: «Игорь, прости, я так глупо им попался». А я, счастливый, что ты очнулся, отвечаю: «Сочтемся славой, ты ж знаешь». А ты неожиданно за шею наклоняешь к себе моё лицо и целуешь прямо в губы… Ну, это из раннего, лет в пятнадцать, дальше я тогда ещё не знал, о чём мечтать, — улыбнулся он Вадиму. — Как-то так. Смешно?       — Вовсе нет. Здорово. А ещё? — с искренним интересом попросил Вадик.       — Ещё… Ну, вот, например, чуть позже, в семнадцать где-то… Роскошная вилла на склоне холма, и мы сидим в засаде на обитателя виллы на склоне другого холма, за которой следим при помощи всякой хитрой оптики и акустики. Объекта всё нет, хотя мы уже долго сидим. Жарко, на плоской крыше виллы солярий и бассейн, и я валяюсь в шезлонге, а ты лениво плаваешь. Я на тебя смотрю: ты медно-загорелый, волосы почти до белизны выцвели на солнце, и ты так красив, что у меня сбивается дыхание… Ты упираешься руками в бортик и вылезаешь… плавок на тебе нет, потому что в доме, кроме нас, никого, и вода стекает по твоему телу, ты сверкаешь в горячих лучах, не спеша заглядываешь в оптику. «На западном фронте без перемен», — бормочешь ты и лениво подходишь ко мне, наклоняешься и сдёргиваешь с моих бёдер полотенце. На мне тоже нет плавок, и ты усмехаешься: «О чём это ты думаешь на посту, коллега?» Я отчаянно краснею, но за эти дни я совершенно сошёл по тебе с ума, поэтому иду напролом: «О тебе думаю, коллега!» Тут же начинаю умирать от счастья, потому что вижу у тебя эрекцию, поднимаю взгляд к твоим невероятным зелёным глазам, а сам опускаюсь на колени… Я целую твою эрекцию, прижимаюсь лицом, глажу бёдра и потрясающую твою задницу, и ты не противишься, наоборот — ты опускаешь мне на плечи руки, и они так нежно скользят, а я знаю, что они могут легко убить, просто пальцами… — Игорь шумно выдохнул. — Я тогда домысливал твоё тело, и мне было этого достаточно. Я так хотел к тебе прикоснуться… везде… м-м-м, голова кружилась просто!       — А ещё? — Вадим ощущал в себе возобновляющееся желание, но оно было каким-то иным. — Потом что?       — Потом… — Игорь облизал припухшие губы. — Потом, бывало, напишу тебе дружеское письмо в армию, упаду в постель… Ух, какое садо-мазо мне лезло в голову! Мы в плену оба, и оба молчим о месте операции, а у врагов нет особо хитрых технических средств, так — дедовские способы… Они держат нас отдельно, сколько-то дней я не знаю, что с тобой, и вдруг на мой очередной допрос приводят и тебя. На тебе всего несколько синяков и ссадин, но ты очень бледный и щёки запали. Охранник держит тебя, двое других по знаку главного раздевают меня и подтягивают за скованные руки к потолку, я стою голый, вытянувшись, почти на цыпочках, и вижу, как на твои щёки возвращается лёгкий-лёгкий румянец. Главный кивает на тебя: «Отпустите его», ты невольно делаешь шаг ко мне, я вижу твои глаза, близко… Я счастлив так, что мне почти не больно. Главный протягивает тебе кнут. «Сейчас ты будешь его бить, — говорит он тебе, — до тех пор, пока я не скажу стоп. Если ты этого не сделаешь, его убьют. Прямо сейчас». Один из охранников поднимает автомат на уровень моего лица. «Считаю до десяти», — говорит главный. Я смотрю в твои глаза и киваю: «Представь, что это игра», — говорю я по-чешски, — они не знают чешский, — и призывно облизываю губы. «Четыре», — считает этот. «Не бойся, — говорю я, — лучше пусть это сделаешь ты, брат». «Восемь«… Ствол автомата чуть вздрагивает, а ты взмахиваешь кнутом, и я вижу, что из глаз твоих ручьём, но совершенно беззвучно льются слёзы. Потом я не вижу тебя, только удар за ударом на спине, на бёдрах… Я чувствую, что ты стараешься бить не сильно, но этот гад начеку: «Я сказал бить, а не щекотать!» — и автомат поднимает и второй охранник. И я кричу тебе: «Вад, я люблю тебя!» И ты с яростным воплем несколько раз бьёшь меня всерьёз, а потом я слышу шум падения, это ты потерял сознание. «Чёрт вас подери, что вы с ним делали?» — недоволен главный. «Ну, подумаешь, отымели на четверых, — отзывается один из громил. — Тоже мне, нежности». «Да у него все штаны в крови, вы его порвали, идиоты!» И вот тут мне становится больно, я ору и теряю сознание тоже.       Игорь умолк и уселся в любимую позу, обняв колено. Вадим смотрел на него, будто впервые видел.       — А дальше что? — хриплым шепотом поторопил он Игорька.       — Дальше я прихожу в себя в камере, на мне кучкой мои тряпки, но я не один — ты со мной наконец-то. Ты по-прежнему без сознания, кровопотеря большая. Нам оставили пару военных рационов и большую флягу воды — мы ещё интересны. Я с трудом шевелюсь, но натягиваю штаны и хочу помочь тебе. У тебя потрескались губы и бледность пепельная, я пытаюсь дать тебе воды, и ты открываешь глаза и тут же отводишь в сторону: «Прости меня, брат«… А я… Слушай, Вадька, я не могу описать то чувство, которое приходит от мысли, что с тобой могли бы это сделать! — Игорь закрыл руками лицо, потом обхватил опущенную голову. — Мне эти вещи в голову начали лезть, когда ты ушёл в армию, а потом повторялись, когда я узнал, где ты служишь! Я анализировал: это был просто дикий страх, что ты себе не принадлежишь и можешь попасть туда, где с тобой вольны будут сделать что угодно… Убить, искалечить, унизить… сломать… Тебя — красивого, гордого… тебя — смысл моего существования… И в этих бреднях я вытаскивал тебя из самых невероятных передряг, ты меня тоже, конечно, но раз за разом я в снах закрывал тебя собой и умирал счастливым! А потом в очередной раз узнавал, что ты жив-здоров, и тоже мог жить дальше. Прости меня, брат…       Вадим сел рядом и обнял Игоря. Тот вздрагивал, но это не было слезами.       — Ты простил меня за то, что я тебя бил? — совершенно серьёзно задал Вадик вопрос.       — Как я мог прощать то, в чём ты не был виноват? Ты спас мне жизнь, переступив через себя. Тебе ведь было труднее выпороть меня, чем мне это перетерпеть. Терпеть вообще легче, чем делать… ты так не считаешь?       — Ты прав. Делать труднее…       Они сидели голые, обнявшись, и шептались. Открытые друг другу, слитые друг в друге. Бредовость диалога воспринималась как норма. Ночь будто остановилась, чтобы послушать…       — Слушай, а как мы выбрались?       — Да я не помню, Вадь, выбрались и всё. Мы отовсюду выбирались. Только с каждым годом в моих грёзах было всё меньше подвигов и всё больше любви… И кстати, часто мне там от тебя доставалось: ты меня бил, ты меня уже всерьёз и по собственной инициативе порол, ты меня трахал действительно жестоко с применением подручных средств… Прикинь, мечты, да? Я теперь понимаю, это чувство вины моё требовало наказания…       — За что? — снова начиная испытывать странное возбуждение, удивился Вадим.       — Ты же сам сказал сегодня: я всё знал и молчал. Я ничего тебе не сказал, и это самая большая моя ошибка и вина в жизни. В любви надо признаваться вовремя. Я люблю тебя, Вадька. Прости меня, если ещё можешь.       Вадим прижался лбом ко лбу Игоря, взял его за плечи, сжал пальцы так, что Игорёк невольно зашипел. Тёмная бешеная страсть поднялась вверх по хребту и, встретившись с потоком внезапной звенящей нежности, перевернула в Вадике всё.       — Игорёк, — сам себе не веря прошептал он, — сделай это…       — Что? — переспросил удивлённый Игорь. — Что сделать?       — Ты знаешь… Возьми меня…       — Я правильно услышал? … — недоверчиво выдохнул Игорёк. — Опомнись, псих…       — Игорь, — не выпуская его плечи из железной хватки, прошептал Вадим, — прошу тебя, не надо… я хочу узнать тебя всего — и твою власть тоже. Возьми… я ведь тоже твой, понимаешь?.. И не говори, что не хочешь, я же чувствую…       — Я не знаю… — начиная дрожать в руках друга, испуганно пробормотал Игорь. — Я даже представить не мог такой поворот… чтобы ты… лёг под меня… Я не знаю как! Я боюсь! Я не хочу!       — Ты — не хочешь? — рука Вадима коснулась каменно-возбуждённого члена Игоря, и тот мучительно застонал. — Не бойся, жизнь моя, мы ж отовсюду выбирались… А как… — Он откинулся на подушки, приглашающе развёл ноги. — Вот я. Просто возьми. Условие одно — я хочу на тебя смотреть, поэтому останусь на спине. Пробуй, фантазируй, я твой! — Вадика тоже начинало трясти, потому что ничего подобного в жизни он не испытывал: он хотел отдаться, хотел неистово, до зубовного скрежета! Ожидание первого прикосновения было мучительно-сладко, и тем более восхитительно, что невозможно было предугадать, каким это касание будет. — Иди ко мне, — позвал он и сам не узнал свой голос, беспомощно-страстный, молящий.       Игорь нерешительно сел на пятки между Вадиковых раскинутых ног и замер, обхватив себя за плечи. Взгляд его заскользил по доверчиво распластанному перед ним телу, такому сильному и такому сейчас покорному… Через несколько секунд Вадим почувствовал, как этот взгляд потяжелел, начал ощущаться на коже физически. Он поднял глаза на лицо друга: пламенное хищное желание исказило его черты, он был на грани насилия и при малейшем сопротивлении сорвался бы в насилие. Но Вадик покорялся, и Игорь, затаив дыхание, коснулся кончиками пальцев его раздвинутых бёдер, подхватил ноги под коленями, согнул, придвинулся. Вадим судорожно вздохнул.       — Я не могу фантазировать, — тяжело проговорил Игорь. — У меня отшибает мозги, даже когда просто смотрю на тебя, а если я дотронусь…       — Дотронься, — простонал, изнемогая, Вадим, — ударь, если хочешь…       — Не хочу… Я хочу только одного, но мне страшно… Помоги мне! — Игорь нерешительно погладил разведённые напряжённо колени, и Вадик поймал его руки. Одну он, привстав, поднёс ко рту и стал целовать, вторую проскользил по изнанке бедра к промежности и прижал там, качнувшись тазом к этим раскалённым пальцам.       — Просто войди, — прошептал он в дрожащую раскрытую ладонь, и она вдруг погладила его лицо и волосы, а потом оттолкнула на подушки. Игорь склонился к его губам, и поцелуй его был беглым, дразнящим, мгновенно ускользнувшим вниз — на шею, на грудь, на живот. И без того сходивший с ума Вадим окончательно погиб: всё его существо превратилось в сгусток нетерпеливого ожидания и невозможного блаженства. Блаженного ожидания и невозможности терпеть. Ожидания невозможного и блаженства нетерпения. Он заблудился в понимании своих ощущений.       — О, умоляю тебя, пожалуйста, Игорёк, умоляю… — стонал он под жестокими ласками друга, ласками бешеными и безудержными. — Прошу тебя, прошу… а-а-а… умоляю тебя…       — Чего ты просишь? — рычал в ответ Игорь. — Что ты хочешь, скажи!       Но Вадим не знал, что сказать, он забыл слова, он цеплялся за плечи и руки, которые были всё для него, он тянулся пересыхающими губами за вездесущим ртом, снова и снова убегающим от поцелуя, он извивался под нависшим сверху телом, порой коварно соприкасавшимся с его телом, чтобы пробить его разрядом вожделения, он ощущал иногда, как его член трётся о другой член… Он задыхался от страсти, от необходимости принадлежать сейчас, немедленно этому существу, в котором сосредоточилась для него вся вселенная. И когда Вадик обнаружил себя у края истерики, Игорь скользнул пальцем в его вход и сделал это так неожиданно, что Вадим вскрикнул.       — Больно? — спросил Игорь, и Вадик услышал в голосе всё: страх и нежность, невозможность и страсть, восторг и трепет, осуществление мечты и любовь — безграничную, нереальную, запретную и вечную. Непреходящую.       — Ещё! — не ответив на вопрос, потребовал Вадим, вернувшийся в собственное тело. — Мне не больно! Ещё, не щади меня, давай!       — Ну да, твою-то девственность забрала Инка, — ревность в голосе всё же проскользнула, и Вадику это было приятно.       — Предмет не считается, — гладя плечи Игоря, заявил Вадим. — Ты будешь мой первый и единственный в жизни хуй в заднице. — Игорь ввёл второй палец, надавил вглубь, и тоже начал прерывисто дышать от возбуждения.       — Я всё правильно делаю? — спросил он, проникая всё дальше и доводя Вадика до конвульсий.       — Да-а, о-о-о, да! Только добавь третий палец… — Вадим терзал простыню, комкая её в кулаках.       — Ты с ума сошёл? Мне уже страшно, как я тебя растянул!       — Третий, я сказал! Ты посмотри на себя, террорист! Добавь третий, или ты меня точно порвёшь!       Игорь опустил глаза на свой пах и впервые осознанно сравнил их члены. Его собственный был заметно крупней и толще, чем у друга. Вадимов пенис легко было представить у античной статуи, а елдак Игорька просился в порнофильм.       — Вад, — испуганно пробормотал он, — может, не надо тогда… Блядь, я реально боюсь!       — Просто возьми смазку и введи третий палец! — взвился в истерике Вадим. — Хватит тут тянуть кота за яйца! Просто выеби меня за все тридцать лет! Хуй ли думать тут!       Игорь влепил ему звонкую затрещину, а когда опешивший Вадик упал назад в подушки, быстро капнул смазкой прямо на анус и осторожно, но настойчиво вдвинул в сфинктер три пальца. Обессиленный Вадиков стон был ему слаще всех афродизиаков.       Вадим перестал осознавать окружающее. Имело значение только склонившееся к нему лицо, только рука, крепко сжимающая его плечо, только пальцы, под которыми сейчас трепетало всё его существо, — сильные длинные пальцы, превращающие боль в наслаждение. Три пальца — это было действительно больно, но это были ЕГО пальцы, и они готовили Вадика к ЕГО плоти… Вадим отдавался этой боли с  готовностью и восторгом, но не двигался, позволяя любимому контролировать себя, покорившись совершенно. Оказалось, что вот так отречься от собственной воли, довериться без условий, без границ и рамок, было сладко и возбуждающе. Принадлежать… Отдать всё, ничего не оставить, ничем не подстраховаться — отдать всего себя и получить всё. А по-другому не получится…       Когда всё тело превратилось в один обнажённый нерв, Вадим подтянул к груди колени и прижал их руками, чтобы дрожали не так сильно. Яснее было некуда: Игорь коротко вздохнул, осторожно вынул пальцы, охнул, глянув, во что превратил аккуратную дырочку возлюбленного, но когда намазывал свой инструмент гелем, понял, что, пожалуй, только-только… Вадик смотрел на него, изнемогая от страха и счастья.       — Как ты дрожишь, — замерев над распахнутым естеством друга, прошептал Игорь. – Что? …       — Страшно, — честно ответил Вадим. — Сделай скорей, я на грани…       Игорь обрушился на него, как лавина, прицельно вонзаясь в нутро, и это было так больно, что просто безумно хорошо, и Вадим в экстазе выдохнул, отпустив свои колени, которые тут же жёстко распяли сильные пальцы. Он не отводил глаз от лица любимого, и гримаса такой же боли и наслаждения на нём сводила с ума едва ли не больше орудия сладчайшей пытки в заднице. А Игорь постепенно наращивал амплитуду и скорость, не выпуская Вадиковых колен, и в какой-то миг изменил направление внутри, и Вадим забился в непереносимом блаженстве самой интимной из ласк, редкой именно потому, что она требовала полного доверия и покорности. Игорь тоже не отрывал взгляда от его лица и, судя по всему, пребывал за краем этого мира: потустороннее сияние его глаз стократ оплатило Вадику все страхи, всю боль, все сомнения.       — Ты весь мой, ты знаешь? — торжествующе-звонко заявил вдруг Игорь.       — Я твой, бог свидетель, — истово прошептал Вадим.       — Тогда перестань! — нелогично потребовал Игорёк, разжимая пальцы, оставившие на коленях яркие синяки. И Вадик понял…       И было яростное сплетение рук, и ноги, обнявшие спину, и губы, впивающиеся в шею и плечи, и грязный мат с обеих сторон… Вадим метался под Игорем, Игорь бился в него, зависнув над бездной невероятного. Потом Вадик неожиданным мощным рывком поднялся, завалив Игорька на спину, и оседлал его бёдра, легко надевшись на перевозбуждённый член бесстыдно разверстым анусом, и оба перестали разумно оценивать происходящее. Кто кого трахал, кто кому отдавался — это было так далеко от них сейчас!       — Да! — ещё более торжествующе выдохнул Игорь. — Вот так — так правильно! Не смей ложиться под мужиков, даже под меня, слышишь?       — Да ты ж меня имеешь, по полной, ты что?       — Нет, это ты меня имеешь, и это правильно! То, что ты захотел трахнуть меня собственной задницей — так это твоё право! Ты сверху, всегда сверху, для меня это закон!       — Игорь, блядь, ты охуел! Ты ж хотел, я видел, ты был готов меня изнасиловать! — Вадим замер над другом, прижав его плечи к постели.       — Да, я очень хотел… — Игорёк, не в силах прервать ощущения, приподнял бёдра, пытаясь двигаться, но Вадик не позволил, оседлал крепче и сжал ягодицы. — Но это не моё… и не твоё! Ты воин, ты победитель, ты такой с детства! Даже то, как ты сейчас отдал мне себя — решительно потребовал: бери, блядь! Кто хочешь охуел бы… Да, мне захотелось попробовать — как наркоту, рискнуть, испытать себя… Но это неправильно! Не мучай меня больше, я прошу! Да, ты мой, но ты мой бог, ты мой мир, я могу тебя иметь, но ебать тебя я не потяну… Лучше ты еби меня. Лю-би-мый… — Игорь мучительно изогнулся под тяжёлым телом Вадима, изнемогая от перевозбуждения.       И Вадик сдался, лег грудью на грудь Игоря и внутренними мышцами зажал его в себе. Игорь только ахнул и толкнулся освобождёнными бёдрами вперёд и вверх, заменяя жидким огнём Вадимову кровь и доводя самого себя до пика, с которого через несколько секунд сам же и сорвался, заполняя друга потоком своего семени, который всё не кончался, пульсировал, заставляя Игорька беззвучно кричать, потому что на голос не было сил.       Вадим ощутил вдруг, как тело под ним безвольно обмякло на подушках, увидел, как опустились ресницы, обессиленно приоткрылись губы… Если бы не глубокое дыхание, он подумал бы, что Игорь в обмороке, но это было просто полное опустошение — друг отдал всего себя, вычерпался до донышка, выгорел в пепел… Очень осторожно Вадим соскользнул, залив себя и любимого спермой из медленно сжимающегося ануса, тихонько прилёг рядом.       То, что он испытывал с Игорем, не поддавалось осмыслению. Это было запредельно острое наслаждение, слепящее и сжигающее дотла, и в то же время глубочайшая, невероятная нежность, совершенное взаимопроникающее блаженство… Тело жаждало продолжения, оно не получило желаемого, его трясло от вожделения, горело всё внутри и снаружи, но Вадим просто лежал рядом с Игорем, глядя на самое дорогое в мире лицо, и душа в страстно вибрирующем теле тихо таяла от безграничного счастья. Он поймал себя на том, что в таком возбуждении хрен бы он пощадил женщину, да хоть бы и Инку! Он был бы ласков, конечно, но настойчив, и получил бы немедленно всё, что хотел. Но на Игорька он сейчас просто смотрел, не решаясь не то, что притронуться, — даже дохнуть в его сторону. И эта пытка сдерживаемой похотью была неожиданно сладкой: он тоже с мазохистским удовольствием карал себя за трусость, за слепоту, за ханжество и комплексы, за то, что не сумел стать счастливым… И любовался опрокинутым внутрь себя Игорьком, блуждающим в своём невыразимом…       Постепенно Игорь начал возвращаться: облизал сухие губы, открыл глаза, провёл ладонью по вспотевшему лбу, потянулся…       — Э-э, ты чем это занимаешься? — смеясь набросился он на Вадика. — Хочешь всё сделать без меня?       Тут Вадим заметил, что безотчётно начал себя ласкать, так погрузился в желание. Игорь вновь не раздумывая взял его в рот, заставляя захлебнуться в ощущениях. Перестать стонать он просто не мог — контроля не осталось ни капельки.       — Ты очень твёрдый! — поднял вдруг лицо Игорёк. — Ты уже хочешь кончить?       — А ты чего хочешь? — Вадим не кокетничал, он безумно хотел сделать так, как попросит друг.       — Возьми меня снова, — выдохнул в его живот Игорь. — Лицом… ну, как я…       Вадим молча уложил его на спину, развёл ноги и потянулся за смазкой.       — Не надо, — удержал его руку Игорь. — Так входи.       — Это больно очень!       — Давай же! — Игорь выгнулся дугой навстречу, и Вадик не заставил себя уговаривать, забросил на свои плечи его лодыжки и вломился в неожиданно послушный — открытый и мокрый — вход, принявший в горячее нежное лоно остекленевший до звона член. — Совсем не больно, Вадька, ещё, ещё! Я хочу, чтобы больно!       Уже ничего не соображая, Вадим взял бешеный темп, более плотно положил на себя колени Игоря и врубался в него до предела, до упора где-то в глубине, до конвульсивных судорог в некой точке, которую изредка он тревожил то ли касанием, то ли нажатием. И он смотрел… Если бы ему сейчас предложили не оставшиеся до оргазма пару минут, а ещё часа полтора и свежих сил на это, но в обмен попросили завязать глаза, он отказался бы. Он отдал бы полжизни, чтобы смотреть на то, как искажаются любимые черты безумием и блаженством, как знакомый с детства острый левый клык, чуть выступающий из зубного ряда, закусывает нижнюю губу, как интеллигентная рука привычным жестом смахивает со лба мокрую чёлку, а потом впивается в его плечо длинными пальцами. И он смотрел… Как запрокидывается голова и перекатывается по подушке, как в беззвучном вопле открывается рот, — прокушенные губы кровят, как намокают слезами экстаза ресницы. Игорь что-то шептал, Вадим не слышал, так оглушительно отдавался в ушах бешеный барабан сердца, но он стонал невпопад:       — Ты хочешь, чтобы больно — я не могу… я не хочу… только удовольствие, только радость… хватит боли, хватит страха — не хочу… м-м-м, мой родной, радость моя… с-сука, ненавижу! Что ты творишь со мной! А-а, блядь, не могу! Игорь, о, ой-ё, а-а-а-а-а!!!!!       Крик пересохшим горлом не получился — только мучительный хрип на выдохе, и Игорь подхватил на руки томное бессильное тело, бережно уложил на постели, осторожно снявшись с удовлетворённой плоти. Они обнялись и просто легонько гладили друг друга, нежно и благодарно.       Неожиданно Игорь встал с кровати, подошёл к окну, и Вадик с удивлением увидел, что уже совсем рассвело. Коротки летние ночи… Игорь опустил плотные шторы и вернулся, снова лёг рядом.       — Пусть ещё немножко побудет ночь, — прошептал он, уткнувшись лицом Вадику в шею. — Ты спать не хочешь? Может, подремать?       — Я не усну, — тихо ответил Вадим. — Разве тут уснёшь… Ты как, нормально?       Игорь только потёрся носом о его шершавую щёку, промолчал. А потом вдруг так же тихо спросил:       — Ты не обидишься на мой вопрос?       — Теперь? — усмехнулся Вадик. – Нет.       — На любой?       — Не пугай, а?       — Неужели тебя за всю жизнь не пытались соблазнить мужики? Только честно, прошу тебя!       — Они были должны?       — Вадька, сука, ты смеёшься опять? Ты со стороны себя видел? Ты до сих пор потрясно красив, а что было десять лет назад? А двадцать? Это я скучный инженер в скучном «ящике», а вокруг тебя… Не верю, что ты не привлекал внимания!       — Ну-у-у, — недовольно протянул Вадим, — было, да… Не повезло им со мной, прямо скажем.       — Ты вообще не допускал для себя этой мысли?       — Вообще… — Вадим замялся, но вдруг выдохнул, будто прыгал в ледяную воду: - Нет, я лукавлю! Просто ни один из них не был тобой! Я не сознавался себе, гнал эти мысли, но ЕСЛИ БЫ ты просто протянул ко мне руку — как сегодня! — я бы был твой, как сегодня. А больше никто не интересовал меня, стоял перед глазами вот этот кофейный смеющийся взгляд, этот разворот плеч, эти узкие бёдра… Ты ведь тоже очень красивый, Игорёк, ты разве забыл? И тебя, видно, тоже пытались охмурить, нет?       Задавая этот вопрос, Вадим представил, как чьи-то другие руки могли разводить вот эти смугловатые колени, и ощутил в горле комок бешеной ревности. Никогда! — взмолился он мысленно, — скажи, что никогда!       — Всерьёз — никогда, — спокойно ответил Игорь. — Так, в виде хохмы, разве что. Да и кто бы мог — при моей одержимости мечтой о тебе?       Сочтя лучшим промолчать, Вадим прижал Игоря чуть крепче. За занавесками разгорался день, просыпался обычный городской шум буднего дня. И это было так больно…       Вдруг на Вадика навалилось чувство непоправимого. Внутри всё будто смёрзлось и покрылось изморозью. «Как мы будем дальше? — тоскливо подумал он. — Что нам теперь с этим делать? Как я смогу без него? Но как я смогу — С НИМ? Что мы натворили…»       А Игорь внезапно коснулся губами его плеча и прошептал:       — Я так благодарен тебе за эту ночь, Вадька… Никогда не забуду ни одной секунды, правда.       — Ты не жалеешь? — недоверчиво спросил Вадим.       — Ни разу! — улыбнулся Игорь. — А ты жалеешь, да? Честно?       — Не знаю, — мучительно стыдясь своего ледяного страха, попытался быть честным Вадик. — Мне страшно очень. Я перестал понимать… всё вокруг изменилось, и так быстро… Но если тебе было хорошо, то я счастлив, брат… И это тоже правда.       — Прости меня, пожалуйста, я на тебя всё это так без подготовки вывалил… Надо было после армии, или уж молчать… А я не утерпел. Не выдержал… Я так люблю тебя, знаешь… — Тихий шёпот Игорька в то место, где шея становится плечом, был полубессвязным, будто разговор с самим собой или бормотание во сне. — Я больше не мог, я был должен хоть раз коснуться, увидеть, ощутить… тело твоё, губы твои, руки твои… зелень твоих глаз, волосы твои, запах… Я должен был сказать, и пусть бы ты меня послал, ударил, просто убил… это всё равно легче, чем носить всю жизнь в себе эту любовь, эту муку и счастье, и не сметь, не сметь, не сметь!!! Ничего не сметь… Прости меня, моя радость, я опять сломал тебе жизнь, наверное… Прости… хотя, как это простить… я не знаю, о чём прошу, о чём я вообще говорю, просто, если я замолчу, ты встанешь и уйдёшь, потому что ночь кончилась, и больше ты, наверное, не придёшь, потому что не простишь…       По Вадиковой шее текли горячие, какие-то совершенно детские, слёзы, и Вадим зажмурился, чтобы удержаться от собственных, хотя зачем удерживался, сам не понимал. То, что произошло в эту ночь, отменяло все его прежние взгляды на мужественность, а вот слёзы мужественность вовсе не отменяли. Впрочем, удержаться удалось, а заиндевевшее нутро потихоньку стало оттаивать.       — Ты не сломал, ты починил, — осторожно заглядывая в мокрое лицо и собирая с ресниц солёные капли губами, прошептал Вадим. — Я тоже тебе благодарен — ты мне не только себя, ты мне меня подарил. Прости меня за сомнения, я всегда был трусоват в этом плане, ты же знаешь. Я был такой слепой дурак… Слушай, а тебе не на работу?       — На работу, — ещё сквозь слёзы вздохнул Игорь. — Ужас какой-то…       Вадик привстал на локте и, окинув взглядом их тела, весело засмеялся:       — Может, лучше не ходи?       Оба были в синяках и царапинах, на плечах и шеях багровели засосы, тут и там встречались следы зубов, отпечатки пальцев — всех пяти, и отнюдь не женского размера! — украшали колени, бёдра и руки, у Игорька губы были прокушены в нескольких местах, да и свои Вадик ощущал распухшими и горящими.       Игорь приподнялся, глянул, и тоже захохотал:       — Хороши, однако! Тебе не на работу? Везёт! В душ пойдёшь? А я пока чего-нибудь поесть сделаю, я голодный — ужас! И курить хочу до смерти!       — Я, по-моему, совсем не хочу есть. А курить — да, умираю, оказывается! Вот как надо бросать курить — за всю ночь ни одной сигареты! Заняты были очень, прикинь?       Игорёк снова засмеялся, потрепал Вадима по ёжику волос:       — Ну, бутерброд и кофе я тебе непременно впихну, так и знай!       И он встал, и отдёрнул шторы, и в окно ворвалось утро. ***       Выйдя из подъезда, Вадим неверным шагом направился в сторону метро, но дойдя до входа на станцию, притормозил. Куда ехать? Домой? Ни за что! Там будет скандал, потому что вчера он выключил мобилу, а сейчас обнаружил восемнадцать неотвеченных звонков жены. Ещё там был один неотвеченный звонок от Инки, и он тут же набрал её номер, даже не подумав, что на часах семь утра.       — Алло, Вадимка, ты где? Всё нормально у тебя? — Инкин голос будто умыл свежей водой — встревоженный и нежный.       — Да, я нормально… Слушай, а ты же в отпуске, да?       — Я на даче, ты забыл?       — Блин, забыл… А ты одна? Можно, я приеду?       — Приезжай, конечно, я рада буду! Хочешь, баню затоплю?       — Ух ты! Затопи, если не трудно! Баня — это прямо самое оно щас…       — Жду. Ты на машине?       — Не, я пёхом.       — Ну, электричек много сейчас, даже скорей доберёшься.       Устроившись в электричке, почти пустой из города, Вадим закрыл глаза. Перед опущенными веками стоял Игорь, как провожал его в дверях: модно подранные шорты элегантно висят на бёдрах, ожерелье засосов на шее, побагровевшие кровоподтёки на запястьях и странный взгляд — бездонно-нежный и загадочный, непонятный и такой любящий… «Пока?» — неуверенно сказал Вадик. «Угу, — кивнул Игорёк и притянул его для поцелуя, — пока…» Губы его были так ласковы, что вздёрнутые нервы снова заставили задрожать. «Игорёк, ну, что ты, мы же увидимся», — переводя засбоившее дыхание, упрекнул Вадим. «И что теперь, не целоваться?» — улыбнулся Игорь и снова взглянул… так странно… И тогда, и теперь — от воспоминания — тело взялось гусиной кожей. Вдруг как вспыхнуло: запрокинутое лицо с выражением бешеной страсти, — рука, решительно сбивающая его на постель, — покорное тело на коленях, дрожащее в ожидании, — хищный взгляд, которому невозможно не подчиниться, — рот, смакующий вкус его спермы, — воображаемый кнут в руке, — руки, заломленные над головой, — пальцы, до боли впившиеся в колени… Вадим опустил в ладони запылавшее лицо: ночь не отпускала. Сердце колотилось, распухшие губы пересохли. Таким макаром долго я не протяну, подумалось ему. Я так с ума сойду. ***       …, а ведь было, было… Сколько раз на войне говорили «чудо, что жив»… Будто заговорён, будто кто-то прикрывает… Думал о нём? Думал, всегда… о ней и о нём, потом уж о родных… А говорят, что первая мысль о матери… видно, не у всех, не у всех. И не вожделение, не страсть — просто тепло и нежность, и чтобы встретиться ещё… И пуля мимо, и нож в кевлар, а не в аорту, и растяжка перешагивается просто незамеченная, и даже шнурок развязывается вовремя… и из группы остаются только четверо, промедливших за спиной… А он в снах закрывал собой, умирал в снах, а днём сходил с ума от неизвестности! Шаман! Трикстер! Невероятный, невозможный! Страстный, горячий, такой покорный, такой ласковый… отчаянно смелый, безумный, вместе застенчивый и бесстыдный… Самый близкий, самый лучший… Любимый… ***       В непрерывном слайд-шоу прошедшей ночи, на каком-то автопилоте добрался он до Инкиной дачи, позвонил у калитки.       — О боже! — только и смогла она сказать, впустив его во двор.       Вадик устало опустился на мягкий диван садовых качелей. У него кружилась голова, и не верилось, что он у цели, и больше не нужно никуда идти, через не могу передвигая ноги и выбирая маршрут. Он откинулся на спинку и закрыл глаза. Инка присела рядом, осторожно притронулась пальцами к его губам, чуть отвела воротничок рубашки, тихо присвистнула…       — Я с Игорем… был, — медленно проговорил Вадим, не желая оттягивать объяснение и уж подавно не собираясь врать.       — Ну, наконец-то, — услышал он в ответ и, не поверив ушам, сел ровно и вытаращил глаза.       На Инкином лице было такое облегчение, что он и глазам не поверил.       — Что значит «наконец-то»? Я не понял…       — Да, слава богу, перестали вы мучить друг друга! Это же невозможно видеть было, как вы маетесь!       — И что, так заметно было? — Тихая паника начала переходить в панику серьёзную.       — Мне — было, — кивнула Инка. — Как вы смотрели друг на друга, как руки пожимали, как летели навстречу, если долго не виделись… Я всё ждала, когда же вы не выдержите, но вы кремень-мужики! Поздравляю, мальчики, двадцать пять лет — элитный виски! Да что ж ты так краснеешь-то, милый мой? Ну, прости, я правда рада за вас очень! Ревную немножко, конечно, но самую капельку! Расскажешь потом, ладно?       — О-о-ох, Инусь, как же это расскажешь… — Вадик снова зажмурился и улёгся, пристроив голову ей на колени. — Я постепенно, наверное, расскажу, я ж не смогу в себе это всё оставить, меня переполняет… а кому ещё, если не тебе… Только не сейчас. Сейчас меня трясёт, всё тело ноет, в голове каша, а вместо крови, кажется, кислота. Только одно скажу: ханжа во мне умирал в муках, но уже погребён.       Он снова сел, обнял Инку и, удивляясь неутихающему желанию, целуя, принялся её раздевать, прямо на качелях, под вишнёвыми деревьями, на глазах у яркого июльского солнца. И не было ничего прекраснее, чем белизна обнажённого живота и попки, сверкающих в жарких лучах, и ничего слаще, чем розовые лепестки трепетной плоти под его языком, и ничего восхитительнее сознания, что это правильно и хорошо. Тело томно ломало памятью и предвкушением.       — Аминь ханже, — мечтательно улыбаясь, проговорила наконец Инка, — может, в баню, а? Температура дошла как раз…       Вадик подхватил её на руки — голую и невесомую, не переставая целовать, и она обнимала его и целовала в ответ, и потом раздевала в предбаннике, а потом он плеснул на каменку кружку какого-то травяного отвара и любил её в клубах ароматного пара, и был смел и бесстыден до беспредельности. Раз за разом он доводил её до оргазма, не давая передышки, не позволяя расслабиться, она почти теряла сознание, умоляла и плакала… Он был упоительно счастлив и лишь краешком рассудка удивлялся своей выносливости: видно, адреналиново-тестостероновый коктейль в крови продолжал поддерживаться на достойном уровне. Наконец Инка обозвала его секс-киборгом и потребовала перерыва. Они сполоснулись под душем и, кое-как одевшись, отправились в дом.       Завтракали (или обедали), пили кофе на открытой веранде, валялись полураздетые на широкой тахте на той же веранде, в кружевной тени пышно разросшегося хмеля, целовались, смеялись каким-то пустякам. Вадик поймал себя на мысли, что им с Инкой всегда было легче смеяться, чем ссориться, а вот с женой почему-то выходило ровно наоборот… Но тут Инка положила пальцы симметрично синякам на колене и снова тихо присвистнула: таким откровенно властным и сексуальным получился жест.       — Боюсь даже представить, не то, что спросить, — тихо сказала она, опуская глаза на резко напрягшийся под повязанным парео Вадимов член. — Тебе было хорошо с ним?       — Да, — закрывая глаза, прошептал Вадим. — Да…       Она помолчала, а потом ещё тише спросила:       — Не жалеешь?       — Только об одном, — вдруг снова охрипнув, ответил он, — что не догадался об этом тогда… что он не признался… Мы все могли бы прожить другую жизнь. Счастливее, наверно… Хотя, кто знает? А почему ты не намекнула мне про него, раз заметила?       — Глупая была, боялась тебя потерять… — Инка грустно усмехнулась. — Не того боялась, да?       — Точно, — так же грустно улыбнулся Вадик. — Я бы ни за что не расстался с тобой, потому что он только тебе был согласен меня доверить. Он так и сказал вчера, представляешь?       — Ради него не расстался бы?       — Ну правда глупая… Ради вас обоих. Разве я смог бы выбрать между вами?..       — А разве нет?       — Нет! — Вадим завалил её себе на плечо, обхватил и крепко-крепко прижал. — Как выбрать между сердцем и лёгкими? Между правым и левым полушарием мозга? Вы оба — часть меня, и я всю жизнь прожил в разобранном виде, блин! Если бы вернуться, эх…       — Он собрал тебя, да? — чуточку напряжённо спросила Инка.       — Собрал, точно! Будто какое-то ребро жёсткости вварил.       — А как?       — Запретил мне ложиться под мужиков, даже под себя, — хмыкнул Вадим. — Я намерен послушаться.       — Шутник, блин! А серьёзно?       — А я не знаю, как объяснить. Я просто знаю, каким буду теперь.       — Каким?       — Увидишь. Только помоги, ладно? А то трудно так… и страшно немножко.       — Я всегда за тебя, ты же знаешь.       — Знаю. Иногда в ущерб себе даже… Ин, я люблю тебя. Правда.       — Я знаю. И я тебя. Правда.       На одной из поздних электричек Вадим ехал в город, потому что назавтра была его смена на работе, и вдруг между звонков жены, которые он сбрасывал, вклинился звонок от Игоря. Вадик взволнованно нажал на приём.       — Вад, ты там как? Жив?       — Более чем! А ты?       — Аналогично. Правда, все удивились рубашке с длинным рукавом, но в целом обошлось. — Игорёк рассмеялся. — Только приходилось всё время контролировать походку. И блаженное выражение лица.       — Мне было полегче, — улыбнулся в ответ Вадим. — От Инки привет тебе и поздравления. Впрочем, поздравления нам обоим.       — Вот я всегда знал, что она умничка! — восхитился Игорь. — Давно она догадалась?       — Сказала, что ещё в школе.       — Вот надо было отбить её у тебя! Я ж хотел! Но она никого, кроме тебя, не видела в упор. И немудрено. Я как вспомню тело твоё — умираю. Весь день умираю…       — Извини, я специально, — фразой из школьных лет отшутился Вадик.       — Извинения принимаю только лично, и только натурой!       — Ну, я как пионер, только скажи! — Память о «натуре» сладким спазмом стекла по позвоночнику, сердце уже привычно пропустило удар.       — Обещаешь?       — Чем хочешь поклянусь!       После неуловимой паузы Игорь вдруг очень серьёзно сказал:       — Поклянись лучше в другом, ладно?       — В чём? — почему-то испугался Вадим.       — Что обязательно будешь счастливым. Пообещай мне, брат! Для меня — пообещай!       Вадик медленно набрал воздуха в грудь. Это не было шуткой — таким голосом не шутят. Это было очень важно для Игоря, он кожей почувствовал. Он зажмурился и — раздельно и чётко, как присягу — проговорил:       — Я обещаю, брат. Я клянусь — для тебя!       — Не забудь, Вадька. Смотри, не забудь… Ну, чего, пока? Звони, как будешь выходной, ладно? Ох, как бы я тебя сейчас поцеловал… м-м-м… Ну, пока!       — Пока, Игорёк, — переключаясь на реальный мир, пробормотал Вадим, — я бы тебя тоже… тоже…       Дома он, не слушая истерящую жену, забрал из спальни свою подушку, бросил на диван в гостиной, разделся и, хмыкнув на мгновенно замолчавшую женщину, улёгся и уснул как убитый. Даже снов не видел.       Вернувшись после суточного дежурства, Вадим вытащил с антресолей свой старый рюкзак-разгрузку и принялся собирать вещи. Поскольку была суббота, семья была дома. Можно было, конечно, не форсировать событий и подождать понедельника, но не было сил на ожидание. Он покидал в рюкзак кое-какую обувь, несколько джинсов, рубах и маек, немного белья, бритвенные принадлежности, штук пять любимых книг, ноутбук. Жена и оба сына наблюдали и молчали. Странно, подумал он. Вот могут же помолчать, если хотят. Чего ж всю жизнь галдели как сороки…       Когда он аккуратно заворачивал в ветровку любимую куртку из наппы, жена наконец поинтересовалась:       — Это что всё означает?       — У тебя есть варианты? — удивился Вадим.       — Куда ты намылился?       — Не куда, а откуда. На развод сама подашь, или мне озаботиться?       — Какой ещё развод! — взвизгнула она. — Не будет тебе никакого развода! У тебя двое детей! Придумал! Куда ты пойдёшь — ни кола, ни двора, кому ты нужен, супермен списанный!       Она, оказывается, имела в запасе множество интереснейших замечаний на его счёт, и, если бы Вадим не был прикрыт бронёй любви — Инкой и Игорьком, — он, пожалуй, поверил бы большей части её бурной речи. Но сейчас все ядовитые стрелы осыпались бессильно, не в силах достичь не то что души, а даже слуха. Только пронзительный голос раздражал, царапал по нервам, но это было просто неприятно, только и всего.       — Дети! — громко сказал он, когда она примолкла ненадолго. — Дети — это вы, парни. Коля, тебе девятнадцать, напомни маме. Витя, тебе семнадцать, ты ребёнок или как? Таня, прости, но я тебя не люблю. И я никогда тебя не любил, за это тоже прости. Я не останусь с тобой, это невозможно — я просто больше не могу с тобой. Парни, я ваш отец и всегда им буду, я с женой развожусь, а не с сыновьями. Я знаю, что настанет момент, когда вы поймёте моё решение, но не сейчас. Сейчас вам просто не хватит своего опыта, а чужой ещё никому впрок не пошёл. Насчёт ни кола, ни двора: ничего, что это моя квартира? Насчёт кому я нужен: ничего, что я люблю и меня любят? Насчет списанного: супермены бывшими не бывают! Шутка. Дом я у вас не забираю — живите на здоровье. И целый год законных алиментов твоих, Таня, я не оспариваю. Я ухожу. Остальные шмотки постепенно перетаскаю, чтобы вам место не занимали. На развод, наверное, я сам подам, а то, боюсь, это затянется.       — Давай-давай, иди к ней, к этой маньячке! Вы посмотрите на отца, ребятки, седина-то в бороду, а на нём живого места нет! Синяки, засосы, укусы! Стыдобушка-то какая!       Вадим, улыбаясь, посмотрел на покрасневших сыновей. Они были уже вполне в состоянии представить, что должно происходить, чтобы оставить на теле такие знаки. Ему не было неловко или стыдно, потому что он отлично видел, как бешено ребята ему завидуют. Однажды он застал младшего за хентайной мангой примерно на эту тему, но сделал вид, что не заметил, чтобы не смущать окончательно и без того стеснительного пацана. Умевший читать по лицам, он видел, как осознали они вдруг, что их домашний привычный папа — ещё молодой, сильный и очень красивый мужчина, которого любят (да ещё как!) женщины, который и сам, видно, не промах по этой части, и как жаль, что они не успели узнать у него хотя бы пару секретов вот такой страсти — оставляющей на память полукруглые шрамы от зубов… Он пожалел даже, что не сможет показать им бёдра и колени, пожалуй, это будет слишком. Им ещё конфетно-букетные стадии проходить…       — Да, Таня, я обязательно пойду к ней, но не сразу. А что касается синяков, то я тебя расстрою: это была не она. — Вадим подхватил рюкзак, сунул в него барсетку со всеми своими документами и весело улыбнулся потерявшей дар речи женщине.       Старший сын пошёл его провожать до машины, помог запихнуть в багажник рюкзак, а потом спросил:       — Ты к бабушке поедешь?       — Да.       — Я с тобой, можно? А то когда ещё поговорим…       — Не вопрос, Коль, но мы поговорим в любой момент, как понадобится, ты только позвони, я приеду.       — Да я понимаю… Пап, — они уже выехали со двора, — кто она?       — Ты спрашиваешь, к кому я ухожу? Но я пока не к ней. Я пока просто от Татьяны. А она… Она моя первая любовь. Единственная, как выяснилось, потому что ни забыть, ни разлюбить не вышло. А уж как я старался…       — Но если не к ней, то зачем так спешить? Скандал такой вышел… Может, как-то иначе бы, постепенно…       — Да не могу я постепенно! Я просто больше с вашей матерью не могу никак! Я ещё полгода назад был уверен, что почти старик, и жизнь уже вся прожита. Оказывается, всё совсем не так печально. Коль, прости меня, и как мужчина мужчину пойми. Я не могу постепенно. Я пообещал одному человеку, понимаешь…       — Пообещал? Что?       — Что обязательно буду счастливым. Вот так …       — Какому человеку? Ей?       — Почему сразу ей… Хорошему человеку… другу лучшему… ***       Игорь к телефону не подходил. Опять. Уже несколько дней подряд Вадим дозвониться не мог. Тяжёлые мысли поселились в голове плотненько…       После той ночи Вадик позвонил ему дней через пять, когда уже жил у родителей и просто расслаблялся, приводя в порядок нервы.       Пожилые родители ложились рано, но мама всегда оставляла для него ужин и умилялась наутро помытой посуде. А он, поболтав по телефону с Инкой, забирался в постель и… все его мысли были об Игоре. Он воображал, как оно могло бы всё быть ТОГДА, когда они были юными, лёгкими и прекрасными. Как они могли бы осознанно открывать друг друга, становясь всё ближе, как постепенно достигли бы этого апогея, слившись в одно… Как он мог бы касаться волос и щёк, целовать в затылок и макушку, класть ладони на плечи, прижиматься лбом ко лбу, тереться носом… Как обнимал бы почти по-девичьи узкую талию, гладил спину, пальцами трогал шею, целовал широкую грудь с изящным мускульным рельефом, скользил ладонью по вечно втянутому животу… Как брал бы на руки, прижимал крепко, как накрывал бы губами чёткие вишнёвые губы, раздвигая их языком и зажигаясь желанием, как укладывал бы на диван или на траву в лесу, раздевал, ласкал… Как друг отзывался бы на каждое прикосновение, как ласкал бы в ответ, как взаимное сумасшествие поднимало бы их до небес…       И он выгибался под повлажневшей простынёй в мучительных сожалениях об утраченном времени, о тех моментах вдвоём, когда он купался в тёплом карем взгляде, думая, что это и есть вершина дружбы, неосознанно мечтая о большем, но не зная, что большее возможно. И стонал от ужаса, представляя, что испытывал Игорь, который ЗНАЛ! Каково было ему вот так наедине — только глазами ласкать, молчать, стискивать зубы — и улыбаться, принимая хотя бы такую близость, боясь потерять и эту малость! О, каким он ощущал себя идиотом! Быть таким слепым, не видеть, не чувствовать, не понимать очевидного! Он был виноват перед Игорем не меньше. Мог ли тот предполагать, что другу неизвестно о существовании такой любви? Мог ли он отсутствие отклика расценить иначе, чем отсутствие взаимности? Надо было читать Уайльда и Берроуза вовремя, блин! Да, сейчас он зачитывался «Джанки» и «Пространством мёртвых дорог», но помочь это уже ничем не могло.       Услышав в трубке голос Игорька, Вадик понял, что счастье есть.       — Здорово, Вад, как жизнь! Я так рад тебя слышать! Ты выходной, что ли?       — Да, отоспался вот со смены… Нормально всё, вроде, а у тебя? — Он не хотел говорить, он хотел слушать, слушать этот голос, слышать в нём радость и ласку, угадывать в обертонах отзвуки той ночи и мечты о следующих, улавливать в дыхании нетерпение и волнение.       — В командировку посылают срочно, блин! Вот собираюсь, как электровеник, самолёт через четыре часа! — Голос действительно был напряжённый, неуверенный. — А я так соскучился, просто кошмар!       — Надолго ты? — Вадим почувствовал, как упало сердце.       — Дней на десять, может больше. Там у них какой-то аврал, в филиале, на месте видно будет. — Игорь вдруг занервничал, выучка профессионала отметила это почти машинально. — Я позвоню, Вадь, роуминг-то никто не отменял.       — Звони. Я тоже наберу, потому что я без тебя просто умираю, — неожиданно для самого себя тихо сказал Вадим.       — Я тоже, — услышал он в ответ страстный и горький шёпот, — я тоже…       Через неделю примерно Игорь позвонил ему сам, довольно поздно вечером, стемнело уже основательно.       — Как ты там, брат? — спросил он вместо здравствуй.       — Кажется, пришло моё время плакать в ванной, брат, — внезапно выдохнул в трубку Вадим. — Ты отомщён, я с ума схожу…       — А как же Инка?       — Это Инка… Но ты — ты заполняешь меня до краёв. Прости, я такую херь несу… Когда ты вернёшься?       — Ещё дней через десять, наверное. Ты тоже заполняешь меня… Если бы ты знал, о чём я начал мечтать теперь… Хотя по-настоящему я хочу просто прижаться к тебе и обнять. Услышать стук сердца, вдохнуть твой запах, уткнуться в плечо… Вадька, родной мой… Вадим…       То, как Игорь произнёс его имя, пронизало Вадима такой страстью, что он застонал:       — Игорёк, если бы ты знал, как я тебя хочу! Просто умираю!       — Я тоже, радость моя… я тоже…       Дни шли. Два-три раза за неделю они набирали номера друг друга и минут по двадцать говорили. О всяких пустяках, в основном. Лишь в интонациях и редких прорывающихся страстных словах читали взаимное безумие. Вадим изнемогал. И слышал в голосе Игоря отчаяние и боль. И боялся спросить. Но однажды всё-таки спросил:       — Игорёк, у тебя всё хорошо? Какой-то голос у тебя вздёрнутый. Ничего не случилось? Может, помощь какая нужна?       — Ну что ты, брат, не волнуйся! Всё путём! — Игорь даже засмеялся в ответ. — Просто так меня достали эти спецы местечковые, сил нет! Толком ничего не понимают, но щёки дуют, блин, как большие! Я соскучился очень, я хочу домой, к тебе! Мне так мало тебя было — только одна ночь… Ты мне снишься…       — Ты мне тоже, — пытаясь унять подозрения, сказал Вадик. — А ещё — только не обижайся! — вы мне снитесь вместе с Инкой… Ой, чего со мной творится! Инке я не говорил, а тебе не могу не сказать. Я же, значит, об этом думаю, да? Если снится? И мне, кстати, нравится…       — Я вовсе не против такого приключения! — засмеялся Игорь. — Только Инку всё-таки надо бы спросить! Мне она всегда нравилась, между прочим. Лишь бы ты не ревновал… Ни её, ни меня… Мне почему-то кажется, что ты очень ревнив и при этом опаснее Отелло.       — А мне кажется, что я получу удовольствие от этого зрелища, — усмехнулся в ответ Вадим. — Я извращенец, да?       — Да, и ещё какой! Как я люблю тебя, Вадька… Так ты не ревнивый, что ли, у меня?       — Ужасно ревнивый! Но вас друг к другу ревновать не смогу. Вы — это я. Кого тут к кому, сам подумай? Вот если тебя с другим парнем увижу — сразу убью, — полушутя заявил Вадик.       — Меня или парня? — заинтересовался Игорь.       — Обоих. Одною пулей, — хмыкнул Вадим. — И пойду бродить в тоске.       — А если с девушкой? — не унимался любопытный Игорёк.       — Ну, это не серьёзно, развлекайся!       — А я  и с девушкой с  другой тебя убью, — вдруг совершенно серьёзно сказал Игорь. — Или Инка, или никто. Я не перенесу, правда. Ни парня, ни девушки. Если что-то будет у тебя, пусть я не узнаю, ладно?       — Игорь, ты в уме вообще? Ты всерьёз обо мне такое предполагаешь? — ошалело спросил Вадик.       — Прости, мой родной, нет, конечно! — грустно произнёс Игорь. — Я просто всю жизнь прожил в состоянии сумасшедшей ревности и страха за тебя. Ещё не привык, что ты мой… Наш с Инкой, — улыбнулся он, разряжая напряжение. — Я очень ревнивый, честно. Но только с тобой. Не сердись, ага?       — Я не сержусь, что ты… Я на развод подал, говорил я тебе или нет?       — Нет ещё. Но я рад за тебя, хоть этому, кажется, не принято радоваться… Ты начал свой путь, я горжусь тобой.       — Разве это повод для гордости?       — Конечно. Ты перестал терпеть и начал делать. Это трудно, но ты всё сможешь, я знаю. Потому что ты самый сильный, самый смелый, самый честный на свете человек. Мой Вадька… Моё счастье…       Гордость и нежность в голосе Игоря захлестнули Вадима волной блаженства и тревоги. Что-то было ещё в его словах, что-то, чего не должно было быть… Но Вадим не смог вдуматься — он был слишком счастлив.       Игорь вернулся в первых числах августа, но повидаться им так и не удалось. Когда Игорь был дома, Вадим работал, а когда был выходной, у Игоря образовывались какие-нибудь заморочки: на дачу с семьёй, подготовка отчёта, рано вставать, поздно пришёл… Порой они говорили по телефону часами, не в силах прерваться, перестать слушать голос другого, погружаться в родную ауру… Однажды Вадим не выдержал и начал себя ласкать, шепча в трубку безумные и сладкие слова, и, задыхаясь от страсти, понял, что Игорь делает с собой то же самое, так же выстанывая в эфир совершенно бесстыдное и сокровенное.       — … свет мой, о мой свет, ласкай ещё…       — … каждый твой поцелуй — как ожог, все горят, живого места нет…       — … твой рот — это просто космос, когда ты берёшь меня всего…       — … о, сейчас бы запах твой — я от него шалею реально…       — … прижать тебя… и чтобы ты выгнулся навстречу… и умолял…       — … развести колени твои… прильнуть лицом…       — … не позволить тебе сопротивляться, покорить, как тогда…       — … раскрыть языком твои губы, целовать… вечно…       — … проникнуть вглубь, заставить кричать от счастья…       — … отдать тебе всё, умереть в твоих руках…       — … сожми меня крепче! В кулак! Сделай резко!       — … ущипни за сосок, укуси! И войди уже рукой, блядь, я с ума схожу!       — … всё для тебя! Ты любишь фистинг?       — … с тобой я люблю всё, можешь делать!       — … не откажешься потом от слов?       — … в слабаках не числился… аааххх… ннннн….       — … ооооо… ммммм… что ты делаешь…       — … и ты…       Вадим нёсся в каком-то горном потоке чувств и ощущений, всё перемешалось в голове, тело изнемогало в собственных прикосновениях и ласках под аккомпанемент распаляющего шёпота в телефонной трубке, перед глазами вставали сладострастные сцены… Настал момент, когда он перешёл к  банальной механической мастурбации, потому что организм сказал: баста! Закругляйся, у меня есть предел. А когда Игорь мучительно простонал «о, почему это не твои пальцы сейчас там», от представшей картины экстаз подхватил Вадика и швырнул ввысь. Оргазм был долгим и оглушительным, как громовой раскат недавно прошедшей за окнами грозы. На той стороне эфира прерывисто стонал, кончая, Игорёк, а потом Вадим услышал приглушённые звуки, похожие на плач.       — Игорь! — позвал он. — Тебе плохо? Я сейчас в машину прыгну и приеду, слышишь!       — Не надо, Вадь, ну что ты! — Судя по голосу, Игорь срочно брал себя в руки. – Это от восторга и огорчения одновременно. Как я хочу тебя, ты бы знал!       — Не больше, чем я, уверен, — пытаясь успокоиться, улыбнулся Вадим. — Теперь ты стал моим наваждением, я не могу перестать думать о тебе ни на секунду. И я соскучился неимоверно. Ты позвонишь, когда будет возможность увидеться?       — Я вообще позвоню. Потому что я должен хотя бы голос твой слышать…       Они попрощались, наговорив друг другу ещё море нежностей и ласковых пустяков. И больше Игорь не звонил. И трубку не брал. ***       На звонок дверь открыл Инкин сын, двадцатитрёхлетний двухметровый красавец, похожий на отца, разбившегося на мотоцикле лет восемь назад, но и маму напоминающий невероятно.       — О, дядя Вадик, здорОво! Вам нехорошо?       Вадику было нехорошо, это факт. Он был не то, чтобы в лоскуты, но изрядно.       — Здорово, Лёш, мама дома? Мне бы посоветоваться…       — Дома, конечно. Геоподоснову под проект штудирует. Мам! — он пропустил Вадима в холл и запер дверь. — Тут Вадим пришёл! Лабора баста! Я ставлю чайник, слышь?       Инка вышла из комнаты и молча смотрела, как Вадик запинающимися движениями меняет ботинки на тапочки, а потом крикнула в сторону кухни:       — Сынуль, чай потом, мы поговорим сначала!       Они уселись в гостиной, где уютно горела настольная лампа, а на экране ноута были видны какие-то кроки. Инна взяла его за руки и ничего не спросила, Вадим сам с отчаянием выдохнул:       — Четвёртая неделя пошла! Я с ума сойду! То недоступен, то не берёт! С ним что-то случилось, я знаю! Что мне делать? ..       — Взять себя в руки, прекратить напиваться по вечерам, и просто съездить к нему домой, — тихо и чётко проговорила Инна.       — Просто… если бы просто… я даже не помню, как зовут его жену, — мрачно пробормотал Вадик. — И что я ей скажу, к примеру?       — Ну, зовут её Аня, а говорить что-нибудь, типа «здравствуй, я любовник твоего мужа» вовсе не обязательно. Можно просто представиться, если уж она не узнает тебя по всем фоткам, сколько их у Игоря есть. Ты его знаешь как минимум вдвое дольше, чем Анька, ты имеешь право о нём волноваться и знать, что с ним происходит. Ты — его друг! Самый лучший, самый старый друг! Чего ты тупишь? Давно поехал бы, позвонил в дверь и всё уже знал бы давно!       — Блин, Инк, у меня мозги просто клинит… С одной стороны я чувствую, что неладно дело, а с другой думаю, вдруг он просто перерешил… устыдился всего этого… и не хочет теперь меня ни видеть, ни слышать… И я не удивлюсь. Я и сам порой на миг трусливо желаю, чтобы всё это было просто сном! — Вадим сжал её руки крепче, поднёс к губам. — И вообще у меня раздвоение личности…       — По поводу?       — По поводу вас обоих. Вижу тебя — схожу с ума по тебе, вижу его — по нему. И самое интересное, больше никого вокруг не замечаю. Так, персонажи какие-то…       — Ну и на здоровье! Не нахожу ничего криминального! Вот если бы видел меня, а хотел его, и наоборот, вот это была бы печалька.       — Но я ещё и одновременно вас видеть хочу… — неожиданно вырвалось у него.       — И одновременно заняться с нами любовью? — ласково усмехнулась Инка. — И чего тут ужасного?       — По-моему, это ужасно… но так… так маняще! И он тоже смеялся и сказал, что ему нравится идея. Вы оба с ума сведёте меня! — Вадим схватился за голову. — Мне такое порой мерещится — почти кончаю! Я себя не узнаю, во мне столько разврата, оказывается! Знаешь, — вдруг поднял он глаза на Инну, — я никому не рассказывал этого, и Игорю не рассказал, а тебе скажу. Меня однажды пытались изнасиловать. Ещё на срочной, мне и девятнадцати не было. Их было трое, и я всех чуть не убил, откуда силы взялись… Такой ярости, такого бешенства я больше за собой не помню, даже на войне не помню. Эти грубые руки, глаза, полные злой похоти, потная вонь… Мне так мерзко было! Я был абсолютно уверен в своей ориентации! Но во сне я иногда видел карие глаза — мужские, и просыпался в мокром белье. Я хотел его всегда, понимаешь! Его одного! Единственного! И он проломил все мои барьеры одним словом, мне так мало было для этого надо, оказывается… Ты сможешь меня за это простить, а?       — Как можно просить прощенья за любовь, милый? Разве в этом кто-то виноват? Перестань. — Инна прижала голову Вадика к своему плечу, запустила пальцы в давно нестриженые густые пряди волос. — Перестань. Просто скажи себе «я люблю Игорька», и прекрати себя мучить.       — А по-твоему это любовь? — неуверенно прошептал Вадим.       — Это любовь, Вадимка. Это и есть любовь… ***       … это даже не би… это – дуо? Единственная женщина… Единственный мужчина… Почему всю жизнь был с другими, почему не понимал… Они даже согласны совместить… лишь бы доставить радость, лишь бы помочь… Боги, как же так! Они оба согласны, но мир снаружи… Будь он проклят! Двое, ради которых готов на всё, — и мир вокруг, который не позволит ничего… О, если бы можно было крикнуть на весь свет о своей страсти и счастье, если бы можно было отдаться им — как они заслуживают, без остатка, за все эти непрожитые годы… перелиться в них, раствориться… Гибельное желание потери себя… жизнеутверждающее желание продолжения… Разве мало они все трое испытали в жизни, разве не могут наконец… Этому миру всё равно — он сожрёт любого с одинаковым аппетитом. Защитить - как? Удержаться, выстоять… вопреки миру! Ради них — дуо… единственных… ***       Поехать к Игорю домой Вадик решился не сразу. Вместо этого он однажды заехал домой к Инке, когда её не было, и спросил Алёшу, как он отнесётся, если Вадим сделает его маме предложение руки и сердца. Ответом ему был добродушный смешок и слова, что мама — большая девочка и может делать всё, что хочет, а он, как любящий сын, не возражает, потому что видит, как дядя Вадик к маме относится.       Назавтра с букетом белых хризантем, шампанским и двумя обручальными кольцами Вадим ждал Инну у подъезда, спрятавшись под козырьком от сентябрьского настырного дождика. «Ты выйдешь за меня?» — пробормотал он дурацкую киношную фразу, когда она взяла протянутые цветы. И она прикрыла ресницами ясные фиалковые глаза, и, тихо сказав «да», улыбнулась и обняла за шею. Они поднялись в квартиру, ужинали, пили шампанское, надели кольца в знак помолвки… И Вадим впервые никуда от Инки не ушёл.       В приятных заботах по переезду и обустройству совместного быта беспокойство об Игоре чуточку утихло. Не прекратилось, не ушло — просто немного сдвинулось в область периферийного зрения, так сказать. Но через пару недель Вадим наудачу набрал мобильный Игорька, и — чудо! — звонок прошёл.       — Игорь! Алло! Игорёк! — кричал он в трубку. — Это я — Вадим! Ты почему молчишь? Где ты пропал? Что с тобой?! Игорь! Алло! Ты не в городе? Где ты? Ответь! Я с ума схожу, блядь, уже почти два месяца ни слуху, ни духу от тебя! Игорёк! Это ты, вообще? Что, вообще, на хуй, происходит?!       В ответ на той стороне эфира дрожало напряжённое молчание, и Вадим, поперхнувшись вдруг предчувствием беды, услышал, как абонент осторожно переводит дыхание, будто не зная, вдохнуть или выдохнуть.       — Игорь… — едва слышно прошептал Вадик. — Брат…       Со звуком, похожим на всхлип, связь прервалась.       Инна обнаружила его сидящим на полу у балконной двери с мобильником в руках. Руки дрожали, лицо окаменело.       — Он не хочет со мной разговаривать, — с трудом выдавил Вадим, когда она присела рядом и попыталась вынуть телефон из стиснутых пальцев. — Он ненавидит меня, да?       Отчаяние, пришедшее вслед беспокойству, было настолько чёрным, что Вадик не сразу услышал, что говорит в ответ Инка:       — … случилось что-то… Он хотел слышать твой голос, поэтому трубку взял, понимаешь? Он мог и дальше не брать, но взял! Просто услышать! Он любит тебя!       Отчаяние ослабило свою хватку, но зато опять навалилось ощущение беды. В глазах по-прежнему было черно, воздуха не хватало, дрожь в руках не унималась.       — Почему, ну почему он ни слова не сказал? Он не мог? Не хотел? За что? — Встать Вадим не мог, ноги отказывались держать. Они сидели на паркете, Инна безуспешно тянула из его рук смартфон, а его колотило крупной дрожью и то и дело перемыкало в горле. — Что могло случиться, чтобы не сказать ни слова! Я не понимаю…       — Всё, ну всё, хватит! — встряхнула его за плечи Инка. — Сейчас уже ночь на дворе, завтра тебе на смену, а послезавтра как раз суббота, Анька в школе работает, значит у неё выходной. С утра, часов в восемь, ты должен звонить им в дверь. А сейчас вставай! Давай-ка, коньячку по полтинничку накатим — и спать. Спать, слышишь?       В субботу утром Вадим действительно стоял у двери квартиры Игоря, топтался на площадке и всё не решался нажать звонок. Ему было безумно страшно. Казалось, что вот пока он ни о чём не знает, ничего страшного и не произошло… А полученный ответ будет как приговор: оно вот так, именно так, и ничего не поделать.       Он посидел на ступеньках, посмотрел в окно на мокрые жёлтые деревья, уже наполовину облетевшие, обругал себя трусом и позвонил.       — Кто там? — спросил через некоторое время девичий голос.       — Меня зовут Вадим. Я старый друг Игоря. Аня, это ты?       Дверь открылась. На Вадика смотрели с юного личика Игоревы глаза.       — Я Катя, здравствуйте. Вам маму? Я позову сейчас, вы входите.       Вадим вошёл в прихожую, закрыл за собой дверь, и его вдруг шатнуло от воспоминания: «Мы же увидимся… — И что теперь, не целоваться?» Он опёрся о дверцу шкафа, чтобы головокружение остановилось. Из комнаты вышла женщина, медленно приблизилась, и падавший из кухонной двери свет позволил её разглядеть. И Вадим всем весом прислонился к шкафу, разглядев…       Такого лица не забыть, раз увидев. Анна была прозрачной, вокруг глаз сиреневые тени, щёки запали, губы белые… Горе, горе-то какое! — кричало это лицо. Беда, беда…       — Аня, ты помнишь меня? Я Вадим, одноклассник… — уже понимая, что услышит что-то ужасное, осипшим голосом сказал он.       — Я помню, Вадик, здравствуй. Редкий ты гость… — прошелестел голос, какой-то нездешний, пустой.       — Я до Игоря не могу дозвониться уже два месяца, — изнемогая от чувства бессмысленности произносимого, всё же произнёс он. – Вот, решил зайти…       — Игорь… — Слёзы потекли из глаз Анны так неожиданно и так привычно, без звуков, без изменения выражения лица, будто это было естественным для неё. — Игорь в больнице. Уже почти три месяца. Ему становится всё хуже. Видеть никого не хочет, мы спрашивали…       — Что… что? — У Вадика зазвенело в ушах, будто граната разорвалась поблизости, и он слушал голос Ани, как сквозь вату.       — … средостение … тимома… метастазы в лёгкие… поздно обнаружили… неоперабельно… терминальная стадия… сгорает, как свеча… говорит с трудом… гортань… просил дочь не приводить больше… друзей не пускает уже месяц…       — Но почему же он мне не сказал… — прошептал потрясённый Вадим, в общем-то, не ожидая ответа, но Аня ответила:       — Про тебя он сказал, что чем позже ты узнаешь, тем лучше, а если не узнаешь вовсе, до самого конца, то совсем хорошо. «У него своих проблем хватает, ещё я мои навешу». Это его слова.       Внутри стало холодно и пусто. А потом сразу горячо и больно. Так больно, что Вадик даже прижал к груди руку — всем предплечьем, будто рану зажимал. Медленно набрав воздуха, ставшего густым и невкусным, превозмогая желание закричать, он сказал:       — Аня, раз уж я такой настырный и сам пришёл, скажи, где он лежит. Мне важно…       Анна сказала адрес больницы, палату, время посещения. Слёзы всё так же безостановочно капали со щёк и подбородка.       — Может, записать? — тихо спросила она.       — Я запомнил, спасибо, — поблагодарил он, зная, что до последнего вздоха не забудет эти координаты. — Я пойду, Аня… спасибо… и прости меня!       Сев в машину и запустив мотор, Вадим некоторое время просто бездумно следил, как стеклоочистители смахивают частые мелкие капли дождя, и дышал глубоко и медленно, пытаясь ослабить эту фантомную отчаянную боль осознания…       — Нет! — шептал он каплям. — Не может быть такого! Это бред, это нонсенс! Он так молод, так красив! Он самый живой и светлый в мире! Этого быть не может, чтобы вот так… Не может! Не должно! Это несправедливо! Нечестно! Нет… нет, пожалуйста…       Дождю не было дела до его страстного шёпота, дворники взмахивали туда-сюда в вечном отрицании, мягко и отстранённо урчал мощный дизель. Нужно было ехать, действовать: увидеть, услышать, коснуться! Убедиться хоть в чём-нибудь! Вадик презирал навигаторы, потому что всегда легко запоминал топографию, а уж родной город знал лучше, чем собственную ладонь. На автопилоте профессионала он выехал из двора, встал на полупустую ленту проспекта и утопил газ.       В больнице его пытались не пускать, потому что отделение для тяжёлых пациентов, в котором Игорь лежал, требовало каких-то сложных пропусков и разрешений, но волшебная корочка ведомства, к которому всё ещё принадлежал Вадим, в конце концов открыла ему двери. Медсестричка на посту едва успела накинуть ему на плечи халат, так пронёсся он по длинному гулкому коридору, в котором не было ни души по раннему часу.       А у дверей палаты он будто наткнулся на стену: снова перехватило дыхание, задрожали руки, стало темно в глазах. Никогда ещё ему не было ТАК страшно. Он прыгал с парашютом затяжным в полной выкладке, ходил по заминированному лесу, нырял в подвалы, где была засада, шёл врукопашную при необходимости, рисковал жизнью и убивал сам. Страх был его другом и союзником, он не давал стать беспечным, подставиться, сглупить. С ним не нужно было бороться, его нужно было просто слушать. А вот ЭТОТ страх лишал всех сил, физических и моральных, выпивал душу, растворял волю. Этот страх был настоящим страхом. Ужасом. Иррациональным, глубинным. И непреодолимым…       Вадим сел на пол, прислонившись спиной к тёплому пластику наличника. Такое простое движение, как нажатие дверной ручки, представлялось ему непосильным. Неожиданно в кармане завибрировал беззвучно смартфон, и он подпрыгнул c колотящимся сердцем, судорожно нашаривая жужжащий плоский футляр.       — Инусь, как хорошо, что ты звонишь, — полушёпотом выдохнул он, — я в панике… Мне страшно… до обморока… Я сижу возле его палаты и не могу открыть дверь. Физически.       — Ты должен. — Тихий и родной голос был твёрд и горяч, к нему хотелось прижаться, как к печке в промёрзшем доме. — Просто подумай, что если сейчас не войдёшь, можешь больше никогда… не увидеть никогда… — И вдруг Вадик услышал, что она плачет: всхлипывает, пытается сдерживаться, но не может. — И попроси у него разрешения мне прийти тоже… я хочу его видеть, пожалуйста…       — Ой-ё… — выдохнул Вадим. — Ты права, я сейчас… сейчас… Но как же страшно, господи боже!       Сжав зубы, он посидел ещё немного, а потом спрятал телефон в карман, поднялся и открыл дверь в свой личный ад.       Там было сумрачно: полузакрытые жалюзи на окнах почти не пропускали и без того пасмурный свет, ночник на столике горел скупо, ничего не освещая. Вадим остановился, прикрыв за собой дверь, чтобы сориентироваться и собраться с мыслями, обвёл взглядом палату…       — Ты всё-таки пришёл…       В первую секунду Вадик даже не понял, откуда прозвучал тихий голос без интонаций, а потом с заходящимся в груди сердцем шагнул к странному сооружению, которое меньше всего хотелось назвать кроватью. На этом высоком, почти по пояс, упругом шезлонге, застланном светло-зелёным и стоящем на блестящей металлической конструкции, высокотехнологично составленной из штанг, шарниров и рычагов, укрытый сверху весёлым оранжевым пледом, лежал человек, прикрывший лицо сгибом руки. Рука была хрупкой и тонкой, но лицо скрывала надёжно. А голос никого не напоминал… Вадик замер, не дойдя пары шагов, не зная, куда деть руки, да и самому куда деться.       — Я не знаю, что сказать, — тихо донеслось из-под закинутого локтя, и виноватая нотка пронзила Вадиму слух: Игорёк был рад ему…       — Оправдайся, — севшим от подкатившегося комка голосом сказал он.       — В чём? — Голос был тихим от слабости, Вадик достаточно видел в жизни, чтобы понять это. Физических сил на интонации уже не хватало.       — Ты знаешь. Иначе ты не сказал бы слово «всё-таки».       — Наверное… Прости меня, брат…       — За что так, Игорь? Ну за что…       — Прости, ради всего святого. Я эгоист, я понимаю, но мне не хотелось, чтобы ты видел меня… таким… Именно ты — ты не должен был… Ты должен помнить меня сильным, красивым… здоровым, блин! Я так мечтал, что ты не увидишь этого убожества…       Голос был слабым, но твёрдым. В действительности Игорь не чувствовал себя виноватым. Но и Вадим не чувствовал, что зря пришёл. Он вдруг перестал испытывать страх, шагнул вплотную к другу и решительно отвёл локоть с его лица. И не смог больше отвести от этого лица взгляд.       На болезненно-бледном исхудавшем этом лице сияли сумасшедшие, лихорадочно-сухие глаза, сияли счастьем и любовью, безбрежной нежностью и благодарностью. И Вадик снова утонул в этих горячих карих омутах, и прижал к губам хрупкие прохладные пальцы друга, и осознал вдруг на своих щеках мокрые дорожки слёз.       — Я так люблю тебя, Игорёк, — прошептал он в эти тонкие пальцы, пытаясь согреть их дыханием.       Игорь улыбнулся, вздохнул и закрыл глаза, а потом сразу снова открыл, умывая Вадима светом и жаром страсти — неожиданно нетерпеливой и яростной.       — Наконец-то, — тихо и радостно проговорил он, — думал, не дождусь.       — Чего?       — Признания. Слова этого.       — Я, что, ни разу не сказал его тебе? — ужаснулся Вадим. — Даже ночью?       — Ни разу. Ни одного.       — Кошмар! — Вадик уткнулся лицом в раскрытую ладонь, и Игорь бережно стёр с его щёк следы слёз.       — Не плачь, — прошептал он ласково. — Ты столько раз сказал это без слов, что мне грех жаловаться.       Нежные невесомые пальцы чуть касались Вадиковых бровей, скул, губ, небритого подбородка, шеи, мочек ушей, отросших волос, и плавили тело и душу. Со стыдом и восторгом он почувствовал, что Игорь хочет его… Это было немыслимо! Вадим покраснел, потому что и сам начал возбуждаться. Эти пальцы, ставшие лёгкими и худыми, трогали его так чувственно и призывно… Эти глаза манили и требовали… Он растерялся и смутился: в левой руке Игорька в вене стоял катетер, на столике возле изголовья в лотке лежали какие-то ампулы и несколько блистеров со шприцами, за изголовьем перемигивались какие-то приборы, штатив под капельницу был отодвинут, но недалеко… В расстёгнутом вороте майки-поло были видны ключицы, торчащие так, будто никогда не были покрыты мясом… А глаза лучились желанием — откровенно.       — Скажи, — прошептал он, чтобы немного собраться из состояния оплывшей свечки, — ты ведь не ездил никуда, да? Ты тогда сразу в больницу лёг?       — Ну да. Я ещё не знал, на сколько это затянется…       — Но почему же ты не сказал мне?..       — Понимаешь… — Игорь не прекращал гладить его лицо, и Вадик склонился пониже, чтобы друг мог опереться локтем на подложенную подушку. — Сперва, — на эмоциях, что ли, — процесс замедлился и даже вроде остановился. Я думал, что в начале августа вернусь домой, упаду в твои объятия… Ну и чего тебя нервировать зря? Скучал бешено, мечтал о тебе каждую секунду. А потом вдруг… Помнишь наш… ну, секс по телефону? — Игорёк нежно усмехнулся. — Через сутки мне стало хуже. А потом всё покатилось лавиной… Масса тела уходила на глазах, боли стали сильнее и дольше, потом стал пропадать голос… И я был не в силах показать тебе это… прости меня, родной мой, пожалуйста, прости.       — Ну, а телефон-то ты почему не брал?       — Ты мой голос слышишь? Как бы я этим голосом тебе сказал, что всё нормально? Самому не смешно? Это сейчас ещё терпимо, а вот часа через два что будет…       — Ага, а то, что я с ума сходил, это, типа, ничего! Два месяца!       — Прости… — Игорь с усилием обхватил его за шею, чуть приподнялся на подушках, Вадик поспешно поддержал — помочь, — и обмер, ощутив, что от друга осталась едва половина. — Поцелуй меня, а? — попросил Игорёк. — Конечно, если…       — Молчи, а то глупость ляпнешь, — прошептал Вадим, обнимая его рот своим.       Вкус его губ отдавал какой-то медициной, видно, дозы лекарств уже были очень велики. Вадик снова смутился на секунду, но встречный поцелуй был так горяч и жаден, что закружилась голова, и он сжал друга в истосковавшихся руках, и они целовались, стонали и задыхались от счастья.       — Я тебя шокирую? — пытаясь восстановить дыхание, спросил Игорь, с трудом прервав поцелуй. — Ты порой напрягаешься как-то… а потом вроде нормально…       — Ты не шокируешь, — тоже вспоминая, как дышать, ответил Вадим. — Я только всё боюсь тебе больно сделать… Ты такой стал… — Слёзы опять непрошенно застлали глаза, и он прикусил щёку изнутри, чтобы переключиться.       — Слушай, если не шокирую, — прошептал Игорь, заставляя его присесть на край кровати, — ты мог бы меня… поласкать, или просто потрогать… Я так мечтал о твоих руках…       Сердце Вадика подпрыгнуло и забилось где-то в горле. «Господи боже, что я творю! Но как я могу сказать нет? И я не хочу говорить нет! Я что, буду всегда его хотеть? Буду. Всегда. Любого. Буду любить… всегда». Рука его скользнула под край одеяла и, замирая над каждым сантиметром, прошлась вдоль тела, сдвинула край майки вверх, край трусов — вниз. Игорёк чуть выгнулся под его ладонью, закрыл глаза.       — Ты мечтал только о руках? — заводясь и начиная дрожать, тихо спросил Вадик.       — М-м-м, конечно, не только… но я не смею просить о большем.       — Значит, я посмею сделать это сам. — Руки решительно откинули одеяло в сторону и тут же легли ладонями на обнажившееся тело, согревая. Потерявшее вместе с массой зрелую мужскую вальяжность, это тело выглядело в полумраке совершенно мальчишеским, беззащитным и хрупким. Вадик медленно склонил лицо к впалому животу, прижался и, ощутив под щекой подрагивающий, напрягающийся орган, нетерпеливо стянул бельё ещё ниже, вдохнул запах, ставший для него самым сексуальным из всех ароматов мира…       — Дверь… — услышал он прерывистый вздох. — Ключ поверни в двери…       — Это нормально? Что дверь будет заперта? — неохотно поднимаясь, спросил Вадим. В коридоре было по-прежнему тихо, он запер замок и скинул халат и кроссовки, устраиваясь возле Игоря на кровати.       — Я запираюсь порой, они привыкли… Мне многое можно, радость моя, — мягко усмехнулся тот.       Не желая понимать смысла этих слов, Вадик коснулся поцелуем темноволосой дорожки на его животе и больше губ отнять не мог. Он наконец наяву трогал-целовал-ласкал-кусал-вылизывал-сосал-сжимал-гладил-впивался-царапал тело, которым грезил все эти месяцы. Реальность плыла и зыбилась. Кровь кипела. Мозг безжалостно давил подсознание, заходившееся в тоске и боли…       Игорёк кончил очень быстро. Вадик удивился, что он отвердел лишь на несколько секунд и пролился ему в рот неожиданно сладковатым семенем, продолжая нежно перебирать пальцами Вадимову гриву. Машинально сглотнув, Вадим ещё немного покатал на языке расслабившуюся плоть, а потом снова ласково целовал бёдра, живот, выступивший резко рёберный край, гладил руки и плечи, вздрагивающие колени… Невероятным образом он и сам ощутил совершенную удовлетворённость. Игорь полулежал на высокой подушке и не сводил с него сияющих глаз.       — Устал? — встревожился вдруг Вадим, заметив, с каким трудом друг начал дышать. — Или я больно сделал?       — Нет, ну что ты, нет. — Игорь начал бледнеть, но улыбнулся с такой благодарностью, что у Вадика снова тяжко сжалось сердце. — Немного устал с отвычки, но как же мне с тобой хорошо, Вад… Ты завтра придёшь?       Вадим замер, чтобы не выдать себя, потому что его снова накрыло жарким ужасом. Игорёк просил его уйти. Начинался ещё один день его Голгофы — процедур, уколов, упрямой войны с обречённостью, безумной надежды и боли… БОЛИ… Он уже стал пепельно-серым, но продолжал улыбаться и смотреть с такой любовью…       — Я обязательно приду! — Вадик осторожно поправил на любимом бельё и одеяло, бережно коснулся щеки, губ. — Инка очень хочет повидаться, можно? (Говорить, не молчать, иначе хочется завыть и начать ломать мебель.) И во сколько завтра прийти?       — Пораньше, — уже совсем обессиленно, почти по слогам пробормотал Игорь. — Пока я ещё… не совсем… Иди, родной… я буду ждать… и Инну тоже…       Вадим подобрал с пола халат и кроссовки, нагнулся поцеловать, прошептал «До завтра», а уже отпирая дверь обернулся: Игорь так и не отводил взгляда — смотрел и смотрел, даже не сморгнув.       Опустившись на банкетку в коридоре, чтобы обуться, оглушённый собственным внутренним воплем, Вадик не сразу обратил внимание, что кто-то присел рядом, пока не услышал тихий, но властный голос:       — Значит, вы и есть Вадим…       Немолодая женщина среднего роста, в белом халате и шапочке держалась так, будто это парча и диадема, а глаза смотрели рентгеном — насквозь, но внутрь. Вадик даже не смутился: если это лечащий врач Игоря, она и так знает всё, и хорошо… Он просто кивнул, завязывая второй шнурок, и выпрямился, глядя ей в лицо с иррациональным ожиданием чуда.       — Что ж, я понимаю Игоря, — продолжала она, разглядывая Вадима. — От вас впрямь можно потерять голову. И, похоже, вы достойны его сумасшедшей любви, но… Знаете ли вы, что вот этот ваш визит забрал у него неделю жизни? А ваша ночь летом — не менее полугода? Ему нельзя было напрягаться, нервничать, испытывать нагрузки и сильные эмоции, он это знал, но он предпочёл вас… И он ни разу не пожалел! Вы понимаете? Вы ему дороже жизни, и это не метафора, это медицинский факт.       — Э-эмм, простите… — Вадим перевёл дыхание.       — …Валентина Васильевна, — представилась она наконец.       — Да, Валентина Васильевна, вы мне это зачем говорите?       — Теперь уж и сама не знаю, ей-богу, — вдруг опустила она голову. — Игорь так вас оберегал, что я представляла вас совсем иначе… Речь сочинила… Ну и по инерции, наверное, сейчас… А вы другой.       — Да почему вообще вы обо мне думали? Из-за Игоря?       — Конечно! — она снова возмущённо вскинула глаза. — Когда он пришёл ложиться в отделение летом весь в мужских метках, я рвала и метала! Я ругала его и объясняла, во что ему обошлось это приключение, а он слушал и улыбался безмятежной улыбкой. Когда я устала скандалить, я спросила, стоит ли этой жертвы его эромен. Он поднял счастливый взгляд и опять улыбнулся: «Мой эраст, Валентина Васильевна, мой эраст. И он стоит большего».       С Инкиной лёгкой руки получивший представление о Фиванском Священном Отряде, Вадим не выказал непонимания и почувствовал, что прошёл ещё один тест — во взгляде врача прибавилось уважения. Она вздохнула и продолжила:       — Я ему не поверила тогда. Игорь слишком мужчина, чтобы… Я думала, что вы юное красивое существо, просто в силу возраста не понимающее произошедшего. Я уговаривала Игоря вам рассказать, потому что невозможно было видеть, КАК он смотрел на телефон, когда там определялось имя Вадим. Он был совершенно непреклонен. «Нет, — заявлял он раз за разом, — он не заслужил ещё и этого!» Однажды я спросила, что будет, если вы всё же узнаете… «Не от меня», — отрезал он. И вот вы здесь. И вы совсем другой.       — Разве это так важно, какой я, — тихо сказал Вадик. — Теперь — разве важно…       — Важно! — твёрдо заявила она. — Я поняла, почему Игорь так поступал. Он вам объяснил?       — Он сказал, что хотел, чтобы я помнил его здоровым, — вздрогнувшим голосом пробормотал Вадим. — Помнил…       — Он слукавил, — неожиданно мягко произнесла Валентина Васильевна. — Просто он вас безумно любит и, зная вас лучше всех, полагаю, он понимал, ЧТО вы испытаете, узнав его диагноз. Он ни на миг не усомнился в вашей любви, как вы, может быть, подумали, он просто закрыл вас собой от боли, пусть хоть ненадолго.       — Как во сне, — прошептал Вадим, изо всех сил стараясь всё-таки не закричать. Было невыносимо больно, и он отстранённо удивлялся, что всё выносит и выносит, и слышит, и понимает, и связно поддерживает разговор. — Валентина Васильевна, я понимаю, что задаю бессмысленный вопрос, на который вы, конечно, уже устали отвечать, но я не могу не спросить… Это совсем безнадёжно? Нет ни шанса? Ни единой доли процента? Ничего?       — Вы непременно хотите услышать это? Зачем?       — Чтобы перестать уже надеяться на чудо.       — Пока человек живёт — он надеется, это свойство души, — тихо сказала она. — На чудо надеяться необходимо, иначе невозможно выстоять… А вот медицина тут сдаётся. И это, увы, окончательный результат всех наших попыток. Простите, Вадим, что говорю такие жестокие вещи, но я вижу — вы справитесь. Вы сильный, очень, вы даже сами не подозреваете насколько. Простите… Мы не боги…       — Вы сказали, что я забрал у него неделю жизни сейчас… Значит, нам нельзя встречаться? — с тоской и чувством вины прошептал Вадик.       — Теперь это не имеет значения, — печально ответила Валентина Васильевна. – Вы, по крайней мере, приносите ему позитивные впечатления, которых здесь взять просто негде. Так что лучше встречайтесь. Увы, времени осталось всего ничего… Простите ещё раз, и давайте, я выпишу вам пропуск на свободное посещение. На два лица, на всякий случай, вдруг он захочет ещё кого-то повидать…       — Почему вы это делаете для нас, Валентина Васильевна? — недоумённо-благодарно спросил он. — Почему вы не осуждаете нас, почему не стремитесь его оградить… Мне вовсе не стыдно за нас с Игорем, но я понимаю, что это ненормально всё-таки… а вы…       — Просто я работаю в онкологии уже больше тридцати лет, — грустно улыбнулась она. — И поверьте, Вадик, горю и боли всё равно, кто их испытывает — больно всем одинаково. Здесь существует только одна мораль: можешь помочь — помоги, любому, каждому, без исключения. В счёт идёт только любовь. Поверьте, если бы я имела хоть малейший шанс, что, запретив вам видеться, я смогу его спасти, я бы изолировала его от всего мира! И использовала этот шанс! Но его нет. И я могу только постараться облегчить и скрасить последние дни очень хорошего человека с помощью ещё одного хорошего человека. С вашей помощью, Вадим. Я очень рада, что вы не тот, кого я ожидала увидеть. Вот вам пропуск. Идите. Приходите утром. Держитесь.       Она ушла в палату к Игорьку, а Вадим медленно, через силу встал и пошёл к выходу. Взглянув на большие настенные часы у лифта, он поразился, что всего только полдень… всего четыре часа, как он узнал…       А показалось, целая жизнь прошла…       Игорь позвонил вечером сам.       Вадим с Инной сидели на кухне за бутылкой коньяка и грустным разговором, когда раздалось митяевское «Дружба — это круглосуточно, хоть пожар, хоть урожай» — сигнал на звонок Игорька, и Инка выскользнула в комнату, погладив Вадика по плечу.       — Ты как, брат? — услышал он сиплый, но отчётливый голос. — Вот звоню, потому что ты не решился бы, правда?       — Правда, — поймав колотящееся сердце рукой, согласился Вадим. — Я в норме, а ты как?       — По распорядку, — усмехнулся Игорь. — Пока капельница прокапает, могу с тобой поболтать. Давай?       — Давай! — изо всех сил держась бодрячком, опять согласился Вадим. — Только я сначала задам тебе один вопрос, можно?       — Тебе можно всё, ты же знаешь.       — Ты знал, что тебе всего этого нельзя, зачем ты… — дальше слов не находилось, но Игорь понял.       — Потому что нет смысла цедить по капле. Потому что я тебя люблю. Потому что хотел тебя больше жизни. Какой ответ тебе нравится больше? Они все — правда… С Васильевной виделся, что ли?       — Угу… Она такая… мощная такая. Тебе повезло с врачом, да?       — Повезло. Она честная. Она всегда говорила мне правду. И я благодарен ей, что она меня предупредила, и сказала, что ничего нельзя. — Игорь перевёл дыхание после длинной фразы. — Я понял, что нет времени. И что терять нечего. И я решился, понимаешь?       — На меня? — тихо уточнил Вадим.       — Да. Знаешь, как я боялся? И как готовился? — мягко усмехнулся слабый голос. — Как долго выбирал постельное бельё, чтобы не пОшло и не простенько… Как краснел до ушей, когда смазку покупал… Как лихорадочно думал, что надеть, как помидоры крошил и чуть не порезался… Блин, я даже пачку презервативов купил, только забыл о них напрочь с тобой. Даже в голову не встало…       — Игорь! — Вадима неожиданно прострелило молнией страсти. — Перестань! Я с ума сойду…       — Не надо, родной мой. Так вышло, что если бы не этот диагноз, мы не стали бы друг другу тем, чем стали… Я даже благодарен судьбе: она не только забирает, но и дарит. — Игорь снова помолчал, отдыхая. — Когда-то в мечтах я был согласен заплатить жизнью за твою любовь. Мечты сбываются, ты знаешь?       — Только почему-то не все… — прошептал Вадим, зажмуриваясь.       — Только самые настоящие, брат, — прошептал в ответ Игорёк. — Но давай не будем о грустном! Ты завтра с Инной приходи, но сразу предупреди её, что останешься подольше. Я тебя так быстро не отпущу, как сегодня. Это я просто был не готов, что ты придёшь. А завтра…       — Игорь! — перебил его Вадик. — Тебе же трудно говорить! Не тараторь! Утро уже скоро, я приду и просто возьму тебя за руку, и не нужно будет ничего говорить…       — Вад, — помолчав, тихо проговорил Игорь. — Ты только не ругайся, но я тебя хочу безумно. У меня нет на это физических сил, а поделать ничего не могу — хочу, и всё… Ты не думай, я понимаю, я ничего не имею в виду такого… просто очень соскучился…       — Игорёк, я люблю тебя, слышишь? — непрерывно падая в бездонную пропасть чёрной тоски и отчаяния, с поразившей его самого нежностью сказал Вадим. — Я могу думать только о тебе, только о том, что завтра увижу тебя, и сделаю всё, о чём бы ты ни попросил. Я тоже соскучился… блядь, я истосковался, я измучился! Я бы не отходил от тебя, если бы можно было… Если ты хочешь, мы будем болтать, хочешь — просто помолчим, захочешь — займёмся любовью… Не подумай, что вру, я тоже хочу тебя постоянно… До боли… Брат! Просто дождись меня! Просто дождись…       С минуту оба молчали, слушая в трубках дыхание друг друга. Потом Игорь сказал:       — Прокапала. Щас придёт Мариночка, вытащит иглу, и буду я спать. Ждать утра. Вад, Вадька мой… я уже жду… ***       Каждый день, когда была не его смена на работе, Вадим с утра приезжал к Игорю и проводил с ним порой почти весь день, пока не выгоняла Васильевна или сам Игорёк. Он привык к медицинским процедурам, перезнакомился со всеми медсёстрами и санитарками, освоил управление высокотехнологичной кроватью, наловчился снимать капельницу и помогать другу в вопросах личной гигиены. На слабые возражения он отвечал, что на войне видал и похлеще, и ничего тут нет такого, чтобы стесняться того, кто, кстати, неоднократно имел тебя в задницу. Игорь без сил падал на подушки от смеха, отвечая, что неоднократно — это уж слишком громко, мол, — «один, два, а дальше много», но переставал сопротивляться, послушно принимал помощь, резко слабея к вечеру.       Утром он бывал бодр, оптимистичен и ласков до умопомрачения — Вадим изнемогал под его поцелуями и касаниями, а однажды Игорь соблазнил его на секс, заставил взять себя, улёгшись на бок, чем довёл Вадика до сумасшедшего оргазма. Сам он кончил, как только возлюбленный до предела в него вошёл, тело стало настолько чувствительным и уязвимым, что уже не могло ничему противостоять…       Иногда Игорь просился пройтись, Вадик помогал одеться, и они выходили в коридор, медленно дефилировали под руку, а разок даже вышли в лоджию холла, потому что был золотой солнечный день, безветренный, с высоким нежно-синим небом и прозрачным воздухом. «Покурить бы», — мечтательно произнёс Игорь, вдохнув поглубже, и лукаво усмехнулся в ответ на возмущённый Вадимов взгляд.       Но чаще всего они просто разговаривали. Игорь устраивался повыше на подушках, Вадим умащивался на кровати, привалившись к задней спинке, они смотрели друг на друга и болтали, а могли подолгу молчать… Иногда Вадик ложился рядом, и они целовались — без огня, без страстей, просто с нежностью. Игорь мог задремать на его плече, и тогда Вадим закрывал глаза и представлял себе, что это сон, сейчас они проснутся у Игорька дома, на винно-красной постели, растерзанной их счастьем, и он расскажет любимому, какой кошмар ему приснился, и попросит быть внимательнее к здоровью…       Несколько раз они пересекались с Анной, и у Вадима от неловкости сводило скулы, когда Игорь ласково произносил: «Ты иди, Анютка, тебе ещё контрольные проверять, мне Вадюха всё сделает, не переживай». Взгляд Ани, затравленно-отрешённый, конфузливо сторонился Вадикова лица. «Зачем ты с ней так? — пытался он понять друга. — Она любит тебя, и она хорошая жена, ты же сам говорил»… «Да, но с ней я прожил семнадцать лет, а с тобой всего одну ночь… Имею я право хоть чуточку наверстать?» — совершенно серьёзно отвечал тот. Аргументов для возражения не находилось, и Игорь вновь и вновь притягивал его за руку поближе: «Поцелуй, а?»       Вадик привык жить одним днём: вот сегодня он здесь, с ним, можно смотреть в глаза, брать за руку, гладить волосы, начавшие редеть и пересыхать, говорить о чём угодно и ни о чём лишнем не думать. Завтра будет завтра, не надо бежать впереди паровоза. Ведь с каждым днём сил у Игоря было всё меньше, всё раньше он просил его уложить в кровать, всё раньше бледнел, и медсёстры кололи ему обезболивающее… Настал день, когда он не встал ни разу, только с трудом переворачивался с одного бока на другой, не позволяя Вадику заострять на этом внимание и продолжая болтать о пустяках. Пришёл и тот, когда капельницу уже не убирали, только меняли флаконы на штативе. И Вадим брал друга на руки, чтобы пересадить в кресло, пока санитарка перестилала постель, и внимательно следил, чтобы не перекрутился катетер и не выпала игла… Игорёк доверчиво прижимался, со спокойным достоинством принимая свою беспомощность.       Однажды Вадим поймал в коридоре Валентину Васильевну, потому что Игорь не давал им пообщаться — ругался, что они заговорщики.       — Валентина Васильевна, скажите, ему очень больно? — спросил он, замирая, потому что в отчаянии видел, как пульсируют, будто дышат, зрачки друга, пока тот улыбается и шутит, и очень хорошо знал, отчего такое происходит.       — Очень, Вадим… — вздохнула она. — Простите…       — Тогда ещё один вопрос, — запинаясь, пробормотал он. — Сколько ещё?..       — Месяц. Или два. Или несколько дней. Я не знаю, Вадик. — Врач опустила голову, потом взглянула ему в глаза: — Понимаете, он живёт, пока хочет жить. И умрёт, когда устанет. Не сочтите мой ответ мистическим, медицина до сих пор кое в чём уступает забайкальским шаманам. Я не могу ответить точнее. У меня нет такого прибора.       Тянущая боль неотвратимости стала настолько привычной, что Вадим порой, переключившись на что-то, сиюминутно актуальное, ощущал её отступление как нечто недостающее. Временами накладывалась другая боль — за боль любимого, а иногда третья — от несправедливости происходящего. Когда все три накрывали одновременно, он вытаскивал из кармана маленький флакончик с таблетками, которые Васильевна дала ему как раз для таких случаев, заглатывал пару, размывая черноту в серенькое, и продолжал функционировать.       В таком сумеречном состоянии он пережил скандальный суд о собственном разводе, хлопнув по столу удостоверением, потребовал немедленно выдать ему решение суда в письменной форме, обнял сыновей, равнодушным взглядом скользнул по бывшей жене, красной от злости, что вышло не по её, забрал документ и отправился в архитектурно-строительную компанию за Инкой. Они купили бутылку шампанского и нектаринов, которые очень любил Игорёк, и поехали в больницу.       — Поздравь меня, брат, я опять свободный человек! — гордо объявил Вадик, пока Инна целовала Игоря, которого не видела уже с месяц. — Хочешь, документ покажу?       — Верю на слово! — весёлым полушёпотом отозвался друг. — Отмечаем?       — А то! Шампусика – ага?       — Всегда! Стаканы найдёшь?       — Обижаешь! У нас с собой было!       Инна уже помыла-порезала нектарины, Вадим с бодрым хлопком открыл бутылку «Цимлянского» брюта, плеснул по глотку в пластиковые фужеры.       — За вас, ребята! — радостно сказал Игорь. — За вашу любовь, за ваше счастье. Вы больше всех заслуживаете. Я-то знаю. За вас! Виват!       Они выпили, потом грызли нектариновые дольки, болтали, и Игорю было интересно абсолютно всё: и как прошёл суд, и что сказали Вадимовы сыновья, и какая погода на улице, и судья был мужчина или женщина, и над каким проектом работает Инка, и как дела у Лёшки, и когда они сыграют свадьбу, и что думают о свадебном путешествии, и обвенчаются ли… Глаза его сияли, он будто заранее проживал с ними их жизнь, радовался их радостью, был счастлив их счастьем, которое у них обязательно будет — он ни разу не сомневался!       — Ну ладно, ребята, вы езжайте, уже сегодня поздновато. Завтра придёшь, Вадь? — Игорь притянул его за руку ближе, заставил присесть на край кровати, как обычно.       — Обязательно, брат. — И Вадим наклонился к его лицу для поцелуя. Игорь запустил исхудавшие пальцы в его волосы на затылке, прижался губами крепче, позволив себе чуть слышный стон. Вадик затаил дыхание, чтобы расслышать невесомое «любовь моя«…       В машине Инка расплакалась.       — Что, родная?       — Я первый раз увидела, как вы целуетесь, — всхлипнула она. — Вадимка, держись, милый… это так больно, невозможно!       — Ты ревнуешь? — удивился он.       — О господи, нет! Я просто вдруг почувствовала, КАК вы любите… он… ты… Так больно стало за вас. Особенно за тебя…       — А за него? Меньше?       — Прости – да! Он скоро уйдёт, а ты будешь это нести в себе много лет: и счастье, и боль, и память… Ты не смиришься и не забудешь, я поняла по вашему поцелую… Я никогда не видела ничего, что меня проняло бы сильнее, чем эти несколько секунд.       — Я и не хочу забыть. Ни одного мгновения! — неожиданно для самого себя признался ей Вадим. — Мне безумно больно сейчас, но никогда, даже на войне, я не чувствовал так остро, что живой. Я живу на полную сейчас! Всё так перемешалось: он, ты, боль, радость, ожидание счастья, ожидание горя, находки, потери, любовь, смерть… Мы живые! И он пока живой! И каждый его поцелуй… у меня нет слов, прости!       — Я понимаю, милый, — Инна вытерла мокрые ресницы. — Не буду плакать, обещаю. Но больше с тобой к нему не пойду. Между вами никто не нужен. Он может даже быть, вы его всё равно не видите.       — Наверное… — согласился Вадик. — Я прямо физически чувствую, как идёт время, как его всё меньше! Ухожу от него и знаю — буду потом себя ругать, что ушёл. А как не уходить? Он выгоняет, деликатничает, а я вижу, как в нём тоже обрывается всё, когда я ухожу. Слушай, Ин, пойдём посидим где-нибудь, а то дома опять будем о грустном… А у меня праздник, между прочим! ***       — Вадь, — спросил однажды Игорь ни с того, ни с сего, — скажи, только честно, тебе на войне когда-нибудь хотелось умереть?       — Нет, — не задумываясь, ответил Вадим, — мне хотелось всех на хуй порвать и вернуться живым. Домой.       — А не на войне? — продолжал пытать друг. — Когда-нибудь вообще было настолько тошно, что легче умереть?       — Было, — буркнул Вадим. — Когда кое-кто трубку не брал. Два месяца.       — Не шути так, пожалуйста…       — Я не шучу…       — Знаешь, я порой думаю, что сделал ошибку, — виновато прошептал Игорь.       — Что признался мне? — Вадик чувствовал его безошибочно, до малейших движений души, жалея только, что никак не может разделить его боль.       — Да. Я думал о себе тогда, а надо было — о тебе, как ты будешь потом…       Игорь тоже чувствовал его, как себя, всегда зная, что Вадик испытывает каждую их минуту вместе. Он отчётливо знал, когда того захлёстывало чёрной тоской. В такие моменты обычно просил чего-нибудь, чаще всего просто поцеловать. Сейчас он изменил своему правилу, но Вадим, против ожидания, улыбнулся:       — Неважно, как я буду потом. Важно, как мы сейчас. Важно, как было тогда. Да, это была только одна ночь, но она была наша. Или ты о ней жалеешь?       — Даже думать такое не смей! — задохнулся Игорёк. — На сорок пятом году жизни испытать то, что испытывают в шестнадцать, со всеми страхами, со всеми комплексами, с предельным накалом эмоций и ощущений — первую любовь, первый раз… Впервые сказать, отдаться, взять… Вот у тебя с Инкой это впервые когда было?       — После школы… в семнадцать…       — А я никого никогда не любил, Вадька! Понимаешь? Только тебя… О чём я могу жалеть? О том, что эта ночь — единственная?       — Если бы ты мне не признался, её бы не было, Штирлиц путается в показаниях, — усмехнулся Вадим, сходя с ума от нежности и боли.       — Прости, но мне порой жаль, что ты тоже так меня любишь, — грустно и ласково прошептал Игорь. — Тебе же было бы легче…       — Слушай меня внимательно, — резко склонившись в его лицу и пристально глядя в глаза, начал Вадим, и голос его налился металлом. — Ни на один миг я не хотел бы не знать, не любить, не быть с тобой. Твоя любовь подняла меня из руин, в которые я тихо превратился «на сорок пятом году жизни», как ты это называешь. Твоё признание сдёрнуло повязку с моих глаз — я был так слеп всю жизнь! Твоё тело открыло мне моё тело, о котором я почти ничего не знал! Ты будто где-то перевёл стрелку на путях, поменял местами сбывшееся и несбывшееся… Ты подарил мне жизнь — вторую, яркую и настоящую, всё, что со мной происходит сейчас — драгоценно, потому что неповторимо. Я скажу один раз и больше никогда: мне невозможно больно и страшно сейчас, мне темно, горько и безнадёжно, но это жизнь — твой подарок! Ни об одной секунде я не жалею, даже когда хотелось умереть. Если бы ещё можно было как-то забрать у тебя хоть часть боли твоей… Не смей говорить об ошибке! Любовь моя… мой эромен, мой щит…       Игорь смотрел на него огромными глазами, полными слёз и страсти. Вадим перевёл дыхание и нежно взял в ладони его лицо:       — Прости, я что-то разнервничался.       В ответ Игорь обхватил его шею обеими руками, почти положил его себе на грудь, прижался. Вадик слушал его трудное дыхание, частый и слабый пульс, ощущал слишком тёплую кожу (опять температура), молчал… А потом угадал чуть слышное:       — Мой эраст… только мой… всегда. ***       — Ин, я не буду завтракать! — торопливо одеваясь, крикнул в кухню Вадим. — Там почта открыта, Игорь какое-то странное письмо прислал, я к нему! Ты прочти, я позвоню с дороги!       Прогревая машину и счищая с лобового стекла изморозь конца ноября, он думал об этом письме. Игорёк редко писал ему в интернете, предпочитая живой разговор, правда, в последние пару недель он в основном был под воздействием наркотика, притупляющего страшную боль, и потому пребывал в спутанном полубредовом сознании, порой забываясь в коротком сне. Вадик сидел рядом с ним по несколько часов, потому что Игорь не выпускал его руки, держал очень крепко, даже засыпая. Иногда приходили галлюцинации: друг считал, что они ещё учатся в школе, он болеет, пропускает уроки и тренировки, и они с Вадиком уже друг для друга всё… С невероятно обольстительной улыбкой он просил Вадима быть сдержаннее, потому что не надо, чтобы кто-нибудь догадался. «Ты оставил мне такой след на бедре… и на пояснице укус, — тихо смеялся он, — хорошо, что у меня девчонки нет! Это ты везунчик, Инка всё понимает у тебя! И можно всегда сказать, что это она страстная такая… Тебе с кем из нас лучше? — неожиданно ревниво интересовался он. — Если с ней, ты скажи, я буду стараться, я всему научусь! Я хочу, чтобы ты терял разум в моих объятиях!» «Я теряю, — шептал в ответ Вадик, лёгкими поцелуями лаская его шею и мочку уха, — я совершенно сумасшедший…» «Не смей сегодня спарринговаться с Дэном! — вдруг заявлял Игорь. — Он слишком хорош, я не могу даже думать, что он тебя касается! С кем угодно, только не с ним!» «Не ревнуй, — задыхаясь, бормотал в зажатые в руках горячечные ладони Вадим, — я хочу только тебя, только тебя…» «Я знаю, — соглашался друг, — но всё равно умираю, когда тебя трогает красивый парень, даже просто по плечу хлопает… Я псих, да?» «Нет, любовь моя, нет…»       Безмерная обнажённость чувства, уже не нуждающегося в любых украшениях и условностях, рвала в клочья душу. Эти полтора месяца Вадим прожил как во сне: работа, дороги, какие-то люди, какие-то проблемы и вопросы — всё это ощущалось размытым и плохо запоминалось. Настоящим было только время с Игорем, да ещё ночи с Инной, когда она решительно обрушивала его в себя, заставляя рассудок отступить, а тело расслабиться. Ещё она как-то ухитрялась заставить его поесть и даже понять, что лежит в тарелке. И всё равно мысли и чувства были постоянно с Игорем, прессуя время, загоняя по максимуму в каждую секунду непрожитое вместе, недопережитое, недочувствованное, недостигнутое… несбывшееся…       Уже проехав половину пути до больницы, он услышал Инкин звонок.       — Вадимка, полагаю, всё не очень хорошо, — тихо сказала она, не тратя времени на ритуальные телефонные фразы. — Соберись и держись, я сейчас еду следом.       — Зачем? Что значит не очень хорошо? — упало сердце, морозный комок возник внутри.       — Значит, всё может быть. Я уже выхожу, может, подождёшь меня снаружи, не пойдёшь один?       — Не знаю… Нет, наверное, не удержусь. Догоняй.       Вчерашний день был у него рабочим, хоть и не сутки, но всё же… Вечером звонить он не стал, отлично представляя, в каком состоянии друг. Накануне он уходил от него довольно рано, но Игорь уже был наполовину без сознания, и медсестра подключила кислород — дышать самому ему уже было слишком трудно. Когда Вадик наклонился попрощаться, Игорёк неожиданно поднял ресницы и взглянул на него ясным взглядом, сияющим и тёплым, как раньше. «Всё будет хорошо, Вадька, — прошептал он без голоса, — ты же знаешь, я никогда тебя не оставлю…» «Что? Что ты говоришь?» — попытался переспросить Вадим, но веки уже опустились, и на поцелуй Игорь не ответил — отключился.       Вадик отмахнулся пропуском на проходной, взлетел по ступенькам к лифту, нетерпеливо кусал губы, пока плавный самодовольный механизм вёз его наверх. По коридору он привычно быстро отмерил знакомое расстояние и распахнул дверь палаты.       «Да я ошибся дверью, наверное», — попытался он что-то себе объяснить, хотя сердце уже остановилось в груди, безошибочно зная… зная всё…       В палате горела синяя бактерицидная лампа, было пусто и стерильно. Кровать сверкала хромированным каркасом и светло-синим мягким пластиком покрытия. Нет высокого стула, на котором Вадик обычно сидел, нет широкой вазочки, где всегда стояли мелкие кустовые розочки, даря нежный аромат аскетичному пространству. Даже ночник с тумбочки куда-то пропал. Ничего… ничего…       Вадим прислонился к стене и сполз по ней на пол. Не было ни мыслей, ни чувств — только звон в ушах, тонкий, на грани слуха, и он знал, что так звучит пустота. Сердце отказывалось биться, пропускало два удара из трёх… Всё… вот и всё, повторял и повторял равнодушный шелестящий шёпот где-то внутри, Вадим безучастно слушал, не понимая. Вы сильный, очень, — вдруг сказал другой голос, и словно разбудил: Вадик встал, ещё раз обвёл глазами залитое густо-сапфировым светом помещение, зачем-то погладил дверную притолоку и вышел.       Валентина Васильевна стояла там, в коридоре. «Я знала, что ты здесь, — говорили её глаза. — Я тебе доверяю. Я верю в тебя». Вадим остановился перед ней молча, уронив с плеч халат и сунув руки в карманы. Они и смотрели друг на друга — и не смотрели, взгляды неопределённо скользили. Так прошли несколько минут, а потом Вадик тихо спросил:       — Когда?       — Поздно ночью. В половине второго.       — Во сне?       — Да. Он ненадолго пришёл в себя вечером, попросил ноутбук. Что-то сделал там очень быстро… Потом мы поставили следующую капельницу, и он уснул. Датчик сердечной деятельности остановился в час тридцать четыре…       — Я могу его увидеть?       — Нет.       — Что? — Вадим не поверил своим ушам. — Почему, Валентина Васильевна?!       — Таково было желание Игоря.       — О боже… — Вадима снова качнуло, и он поспешно сел на ближайшую банкетку. — Мне он не говорил…       — Он говорил мне, — твёрдо сказала она. — Давно, когда ты только начал к нему приходить. Он сказал мне буквально следующее: когда всё кончится, пусть он меня не увидит. Как бы ни просил, ни ругался — не позволяйте. Я не пущу тебя, Вадим. Он прав, тебе не нужно смотреть на него сейчас. Вы ведь попрощались?       — Он со мной, кажется, да… А я – нет! Я не готов! Я не верю! Я и увидеть хочу, чтобы… — голос сорвался. — Чтобы убедиться…       — Ты давно готов. — Жёсткость слов звенела сочувствием интонации. — Ты уже всё понял. И осознал. Осталось принять, но это дело времени. Ты сможешь. Иди, Вадим. Прощай.       Это «прощай» словно захлопнуло двери. И за ними остался друг… а по эту сторону остался он. «Я смогу? — подумалось. — Что я смогу, если я ничего не хочу…» Он напоследок оглядел до мелочей знакомый коридор, встал и пошёл к выходу. Двери больше не откроются, осталось только уйти…       Он вышел на крыльцо, присел на ступеньки, закурил. Начиналась зима, подмораживало, с неба уходили тучи, даря предчувствие солнца. Лоскуты синевы всё увеличивались, сливались, и вдруг яркий луч прорубился сквозь остатки облаков и неожиданным теплом коснулся лица. «Обещай мне, брат!» — вдруг отчётливо услышал Вадим. И сухое мучительное рыдание скрутило тело судорогой, он едва успел зажать рот рукой.       Так и увидела его выскочившая из такси Инна: с тлеющей сигаретой в ходящих ходуном пальцах, с ладонью, прижатой ко рту, с крепко зажмуренными глазами, дрожащего, сжавшегося в комок. Мимо ходили люди, сочувственно смотрели на красивого мужчину, рыдающего без слёз и без звука на крыльце, вывеска над которым говорила о том, что предлагать помощь, скорее всего, уже поздно. Вадик не видел никого вокруг, и Инну заметил лишь, когда она присела рядом и забрала у него сигарету.       — Пойдём в машину, — тихо сказала она, — холодно. — Затушила сигарету о ступеньку, бросила в урну — попала, — и, обняв его за плечи, заставила подняться и пойти к машине. — Я поведу, давай ключи.       В прогревшемся салоне, залитом не по-осеннему ярким солнечным светом, наконец пришли слёзы. «Пообещай мне, брат!.. Смотри, не забудь», — шелестело в ушах, и слёзы лились безудержно и легко, как в детстве, и совсем не было стыдно за них. ***       …должен жить. Должен хотеть жить. В этом сбывшемся несбывшемся… Должен быть счастливым… Обещал! Пока непонятно, как хотя бы начать… Непонятно, как остановить непрерывный полёт в пропасть без дна и покрышки, непонятно, за что зацепиться… Да, где-то есть она, это непреложно, но до неё надо дотянуться… долететь… упасть? А сначала захотеть дотянуться… захотеть… Как? Но ведь обещал… Почему так мало? Так быстро? Вся жизнь — и одна ночь… разве это справедливо? Холодно. Пусто. Зачем всё это теперь… Обещал! Найти причину… зачем искать — вот она: поклялся! Но как выполнить… принять… Что это? Слёзы? Странное ощущение… Солнце яркое… и её тонкая рука на руле… Она хорошо водит, не обращал внимания. И ни разу не видел, как она водит байк, а ведь она всё лето ездила… Обвенчаться с ней, никогда не отпустить больше! Она или никто — это правда! Быть с ней — жить, наконец, по-настоящему! Вот в таком ярком солнце — всегда! Как обещал… За двоих, за всё несбывшееся в сбывшемся… за обоих… за эту единственную ночь… И пусть больше никогда — с ним… но для него! Всё — для него! Слёзы? Всё ещё? Ну и пусть, от них становится легче. А раньше этого не замечал. Да нет, просто давно не плакал… ***       «Вот, нашёл в интернете. Про нас, правда же; -) Хотя это про Александра с Гефестионом.       Когда раздавали жребий нам небеса.       Мы взяли оружие. Нам ли жалеть о том?       Мечом я не стану, меч для тебя — ты сам,       И если бы мне выбирать, мне бы быть щитом.       Священное право — сутью своей — беречь,       Пусть даже не золотом — шрамами он покрыт.       Когда соколиным криком взлетает меч,       От смерти закрыв, удар принимает щит.       И вместо любой награды, забыв покой, —       Ту боль, до конца, насколько мне хватит сил,       Чтоб, после всех войн вернувшись, своей рукой       Изрубленный щит у порога ты опустил. (*)       Я так люблю тебя. Я никогда тебя не оставлю. Никогда. Просто помни об этом».       Инна тоже помнила наизусть это письмо. И уже который год покупала путёвки куда-нибудь — всё равно куда! — на первую половину июля, чтобы увезти любимого мужа из дома. Потому что в это время ночи были коротки и светлы, и ещё зацветали липы. И если они не успевали уехать, Вадим пребывал не в себе: отвечал невпопад, не мог сосредоточиться ни на чём дольше, чем на десять минут, глаза могли вдруг расфокусированно замереть в одной точке… А ещё он плакал во сне. И шептал имя…       Когда примерно через месяц после свадьбы Вадим спросил, не беременна ли она, Инна опешила: «С чего вдруг?» «Мне снился Игорь, сказал, что у нас будет дочка», — улыбнулся он. Дочка действительно родилась ровно через девять месяцев, как по-писаному.       Однажды Вадик опоздал на работу, потому что проспал, не мог проснуться: Игорь во сне — семнадцатилетний, умопомрачительный — ласкал и брал его, до жути реально ощущаясь. Он опоздал на пятнадцать минут, за которые на их объект — отделение крупного банка — напали и расстреляли всю смену охраны. Вадиму пришлось уволиться из этой фирмы, но он остался жив, да и новое место на удивление быстро нашлось, ещё более удачное.       Сны были нечасты, но всегда вовремя: подтекающий тормозной шланг на Вадимовом джипе; гоп-компания на пути Лёшки, возвращавшегося из института затемно; риск запустить воспаление лёгких у Коли; затянувшаяся интрига у Инки в отделе… Многих гадостей удавалось избежать: съездить в сервис на месяц раньше, чем собирался, выйти погулять со своими девочками навстречу Алёше, за руку отвести на флюорографию упрямого Кольку, сделать не два, а четыре варианта спорного проекта, размазав недоброжелателя, как масло по бутерброду… Щит держал удары, закрывал, как стена. Прагматик Вадим начал верить в карму и реинкарнацию. «Вы заколдованы, что ли?» — смеялись друзья, собираясь на очередной сабантуй в их доме, уютном и тёплом, как шерстяной клубок. Оставалось отшучиваться, не рассказывать же правду, — долго, да и не поверит никто…       Обнаружив в первое же лето, что пора липового цвета для Вадика смертная мука, Инна ухитрялась каждый год пропутешествовать эти две-три недели, там, где лип нет или они уже отцвели. Вадим, конечно, всегда помнил Игорька, но обычно это не обрекало его на приступы тоски, память была светлой печалью, чувственной и томной. Тем страшнее было для обоих, когда аромат цветов впервые накрыл его почти физически осязаемым воспоминанием… И отчаянием, беспросветно-чёрным, будто и не прошло полгода уже. Больше Инка не собиралась этого допускать.       На пятое лето, решив романтично отметить пятилетие их новой жизни, они полетели в Париж. Гуляя по городу, Инка взахлёб зарисовывала и фотографировала, Вадим только следил, чтобы она не забывала что-нибудь поесть в этих экспедициях. Она привыкла, что он нипочём не потеряет её на узких улочках, увлеклась, убежала вперёд, а опомнившись, завертела головой, высматривая любимого… Кто же мог знать, что коварный циклон, накрывший Европу в мае, отложил цветение многих деревьев и кустов дней на десять…       Он сидел на скамейке возле маленького сквера напротив Сакре-Кёр, подняв подбородок, смотрел на белый собор, и плакал. Слёзы текли по щекам, на губах играла еле уловимая улыбка, нежная до дрожи. А за его спиной кипела медвяными цветами огромная старая липа… (*)  — стихи Lavern (c нижайшим поклоном и безбрежной благодарностью) Май—сентябрь 2013 Vineta ©