*
На поминки Зик приезжает одним из последних. В небольшой квартирке набилось много людей, они сидят за длинным столом в гостиной, едят и пьют, иногда кто-то встаёт, чтобы рассказать историю из жизни Гриши, каким он был человеком, что значил для говорящего. И правда оказывается, что большинство пришедших — коллеги: постоянно звучат похвалы его профессионализму, мастерству, любви к медицине. «Он был настоящим врачом, — произносит пожилая женщина, утирая слёзы. — Таким чутким, понимающим, всегда находил общий язык с пациентами. И с персоналом очень дружил — дарил медсестрам конфеты по праздникам, всегда находил время, если кто-то просил совета или помощи». Зик не помнит Гришу таким. Ни для него, ни для матери чуткости и понимания никогда не оставалось; наверное, пациентам они были нужней. Может быть, свою речь Эрен произнёс первым, и Зик её пропустил, но что-то подсказывает ему, что никакой речи не было. И из-за стола Эрен уходит очень рано, тихо извинившись. Его никто не останавливает, Зик смотрит, как он исчезает в дверном проёме, чувствуя смутное беспокойство. Ему не хочется ни есть, ни пить, а праздные разговоры вызывают только головную боль. Кому здесь Гриша действительно был дорог? Они забудут о его существовании раньше, чем протрезвеют; хотел бы и Зик быть настолько от него свободным. Кровь Йегеров в его венах, образ Гриши, отпечатанный так глубоко, что годы не стёрли ни единой черты, тысячи воспоминаний, от которых невозможно сбежать. Зик был бы счастлив не быть его сыном: разве можно мечтать о большем? Может быть, другой мужчина не разрушил бы жизнь его матери. Эрен не был бы его братом. Зик не хочет думать, что мог бы никогда его не встретить, наоборот: представляет, как познакомился бы с сыном подруги матери (они бы подружились с Карлой, с ней невозможно было не подружиться), беспокойным подростком в драной одежде. Сколько бы Карла ни зашивала его джинсы и футболки, он все равно вечно за что-то цеплялся, падал с велосипеда, с заборов и крыш. Они бы поладили. Так же, как это случилось в жизни: Зик встретил бы его уже подростком и с первого взгляда пал к его ногам. Они начали бы встречаться, когда Эрен стал бы достаточно взрослым, и никто не смог бы их осудить. Может, немного: всё же Зик сильно старше, но это такая мелочь. Они бы имели право друг друга любить. Гриша всю жизнь отнимал у Зика всё, что у него только было: счастливое детство, довольную, радостную маму, мечты о нормальной семье, надежды и веру в себя. Эрена он отнял в самом прямом смысле из возможных, это простить тяжелее всего. Зик вообще не уверен, что на это способен. Неблагодарный сын, даже на поминках своего отца он не может думать о нём иначе, чем с неутихающей злостью. Уход Зика из гостиной мало кто замечает: да он ни с кем и не общался. Он идёт по пустому коридору, вглядываясь в выцветшие обои на местах, где раньше висели любимые Карлой картины, и замечает следы на стене вместо прибитых полок с книгами. В гостиной это не так бросалось в глаза: накрытый стол и обилие гостей отвлекали внимание, но теперь Зик замечает, какой необжитой выглядит квартира — словно хозяева собирали вещи, готовясь съехать. Или сделать ремонт. Есть ли у Эрена на него деньги? Зик останавливается перед потрёпанной дверью в его комнату, вспоминает плакат какой-то популярной тогда группы, который на ней висел. Левый нижний угол был оторван, а солисту, крепкому блондину в рваной майке, Эрен подрисовал усы и пышные ресницы. Любимому члену группы, невысокому мрачному барабанщику, достались кошачьи ушки и хвост: выглядел он так, словно хотел оторвать юному художнику руки по самые плечи. Почему-то всё это Зик видит отчетливо, а название вылетело из памяти, как и все песни, а ведь он даже ходил с Эреном на концерт. Из комнаты доносится шум, и Зику стоило бы попросить разрешения войти, но перед глазами встаёт растерянный, трущий кулаками глаза Эрен, который не решался позвать, но очень нуждался в поддержке. Зик нажимает на ручку, встречает сопротивление запертого замка и на пробу давит сильнее: он был сломан с тех пор, как тринадцатилетний Эрен научился хлопать дверьми так, что стекла едва не вылетали из окон у всех жильцов в округе, — и, да, его так и не починили. Кровать стоит точно там, где Зик и помнит. На ней он спал, прижимая к себе своего брата, уставшего от бесконечных прогулок, слёз или секса. Сейчас Эрен лежит на этой самой кровати широко разведя ноги, над ним нависает рыжий парень с идиотской причёской; Зик наконец понимает, что же это были за звуки. Он замирает на месте, тупо моргая, не осознавая, что видит перед собой, пока парень не приподнимает брови, глядя на него. Он не пытается отстраниться от Эрена, но не двигается, лишь только без тени смущения делает жест рукой, словно отгоняет муху: — Может, закроешь дверь? Всё ещё оглушённый, Зик делает шаг вперёд и прикрывает дверь за собой. Фырканье раздаётся сразу после возобновления медленных, плавных движений бёдрами. — Я имел в виду не это. — Блядь. Подожди, Флок, — наконец Эрен подаёт голос и трогает Флока за плечо, тот останавливается в ту же секунду. — Зик, ты не заметил, что я занят? Его взгляд и интонации кажутся раздражёнными — так мама в третий раз объясняла Зику, почему они не могут пойти в кино. На четвёртый она начинала орать. — Какого… дьявола. Это же поминки, Эрен. Зик вновь чувствует себя безнадёжным идиотом, но эта прописная истина не находит отклика ни в одном его собеседнике. Флок округляет глаза, воскликнув: «Да ну?», а Эрен только поджимает губы. — Ну вот иди и поминай заботливого отца, любящего мужа и потрясающего врача — я ничего не упустил? — тебе, должно быть, есть что рассказать. Шпилька не попадает в цель: запоздалая жадная ревность догоняет Зика, вцепляется в горло с яростью дикого зверя. Он ни о чём не может думать кроме того, что его брат… под этим ублюдком… Хочется схватить Флока за шкирку и как есть, голого, вышвырнуть вон. Плевать, что скажут те, кто остался в гостиной. — Эрен, — зовёт он, сам не зная, о чем просит. Эрен вздыхает и повторяет жест Флока — никогда ещё Зик не чувствовал себя настолько униженным, а уж ему есть с чем сравнить. — Выйди, Зик. Это не звучит как просьба. Зик выходит, тихо прикрыв за собой дверь.*
Чувствуя себя ужасно глупо, Зик остаётся стоять у стены напротив — снаружи нельзя закрыть дверь даже на сломанный замок, он не может позволить кому-то застать Эрена в такой момент. Иногда мимо него в сторону туалета проходят люди, для них у Зика готов ответ: «Мне стало нехорошо». Ему тоже сочувствуют, не задают лишних вопросов. Эрен и Флок не слишком громкие. Никто не остаётся прислушиваться у его комнаты, не вскидывает голову в брезгливом недоумении. Редкие хлопки входной двери за углом коридора разрезают тишину, каждый раз заставляя Зика вздрагивать. Наконец открывается дверь в комнату Эрена: Флок, одетый и собранный, награждает Зика насмешливым взглядом и направляется к выходу. Его походка уверенная, пружинистая, он точно не выглядит как человек, боящийся быть застуканным. Но он не заглядывает в гостиную, и никто, кроме Зика, не встречается ему по пути. Входная дверь хлопает в очередной раз. Зик ждёт, что Эрен тоже скоро появится, но этого не происходит ни через пять, ни через десять минут. Для того, чтобы снова зайти к нему, Зику требуется куда больше смелости, но он всё же справляется с собой. Только слепой не заметит, что Эрен не в порядке. Может быть, Зик всегда был плохим братом — когда пропустил его детство, когда трахал, когда оставил одного, — но сейчас он намерен сделать всё, чтобы это исправить. Эрен по-прежнему обнажённым лежит на кровати, согнув колени и закинув под голову одну руку. Во второй он держит сигарету — клубы дыма поднимаются к потолку, вся комната кажется покрытой туманом. Зик морщится: окно закрыто, запахи дешёвого табака и секса смешиваются, дополняя и перекрывая друг друга; ему тяжело дышать. Качнув пальцами, Эрен стряхивает пепел на пол; Зик перестаёт наконец его разглядывать, уделив внимание обстановке. Комната, такая же пустая, как и остальная квартира, очень грязная: бутылки из-под энергетиков, пива и газировки соседствуют с немытой посудой и салфетками, пустыми и не очень пакетами. В полумраке из-за прикрытых штор Зик не видит, ползает ли кто-нибудь по всему этому добру, но он уверен, что иначе и быть не может. Кроме кровати и распахнутого шкафа, в комнате нет никакой мебели. Одежда валяется везде вперемешку с мусором, на полках лежит только часть мятых, бессистемно рассованных вещей. Зик идёт, стараясь наступать на чистые места, но под ногами постоянно что-то хрустит — пожалуй, стоило надеть обувь. Эрен молчит, пока Зик открывает окно, никак не показывая, что вообще заметил его присутствие. — Стоит прибраться, — замечает Зик, вдыхая свежий воздух. Не лучшее начало разговора — он ожидает, что Эрен и вовсе не ответит, но за спиной раздается по-прежнему ровный голос: — Иногда Флок выносит мусор, но он и так заебался, драя гостиную, ванную и коридор. А ещё кухня, там он вообще чуть не вскрылся. — Твой парень? — Зик оборачивается и как раз успевает заметить медленный кивок. Он не удивлён: Эрен всегда легко сходился с людьми. — Почему его не было на похоронах? — Потому что я его не звал. Эрен не говорит: «Как и тебя, вот только Флок оказался понятливее», но фраза и без того повисает между ними, такая реальная, что Зик словно слышит её в тихом шёпоте ветра за окном, в шумных разговорах в гостиной. — В комнате Гриши также грязно? — Ещё хуже. Уверен, он ссал и блевал прямо там, я хотя бы до туалета дохожу. Зик уверен, что Эрен умышленно сгущает краски, но все равно морщится. Даже если Эрен не выгонит его, осыпая в спину проклятиями, не выйдет ночевать в комнате отца. — Я хочу остаться. Займу диван, ты не против? Ожидаемой бури не случается, Эрен даже не цыкает так, словно удивлен слышать такую дурь. Только машет рукой с зажатой в пальцах сигаретой: валяй. Это внушает Зику хоть какую-то уверенность, но всё внутри кричит о том, что ничего не в порядке. — Если Флок устал, здесь уберусь я. Эрен тихо хмыкает, переворачивается на бок и смотрит на Зика, подложив под щеку ладонь. Пыль, сверкающая в солнечных лучах, обрамляет его фигуру, превращает во что-то неземное, как будто волшебное. Зик рассматривает очерченные мышцы, выступающие рёбра и змеящиеся по рукам татуировки. Длинные волосы, рассыпавшиеся по подушке. В Эрене нет ничего от мальчика, которого он когда-то знал и так и не смог ни забыть, ни разлюбить. Впервые Зика посещает мысль, что это может произойти здесь, рядом с ним. Реальность совсем не похожа на робкие надежды, которые он всеми силами гнал прочь. Он понимал, что будет непросто, но думал, что сможет выдержать все истерики, вспышки гнева и показательное игнорирование. Эрен никогда не умел скрывать эмоции, всё читалось по лицу, жестам, интонациям, даже по громкости сопения. И после любой отвратительной ссоры, со стороны похожей на прелюдию к драке, он всегда извинялся и прощал — с одинаковым пылом. — Тебе, наверное, совсем нехрен делать, — после долгого молчания медленно произносит Эрен и закрывает глаза. Тлеющая почти у фильтра сигарета выпадает из его пальцев и приземляется на пол. Зик подбирает её, тушит о пустую тарелку и забирает с собой.*
На то, чтобы убрать за гостями, уходит весь вечер. Зик чувствует себя вымотанным, хотя самое сложное впереди. Диван неудобный, слишком узкий, ему не досталось даже постельного белья и нормальной подушки, но сон приходит, стоит только лечь. Утром Зик продолжает то, что начал: закупает средства для уборки и мусорные пакеты и выгребает дерьмо из комнаты Гриши. Работать приходится в респираторе: Эрен явно знал о чём говорил. Зик не хочет думать о том, каково было жить в таких условиях — сколько? месяцы? годы? — но возвращается к этому снова и снова. Злость на Гришу придаёт сил десятками таскать на помойку мешки и драить места, о существовании которых в квартире Зик даже не догадывался. Он выносит мебель, какую может, и мечтает избавиться от истоптанной клопами и тараканами кровати, но ждёт, когда проснётся Эрен, чтобы не слишком шуметь. После обеда Зик решает, что ожидание слишком затянулось: может, Эрен ушёл, пока его не было? Но тот находится у себя, спящим под тонким одеялом. Ночь была холодной, но окно осталось открытым нараспашку, теплолюбивый Эрен не мог не замёрзнуть. — Эй, просыпайся. Так можно и заболеть. Эрен с трудом моргает и поднимает на Зика такой уставший взгляд, словно всю ночь разгружал мешки с цементом. Или самолично закапывал отцовский гроб. — Ты ещё здесь, — произносит он не удивлённо, скорее констатируя факт. — Я надеялся, мне приснился кошмар. — Настолько не хочешь меня видеть? Зик начинает собирать мусор с пола. Вместо ответа Эрен задаёт свой вопрос, лениво следя за его перемещениями: — Никаких причитаний о том, как можно так запустить квартиру? — У тебя был не лучший пример для подражания. Всего на секунду на его лице отражается проблеск какой-то эмоции: боли, раздражения или ещё чего-то, что Зик не успевает рассмотреть и понять. — При маме здесь всегда было чисто. «Но она давно умерла», — не развивает мысль Зик. — Отец продал все вещи? — спрашивает он вместо этого. И вновь Эрен удивляет его, поддержав разговор. — Только самые дорогие. Остальное я сам сломал и сжёг. Неуместная улыбка возникает сама собой, Зик не в силах её спрятать. Разве мог Эрен сказать что-то ещё настолько эреновское? — Кстати, я собираюсь разобрать и выкинуть кровать отца, на неё страшно взглянуть. Можем и сжечь, если тебе так больше нравится, хотя это будет жестоко к поколениям и поколениям клопов, что нашли в его матрасе своё пристанище. Эрен шумно выдыхает и поворачивается на спину, устремляя взгляд в потолок. Его верхняя губа приподнимается в оскале, как у рычащей собаки, когда он отчетливо произносит: — Ненавижу клопов.*
Вооружившись топором, Эрен сосредоточенно рубит неразборный каркас кровати. Он оделся в весьма условно чистую одежду, собрал волосы в неаккуратный хвост и умылся, но явно не стал принимать душ. Респиратор он не носит, да и Зик не захотел его надевать: теперь в комнате резко пахнет химией и ничем другим. Это не так уж страшно. Зик следит за тем, как напрягаются мышцы Эрена под тонкой футболкой, и собирает обломки в огромный мешок для строительного мусора. — Надо выкинуть и твой матрас, — произносит он, когда Эрен ненадолго прерывается, чтобы утереть со лба пот. Наконец Зик может рассмотреть его татуировки: множество маленьких, нечётких картинок на правой руке и тянущуюся по левой многоножку, извивающуюся, тёмную; кажется, будто можно потрогать её тонкие лапки. — Я собирался. — Эрен не оборачивается и пинает ногой надломанную деревянную балку, с пронзительным хрустом та падает на пол. — Но оказалось, если хочешь избавиться от всего старого, нужно где-то взять новое. С этим как-то не задалось. Воспоминания о нищете не тускнеют, сколько бы Зик ни зарабатывал. Деньги на сберегательном счёте успокаивают его, внушают уверенность в том, что завтрашний день не начнётся с мысли о том, где же раздобыть еды. В фондах помощи малоимущим половину порций он незаметно брал с собой, чтобы маме тоже было что поесть. Чаще она не притрагивалась к тому, что Зик приносил домой, испорченные блюда приходилось просто выкидывать: Зик ждал до последнего, не ел то, что принадлежало ей. Позволь Эрен, Зик бы все накопления потратил на него. Отремонтировал бы убитую квартиру, заказал новую мебель, купил бы всё, чего бы Эрен ни попросил. Оплатил бы его учёбу, одежду, любое увлечение. Он прекрасно знает, что услышит, но всё равно говорит: — Я куплю. И не ошибается: — Забей. Спорить не хочется, вместо этого Зик решает сменить тему: — Ты где-то учишься? Работаешь? — Недавно уволили за прогулы. Собираюсь на собеседование на следующей неделе. — Кем устраиваешься? — Охранником в супермаркет. В школе Эрен мечтал стать военным: он нашёл училище недалеко от Шиганшины, говорил, что обязательно сдаст все экзамены и нормативы, и будет защищать свою страну. В те годы отношения между Марли и Парадизом оставляли желать лучшего, патриотические призывы звучали из каждого угла. Эрен принимал это очень близко к сердцу. — Я читал одну книгу, — прошептал он как-то перед сном, едва громче ливня за окном, уткнувшись лицом Зику в плечо. — Там ночью девушка услышала гром и подумала: «Наконец-то дождь, не будет так жарко». А утром оказалось, что это упали бомбы: началась война. Каждый раз, как просыпаюсь ночью от грома, об этом думаю, лезу гуглить последние новости. Не хочу, чтобы такое на самом деле случилось. Гриша и Карла не разделяли его устремлений, но поддерживали, собирались оплатить учёбу, даже ездили посмотреть на это хвалёное училище. Очевидно, планы Гриши поменялись, и Эрену тоже пришлось пересмотреть свои. — Копишь на учёбу? Уголок губ Эрена дёргается, и следующий удар по изголовью кровати раскалывает его надвое. — Ну да, как же. Одно время копил, а потом отец украл все деньги. Ну, я сам идиот, нечего было их здесь держать. Зик вскидывается с глупой надеждой, что хоть сейчас Эрен шутит, если это вообще можно назвать шуткой. Даже после всего увиденного принимать такие новости неожиданно тяжело, как будто Эрен может наконец рассмеяться, сказать, что Зик — придурок на такое вестись. Отец просто уехал в отпуск, и все, кто приходил на похороны — нанятые актеры. Эрен, конечно, не смеётся. — Украл твои деньги? — переспрашивает Зик, всё ещё пытаясь понять, как мужчина, который хоть на втором ребёнке вдруг начал вести себя, как подобает отцу, вдруг снова превратился в ублюдка. Может, люди действительно не меняются. — Да он бы и мать родную за дозу продал. — Эрен пожимает плечами, будто это ничего не значит. Зик видел залежи упаковок от таблеток, когда убирался, и не слишком-то верил, что это лекарства, но всё равно поджимает губы. — Хотя, конечно, я тогда разозлился. У нашего бати был тяжелый удар. — Вы подрались? — Вопросы не кончаются, своя жизнь кажется Зику миражом. Как мог он чему-то радоваться, видеться с друзьями, ходить в кафе и кино, покупать билеты на матчи, просто — спокойно дышать, когда его брат существовал в этом аду? Эрен отмахивается: — Не в первый раз. Зик не знает, что сказать, как поддержать его так, чтобы не спугнуть. Приходится промолчать.*
После ритуального сожжения кровати Зик делает им обоим чай, садится за хлипкий пластиковый стол. Он уже догадался, что его принесли специально для поминок, как и разномастные, явно дешёвые стулья. Хорошо, если всё это великолепие не было найдено на помойках. Эрен тоже садится, закидывает ноги на соседний стул и по ложечке пьёт горячий чай. Зик любуется знакомой привычкой, в груди теплеет и колет, он сам не замечает, как начинает улыбаться. Они молчат. Зик хочет поговорить с ним о чём угодно, но в голову ничего не приходит. Все эти годы, и особенно сейчас, он скучал по тому, как с Эреном было просто. Они могли часами болтать ни о чём, дурачиться, как маленькие дети, и даже редкое молчание ощущалось правильно и уютно. Сейчас оно давит на Зика тысячетонной водной толщей: кажется, в нём можно утонуть. Ничего стоящего так и не придумывается: Эрен достаёт из кармана свой старый смартфон — подарок Зика на шестнадцатилетие, — смотрит на экран и направляется к выходу. — Ты куда? — На обед с родителями Флока. Одежда Эрена, мало того что мятая и несвежая, пахнет костром, его грязные волосы растрепались так, что едва ли могут считаться собранными в хвост. Зик не хочет отчитывать его, как ребёнка, но не может не уточнить: — В таком виде? Впервые улыбка Эрена напоминает прежнюю: совсем не такая широкая, но искренняя; на секунду Зик забывает, о чём спрашивал, любуясь ей. — Разумеется. — Эрен трёт редкую щетину, делающую его похожим на драного бездомного кота. — В этом весь смысл. Зик качает головой и собирается продолжить спор — как бы Эрен себя ни чувствовал, не хочется позволять ему позориться, — но тот развивает мысль: — Семья Флока — толстозадые богачи, которые слишком много о себе думают. Он обожает приводить меня домой и кошмарить их: уверен, они считают меня преступником и наркоманом и всё ждут, когда я убью Флока или подсажу на героин. Пиздец как весело. Веселья Зик не разделяет, но спорить раздумывает. Гриша всегда считал, что он слишком многое Эрену позволял, и если с тех пор что-то и изменилось, то только в худшую сторону: если Зик найдёт то, что сможет его порадовать, то вылезет из кожи вон, чтобы это достать. Место душевного равновесия родителей Флока в его системе ценностей падает так низко, что об этом не выходит даже переживать.*
Несколько дней от Эрена нет вестей, Зик пытается не волноваться: у Эрена наверняка есть свои дела и нет желания их обсуждать. А ещё у него есть парень. Это тоже тяжело принять, но факт остаётся фактом. Может быть, он даже хороший человек — откуда Зику знать? — но, кажется, не очень хороший любовник. Эта крамольная мысль не даёт покоя: никогда с Зиком Эрен не выглядел таким отвлечённым, совершенно незаинтересованным в сексе, как тогда на поминках. Кажется, у него даже не стоял. С его либидо сложно было справляться, иногда Зику казалось, что он наебался на всю оставшуюся жизнь, а самое худшее — Эрен очень шумел. Если Гриша находился дома, Эрену можно было только подрочить, и то затыкая второй рукой рот: даже от минета он выл так, что становилось неловко перед соседями. Это не считая того, как он извивался и цеплялся за Зика, оставляя синяки и царапины. Может быть, дело не во Флоке, конечно, но Зик уверен: с ним всё было бы по-другому. Он знает тело Эрена лучше своего собственного, выучил, где его нужно трогать нежно, где — кусать и сжимать до боли. С какой скоростью нужно трахать — и членом, и пальцами, — как быстро переключиться с дразнящих прикосновений языком на глубокий минет. Сколько ему нужно дать отдохнуть, прежде чем вновь начать ласкать, доводя до оргазма снова и снова, пока Эрен не вырубался, совершенно не соображающий. Каждый раз, начиная слишком уж над этим раздумывать, Зик обрывает себя. Нужда быть рядом с Эреном во всех смыслах не гаснет, но даже если главный противник их отношений мёртв, это не развязывает Зику руки. Эрену нужна семья или хотя бы то, что от неё осталось, между ними всё и так слишком сложно. И у Эрена есть Флок. Это, конечно, тоже важно. Уборка наконец заканчивается, квартира остаётся выглядеть просто обветшалой и сиротливо пустой. Слово «сиротливо» Зик повторяет про себя несколько раз, пробуя на вкус. Они с Эреном оба теперь сироты. Сидеть дома без дела невыносимо, Зик допрашивает Пик о делах: по её словам, Кольт отлично справляется, клиенты довольны качеством выточенных им бит, хотя, конечно, выдерживать нужный ритм работы ему непросто, так что заказы копятся. После рассказов о работе она несколько минут ничего не пишет, но потом всё же задаёт ожидаемые вопросы: 12:14. Пик: у тебя там все ок? э сильно переживает по из-за гр? :с Зик отвечает очень лаконично: 12:16. Зик: Ок. 12:18. Пик: надеюсь скоро вернешься! мы с порко устраиваем вечера кино, даже райнер пришел один раз. как приедешь, разрешу тебе выбрать фильм 12:18. Зик: Звучит отлично. Зик выключает экран и откладывает телефон в сторону. А немного подумав, снова берёт его в руки и ищет ближайший строительный магазин.*
Эрен возвращается поздним вечером вторника, одетый в тёмные джинсы, явно некогда выглаженную рубашку, чистый, без дурацкой щетины. Волосы он собрал в пучок, выбивающиеся из него пряди короче, чем были, когда он уходил. Не здороваясь, Эрен заходит на кухню и наливает себе воду из-под крана. — Фильтр на подоконнике, — подсказывает Зик, не отрываясь от ужина. Куриная грудка и пюре — не вершина кулинарного искусства, но ему всегда нравились простые блюда. Курицу он специально обжарил посильнее — Эрен всё мясо предпочитает больше напоминающим подошву. Эрен оборачивается к окну и несколько секунд стоит не шевелясь. — У меня нет фильтра, — наконец произносит он твёрдым, настойчивым тоном. Зик уверен, ему непросто было удержаться от крика. Что ж, в любом случае уже поздно идти на попятный. — Я купил его. Мне же надо что-то пить. Эрен добирается до подоконника в два шага, поднимает фильтр, доверху наполненный водой, и швыряет в стену с такой силой, что пластик разлетается на осколки. Зик вздрагивает. Он ничуть не удивлён. Где-то внутри что-то словно встаёт на своё место. — Мне здесь, блядь, не нужен сраный фильтр! — кричит Эрен и смахивает со стола тарелку. Пюре прилипает к стене рядом с мокрым пятном, а курица с плеском падает в лужу. — Откуда эти ебаные кастрюли?! Они мне здесь тоже нахуй не нужны! Зик поднимает на Эрена спокойный взгляд: — Всем нужен фильтр, Эрен. Вредно пить воду из-под крана. Следующей в стену летит сковородка, от неё отваливается только съемная ручка; может быть, она даже не сломалась, а просто отстегнулась. Опрокидывая стол, Эрен задевает пластиковой ножкой бедро Зика: домашние штаны надрывно трещат и рвутся, едва не превращаясь в наполовину шорты. Обидно, это подарок Пик на прошлый день рождения. — Надо же, какой же ты, блядь, умный, — шипит Эрен, пиная стулья. Зик подозревает, что скоро дело дойдёт и до того, на котором он сидит, поэтому предусмотрительно поднимается на ноги. — Может, дашь мне ещё какие-нибудь советы? Кушай кашу, не дружи с плохими мальчиками, не ебись с родственниками и не воруй в магазинах, в которые потом будешь устраиваться на работу! И действительно: стул Зика летит дальше всех, врезается в видавшую виды раковину, но, к счастью, оказывается слишком лёгким, чтобы её разбить. Эрен не успокоится, пока не наорётся, так что Зик решает задать вопрос, хотя и сам уже всё понял: — Тебя не приняли? — Конечно нет, ты что, идиот?! Никому нахуй не упёрлось принимать меня на работу! Да весь этот ебаный город знает, кто я такой! Больше раскидывать нечего, так что Эрен переключается на другой способ разрушения: подбирает один из стульев и бьёт его о стену, снова и снова, пока тот не разламывается на куски. Впервые Зик понимает, что не знает, что ещё от него ждать: вдруг следующим Эрен начнёт бить уже его? Зик представляет, как схватит его поперёк груди и повалит на пол, уворачиваясь от пинков и укусов, и будет держать так, пока Эрен не устанет. Он не Гриша и не станет отвечать злостью на злость, Эрен не способен его довести. Ножка стула упирается Зику в грудь. Эрен тяжело дышит, глядя на него бешеным, совершенно невменяемым взглядом. Желание обнять его такое сильное, что затмевает всё, но Зик сдерживает себя. — Я запихну её тебе в жопу, если, когда вернусь, найду ещё какую-нибудь бесполезную хуйню. Я, блядь, не шучу. Эрен дожидается медленного кивка и уходит, напоследок швырнув ножку слегка правее Зика. Она попадает в окно, но стекло не разбивается, а только идёт длинной трещиной прямиком до нижнего угла. Первое, что делает Зик, оставшись в одиночестве, — выносит весь мусор, включая тот, которым Эрен пытался ему угрожать.*
Два дня спустя при виде своей комнаты Эрен глубоко вздыхает и поворачивается к Зику с таким видом, будто готов убивать. — Что это? — Лёгкий косметический ремонт, — докладывает Зик. Новые бежевые обои придают помещению свежий вид, хорошо сочетаются с кроватью, двумя тумбами, столом и шкафом из светлого дерева. Ярким пятном выделяется мягкое черное кресло на колёсиках с логотипом какой-то игровой компании: его Зик купил, вспомнив, как Эрен любил часами зависать с друзьями в какой-то то ли стрелялке, то ли бродилке. Самого компьютера ещё нет — после прошлой встречи Зик побоялся сразу заказывать технику. — Я, кажется, сказал тебе в прошлый раз… — начинает Эрен, но Зик перебивает его: — Я выкинул ту ножку, так что пихать мне в жопу придётся что-нибудь другое. Да и это в любом случае не «бесполезная хуйня». На секунду ему кажется, что Эрен усмехнётся над шуткой, но тот всё так же стоит, прищурившись, с совершенно каменным выражением лица. — Я. Ничего. Не просил, — произносит он, заметно сжимая пальцы на ручке двери. Зик пожимает плечами. — Тебе и не нужно просить. Это подарок. Я столько твоих дней рождений пропустил. — Я продам эту помойку, ясно? — огрызается Эрен. — Твои подачки мне нахуй не нужны. — Хорошо. Если мы немного приведём квартиру в порядок, она будет стоить дороже. Если хочешь, я помогу тебе с… Хлопок двери прерывает речь Зика на середине; он замолкает, прислушиваясь к звукам внутри. Ничего страшного не происходит — кажется, Эрен, не раздеваясь, падает на кровать и воцаряется тишина. Зик стоит минуту-другую и облегчённо улыбается. Может быть, Эрен просто устал, чем бы он там ни занимался, но такая реакция — всё равно маленькая победа.*
— Что будешь делать с деньгами? — спрашивает Зик следующим утром, будто их разговор не прерывался вовсе. Эрен приподнимает бровь, проходя мимо него на кухню, но всё же отвечает после недолгого молчания: — Новая квартира. Учеба. Знание, что он не окончательно опустил руки, согревает Зика изнутри. Он всегда знал, что Эрен сможет добиться многого. Лётчик-испытатель? Чем бы ни было возможно выделиться в этой профессии — Эрен бы справился. В школе, по предметам, которые действительно его интересовали, он всегда был одним из лучших, потому что погружался в изучение с головой. Иногда увлекался даже слишком сильно: Зик до сих пор помнит, как пытался успокоить рыдающего Эрена, который сначала неправильно начертил границы Марли в контурной карте, расстроился, а потом расстроился ещё сильнее, когда на карандашную штриховку упало несколько его слёз и окончательно её испортили. — Хватит лыбиться, — огрызается Эрен, доставая из холодильника сыр. — И запиши, сколько потратил на ремонт. Я верну каждую марку. — Эрен, я же уже сказал, это… — И я уже сказал. Мне не нужны от тебя подарки, Зик. Либо так, либо я срываю обои, выношу всю мебель, и ты увозишь её, куда захочешь. — Я сохранил чеки, — неохотно уступает Зик. Эрен ещё недолго смотрит на него, словно ожидая продолжения спора, и, не дождавшись, вдруг ощутимо расслабляется. — Как там Райнер? Впервые Эрен интересуется чем-то из жизни Зика, пускай когда-то Райнер и был частью жизни Эрена тоже. Зик неловко улыбается, не зная, что ответить. — Да, знаешь, неплохо. Когда Зик уезжал, Райнер только вышел из больницы после попытки суицида, но Эрену незачем слышать об этом. Всё было проще в те годы, когда они общались: во время учебы по обмену Райнер держался удивительно неплохо, только в Марли он начал замыкаться — перестал выходить из дома, общаться с друзьями. Зик знает, каково это — слишком сильно любить мать, которая только портит жизнь, поэтому не может его судить. Может, проживи Дина дольше, Зик тоже попытался бы вскрыть вены, лишь бы сбежать от ощущения, что во всём её подвёл. — Поступил на архитектора, но сейчас взял академ, — немного подумав, формулирует он. Эрен медленно кивает и не задаёт вопросов; Зик решает, что в таком случае может рискнуть сам. — А как Микаса и Армин? Напряжение возвращается к Эрену моментально: он весь ощетинивается, даже взгляд становится каким-то колким. Он выглядит так, будто защищается, хотя Зик и не думал нападать. Замирает с ножом в руке, занесённым над хлебом, прежде чем отрезать кусок. — Не имею ни малейшего представления, — фыркает Эрен. — Не имею привычки, как они, лезть в чужие жизни. — Вы поэтому не общаетесь? Они к тебе слишком «лезли»? — Да, прямо, блядь, как ты сейчас! — И снова, как и всегда, тумблер настроения Эрена переключается за секунду. — Отвали! — Эрен, я не хотел… — Блядь, да заткнись уже! Ты ещё не понял? Я терплю тебя здесь только потому, что Гриша тоже был твоим отцом, так что было бы хуёво выставлять тебя на улицу, но, Имир свидетель, если продолжишь в том же духе, то покатишься обратно в свою Марли раньше, чем успеешь задать ещё какой-нибудь тупой вопрос! — Хорошо. Прости. Извинение слегка тормозит Эрена, он приоткрывает рот, словно силясь что-то сказать, но в итоге только хмурится сильнее и втыкает нож в столешницу. «Всё равно она была старой», — невольно оценивает Зик. — Пошёл нахуй, — злобно, но куда менее экспрессивно бросает Эрен, прежде чем уйти. Недоделанные бутерброды остаются лежать на разделочной доске. Зик смотрит на них, думая об одном: найдёт ли Эрен, где ещё поесть, или проведёт день голодным?*
Эрен возвращается к обеду. Сперва смеривает приготовленный Зиком картофельный суп нечитаемым взглядом, но затем всё же накладывает себе полную тарелку и садится на диван рядом. — Приятного аппетита, — желает Зик, в ответ на что Эрен только хмыкает. Перед глазами встаёт воспоминание о том, как этот самый суп варила Карла, посыпала сверху гренками и звала всех за стол. Она была отличной хозяйкой, пока не вернулась, как казалось, побеждённая Гришей болезнь, а потом готовить пришлось уже Зику. Эрен к кухне подходить отказывался и до того, как Карла умерла, а уж после перестал даже составлять ему компанию во время готовки. У Эрена в кармане начинает вибрировать телефон, на экран он смотрит с лёгким раздражением, но берёт трубку. — Что? Слов собеседника Зику не слышно, но тот куда многословнее. В ответ на длинную речь Эрен слегка качает головой: — Нет. Не хочу. Да. Блядь, а я должен? Ой, Флок, сходи-ка ты нахуй. Он вешает трубку, так сильно нажав на экран, что странно, как не трескается стекло. Ложку он хватает так же резко, почти зло, будто это посуда в чём-то виновата. — Проблемы в отношениях? — Хуятношениях. Ты реально с первого раза не понимаешь или только прикидываешься тупым? — Я не хочу лезть, Эрен. Просто… если захочешь что-то обсудить — только скажи. Эрен закатывает глаза и молча принимается за суп. Его недовольный тон в разговоре с Флоком неудивителен, но Зику казалось, что уж хоть с ним Эрен должен вести себя иначе, чем с остальными. Хоть с кем-то? Невозможно всё время вариться в своих обиде и злости. Зик так хотел бы его от них спасти. Если бы Эрен только позволил. — Красивые татуировки, — произносит Зик, лишь бы хоть что-то сказать. Эрен приподнимает бровь. — Какие? Разве что эта. — Он поводит плечом, у которого начинается многоножка, а потом кивает на вторую руку. — Жан набил её в качестве извинения за всё вот это. Образ одноклассника Эрена, с которым тот постоянно ругался, очень смутный: Зик помнит только, что пару раз тот приходил в гости и пытался побить рекорды Эрена в какой-то игре на приставке. — Так это работы одного мастера? Занятно, — хмыкает Зик, рассматривая нечёткие, часто кривые и поплывшие татуировки в разных стилях: надписи соседствуют с цветными мультяшными картинками, перебиваются чёрными узорами и абстрактными изображениями. — На чём-то же ему надо было учиться. Уродские партаки, конечно, но я не жалею. Тут же целая жизнь. Кстати, эту я набил в память о тебе. Эрен выворачивает предплечье: на его задней части коричневая обезьяна показывает задницу, её голову нимбом огибает надпись «чудовищный мудак». — Очень мило. — Не то слово. Про отца тут тоже есть. Шприц с размытым контуром подпирает угловатая цитата в кавычках: «Я вколю тебе галоперидол». Зик вздыхает и отводит взгляд. Ему Гриша тоже много говна в жизни наговорил, но такого он не помнит. Впрочем, удивительного мало: таких скандалов, как Эрен, он не закатывал и в лучшие дни. — Хорошо, что он не был психиатром, — вздыхает он. Эрен неожиданно улыбается и издаёт короткий смешок. — Да не, почему. Психиатр бы нам всем пригодился.*
Ещё две более-менее тихие истерики спустя Зик покупает обеденный стол и стулья: ему надоело есть на диване и стряхивать потом крошки — часть всё равно остаётся, мешает ему спать. Эрен при виде обновок закатывает глаза, но ничего не говорит. Может быть, он пожалеет нормальную мебель, за которую ещё и придётся платить самому, и не станет её крушить. — По поводу квартиры, — медленно произносит Зик, когда Эрен садится на диван в метре от него, пытаясь подобрать слова. — Ты уже выбрал, где будешь брать новую? Пик пишет всё чаще, спрашивая, когда он вернётся, а Зик и сам не знает ответа. Чего он добивается здесь? Не похоже, чтобы Эрену становилось лучше от его присутствия: шаги навстречу настолько крошечные, что почти незаметны. Так может продолжаться ещё очень долго, у Зика нет столько времени. Стыд от осознания, что он снова не может остаться с братом, зудит под кожей: так нельзя. Нельзя бросать его здесь. Теперь у Эрена уже точно никого больше нет. — Не знаю. Может, перееду вглубь острова, всегда хотел жить ближе к столице. Зик знает, что будет дальше. Кажется, что крик раздаётся в голове даже раньше, чем он произносит фразу, которая его вызовет: — Поехали в Марли. Но вместо того, чтобы кричать, Эрен вдруг начинает смеяться. Громко, заливисто, так, будто действительно услышал что-то смешное. Зик прикрывает глаза, но не пытается его прервать. — С кем? С тобой? — выдавливает Эрен в перерывах между приступами хохота. — Что, правда? Ты за этим приехал? Пригласить меня, зачахшего в этой дыре, в свою замечательную жизнь на волшебном континенте? Ничего себе, какой ты великодушный! Чувствуешь себя героем в белом плаще? — Что ты несёшь? — морщится Зик. — Я просто не хочу, чтобы ты оставался один. Он хотел бы чувствовать себя героем, правда. Ради этого и пытается, ради этого готов идти до конца. Но пока получается совсем наоборот. — Я один уже два года, Зик! — наконец кричит Эрен. — И что-то раньше тебя ничуть не волновало, как там поживает твой младший братишка! Замучала совесть? Ты охуенно задержался со своими заманчивыми предложениями! — Я знаю, Эрен, и мне очень жаль. Неужели ты думаешь, что я не вижу, какая это была ошибка? — В прошлый раз ты сказал, что трахать меня было ошибкой. Ты пиздец как много ошибаешься! С чего ты взял, что решение взять меня с собой — не очередная? Может быть, твоим первым глобальным проёбом было решение рассказать отцу о любовнике твоей матери. Может, если бы он не свалил от вас, а я не родился, мы оба были бы куда счастливее, не считаешь? Как и всегда, Эрен знает, куда бить; на секунду Зик зажмуривается, пережидая вспышку острой боли в груди. Он всё ещё не собирается отвечать. — Если хочешь знать, это то, что всегда меня утешало. Пускай я испортил жизнь собственной матери, но благодаря этому родился ты. — Заткнись! — Эрен вскакивает с дивана, словно готовый в любой момент кинуться в атаку или сбежать. Зик продолжает смотреть на него снизу вверх, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Разговоры с Эреном в таком состоянии всегда похожи на встречу с диким зверем — ему нельзя показывать свой страх. — Ошибкой будет, если я уеду, оставив тебя здесь. Самой большой. Такой, которую я никогда не смогу себе простить. Пожалуйста, Эрен. Позволь мне тебе помочь. — Ты ещё не понял? — и действительно, Эрен почти рычит. — Мне ничья помощь нахуй не сдалась! Ни твоя, ни Микасы, ни Армина, ни Флока, ни отца! — Его голос срывается, но он словно и не замечает. — Вообще ничья! — Пожалуйста, прости меня, — бессильно просит Зик. Слышать это — намного хуже, чем вопли Гриши о том, какой он отвратительный извращенец, посмевший тронуть единокровного брата. Хуже, чем вой матери, когда за Гришей захлопнулась дверь. Хуже, чем её последние слова: «Это всё из-за тебя». И тогда, и сейчас они были беспощадно правдивы. — Я так перед тобой виноват. — Кому здесь не похуй? Губы Эрена дрожат: выражение его лица меняется каждую секунду от слепой ярости к беспомощной растерянности и обратно. Широко раскрытые глаза кажутся почти прозрачными, непролитые слёзы делают их ярче, живей. После того мертвенного взгляда, который Зик уже привык видеть, этот вид поражает настолько, что он сам не замечает, как встаёт на ноги. — Я ненавижу тебя, — произносит Эрен, делая шаг назад. — Что ты наделал? Ты всё испортил. Ты портишь всё, к чему прикасаешься; я так хотел, чтобы ты вернулся, я видеть тебя не могу. Не в первый раз Зик слышит от него о ненависти, но знание, что Эрен ждал его, придаёт уверенности. Если это чувство до сих пор так сильно, если Эрен никак не может его пережить — ничего ещё не потеряно. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Зик словно со стороны слышит свой голос. — Как ты хочешь? Скажи, я сделаю что угодно. Хочешь, чтобы я уехал? Хорошо. Хорошо, я уеду. Но, пожалуйста, подумай об этом: я очень хочу, чтобы ты поехал со мной. Я хочу быть с тобой и мне неважно, что скажут другие. Прости, что мне потребовалось столько лет, чтобы это понять. То, что я оставил тебя — худший поступок в моей жизни, я никогда, ни за что не должен был так с тобой поступать. Но если сейчас ты хочешь, чтобы я ушёл — я пойму. Я люблю тебя, Эрен. Даже если ты больше не можешь меня любить. Эрен всхлипывает и толкает его в грудь — слабо, даже не в четверть силы. Слёзы всё же срываются с его ресниц, расчерчивают щёки мокрыми дорожками. Он не пытается их утереть. Метр, разделяющий их, Зик преодолевает за один шаг и прижимает Эрена к себе, крепко — так, как давно следовало. Он ощущается в руках совсем иначе: теперь они одного роста и пусть даже такой худой Эрен всё равно шире, чем раньше. Его длинные волосы щекочут нос, они пахнут тем же шампунем, что и тогда — кажется, две тысячи лет назад. Зику вдруг становится так легко. Его вина не становится меньше, но наконец даёт свободно вздохнуть. Что бы Эрен ни решил, во всяком случае, теперь он услышал то, что должен был, и хотя бы об этом Зик не станет жалеть. Нерешительное прикосновение заставляет его задержать дыхание. Эрен расслабляет сжатые в кулаки ладони и медленно проводит ими к груди, замирает на секунду — и обнимает Зика за шею, уткнувшись лицом в своё предплечье. Шёпот раздаётся совсем рядом с ухом, хриплый, прерывистый. Почти оглушающий. — Ты такой уёбок. Да. Давай уедем. Облегчение накрывает Зика с головой, ощущение всепоглощающего счастья пронизывает его, наполняет изнутри так, что для страха и сомнений не остаётся места. В этот раз он всё сделает правильно. Эрен больше не будет один.