Дом, в который не возвращайся

      Он не успевает даже открыть глаза, как боль тяжёлым молотом бьёт его по голове.       Он тихо стонет, хватаясь ладонями за виски, словно это могло что-либо исправить в его положении. Ворох воспоминаний настигает его резко и жёстко, заставляя его на короткое время потеряться в пространстве.       Однако боль утихает быстро, пока он систематизирует наплывшие воспоминания.       На самом деле, подобное происходит не в первый раз и он, можно сказать, уже привыкший к чему-то подобному. Хотя это по-прежнему неприятно и даже унизительно в этой искусственной неконтролируемой беспомощности.       Он открывает глаза, сталкиваясь уже со знакомой ему картиной. Или, можно сказать, её отсутствием?       Впереди только беспросветный молочный туман, в котором невозможно увидеть даже самого себя. Здесь холодно, почти могильно, и чуждо. Место, без стеснения сказать, совершенно неприветливое, однако в какой-то мере ему родное.       Что ж, его появление здесь было ожидаемым и даже долгожданным, хоть он и не помнил об этом месте долгое время.       Суть была одна — он всегда возвращался. Как нерушимый закон, после смерти он вновь оказывался здесь, где ему давался выбор, но всегда он шёл лишь в одну сторону.       Туда, в глубину молочного тумана, где его ждали.       Не то, чтобы его не ждали по другую сторону.       Но и в этот раз он движется вперёд. Под ногами хрустит снег, но воздух пахнет едким пеплом. Он с тяжестью закрывает глаза, желает заткнуть и уши, зная, что будет дальше, но так и не решается.       Он знает, что будет дальше, но легче от этого не было.       — Учитель! Что с вами?       Первый громкий окрик заставил его вздрогнуть и замереть на несколько долгих, тянущихся вечность, секунд. Он отгоняет наваждение воспоминаний, а после опускает голову, сжимая кулаки.       — Шэнь Цинцю!       Страх, отозвавшийся в знакомом, вечно храбром голосе, практически ранил его в сердце, однако он моргнул, качнув головой. И вновь упрямо двинулся вперёд.       — Мастер Шэнь!       — Сяо Цзю! Сяо Цзю, очнись!       — А-Цзю!       Голоса позади отчаянно звали его, каждый на свой лад, однако он не хотел возвращаться к ним.       С каждым новым шагом, новым окриком, сердце замирает и больно покалывает. Плечи опускаются, а стройная фигура горбится в сомнениях и вине. Ноги тяжелеют, с затруднением передвигаются, почти шаркают по снегу сапогами.       Тяжесть его груза казалась невыносимой, особенно в тот момент, когда всё воспоминания сливаются в одно, утаскивая его в омут собственных чувств.       Да, ему больно и совестно, однако…       Он направлялся туда, где может скрыться и спрятаться от всего мира, находя короткий покой.       Покой, который он никогда не находил при жизни.       Он ступил на берег. Густой туман растворялся с каждым его шагом, показывая смутные силуэты впереди, пока скрип под ногами утихал, а запах пепла отдалялся.       Он внимательно всматривался в силуэты, обрамлённые молочным оттенком расступающегося тумана.       Уже не слыша голоса, он, приложив усилия, сделал последний рывок, чтобы, наконец-то, переступить последний рубеж.       Он вырвался из объятий белого тумана, чтобы оказаться на знакомой поляне.       Его уже ждали.       Здесь царило вечное раннее лето. Пахло травой и бамбуком, немного солнцем и домом. И всё, что он действительно любил, находилось здесь.       Он на мгновение прикрыл глаза, но за это короткое время плечи его поднялись, а побелевшие от холода и напряжения руки расслабились и порозовели. Лицо, холодное, с поджатыми губами и складкой между бровями, смягчилось.       Яркая радужка за густыми ресницами заблестела.       Его ждали.       Она сидела на краю поляны, в тени мощного дуба, чьи корни бугрились на поверхности и простирались за границу поляны. Её вечным спутником выступало полотно с неясными для него изображениями. Оно путалось в корнях, обхватывая их бинтами, и также исчезало за границей этого летнего островка, где-то в бамбуковом лесу.       Он поспешил к ней, как будто в него вдохнули новые силы, припадая к земле так рядом, насколько мог. Тихо выдохнул, а после лег к ней на колени, с упоением закрывая глаза.       — Ты снова вернулся, — холодный механический голос раздался из-под капюшона.       Рука от мгновения оторвалась от полотна, чтобы мягко смахнуть пряди с лица её гостя.       — Мгм, — он отозвался скупо, не желая размыкать губ, расслабленный и дольный.       Она опустила голову. Под капюшоном не было ничего, но одновременно с этим, там что-то находилось и наблюдало. Чёрные провал, заменяющий лицо был жутким. Обычный человек никогда не рисковал смотреть на него дольше нескольких секунд. Вся эта фигура, вытканная из мрака, времени и судеб была ужасающа в своём первозданном виде, готовом свести с ума самых отважных, тех, кто рискнёт явиться в её владения, намереваясь нарушить ход плетения полотна.       — Несносное дитя, почему ты не вернулся к ним?       Шэнь Цзю приоткрыл глаза, смотря на небо.       — Я пожелал вернуться домой.       Она вздохнула.       Когда-то, ещё мальчишкой, когда его душа была молодой и даже пахла молоком мирозданья, он явился в её чертоги, где бушевали ветра и шёл дождь.       Он прятался по кромке скал, которые ранее были здесь вместо леса, подбираясь к дубу. Ветра хлестали его по лицу и телу, заставляя кутаться в тонкую рваную одёжку.       Она следила за ним, не отвлекаясь от вечной работы.       Он уснул в корнях дуба, завернувшись в полотно. Он был ещё совсем ребёнком, хрупким даже для смертных. Тонким, как тростинка бамбука, он обещал вырасти таким же гибким и красивым.       Она смотрела на ребёнка, перебирая нити его тяжёлой судьбы.       Она смиловалась и вернула его назад, не заметив, как спуталась его нить в её руках.       Шэнь Цзю вновь вернулся после смерти, найдя здесь молчаливое утешение. Возвращался и после.       Мост почему-то вёл его не в диюй, чтобы позволить родиться вновь, не возвращал к жизни, хоть и оставлял дорогу назад, а отправлял в её чертоги.       Его душа впитала в себя ветра перемен, слёзы горечи, которые служили дождём. Его душа впитала в себя запах дуба и полотна.       Судьбе понравился его запах.       Она же вздыхала, сплетая нити полотна новых историй.       Он жил.       Он радовался победам, горевал над потерями, печалился проигрышам, любил безответно, любил и был любим… Он жил, а после неизменно возвращался.       Она дёргала за нити, сводила его с одними и разводила с другими, придумывала истории, в надежде, что дитя найдёт своё место и, наконец, будет спокойным, после смерти выбирая жизнь, а не вернётся к древу.       Он возвращался.       Её чертоги менялись от перемен, которые он приносил с собой. Её чертоги, тусклые и холодные, Судьба залила солнцем в угоду любимому гостью. Неизменное, нерушимый постулат, изменялось.       — Почему ты приходишь вновь?       Ей не были ведомы людские чувства. Она не знала ответа.       — Там ты любим, ты любишь, ты счастлив. Они ждут тебя. В каждой вероятности они верны тебе, остаются подле, не ищут других за спиной, — она говорит холодным безжизненным голосом, но в нём проскальзывает любопытство и досада. — Я создала новую историю, в этот раз дала тебе знания о судьбе, направляла тебя… Ты полюбил вновь. Так почему возвращаешься?       — Я не счастлив, — Шэнь Цзю не находит в себе яда и желания его показать, открывая глаза и щурясь от яркого света солнца. — Я не дома. Мой дом здесь, Система.       Он закрывает глаза, сворачиваясь на жёстких коленях и засыпает, укрытый плетущимся полотном.       — Дом… — она медленно оглядывается, вздыхая от тяжести и непонимания. — Разве что-то подобное называют домом?       Поляна утопает в лучах полуденного не уходящего солнца, когда за преградами тумана ревут ветра и едва слышится шёпот Князей диюй, судящих души.       Этот мир олицетворение, сосредоточие Смерти и Судьбы. Здесь нет места, которое можно назвать домом для человека.       — Несносное дитя, — её рука спешно дёрнула крепкую нить, вылезшую из полотна, уже готовую к новому плетению. — Попробуй опять. Я не смогу дать тебе желанного.       Шэнь Цзю вздрогнул во сне, пока полотно укутывало его так сильно, что не было видно ни кусочка ткани одежд.       — Пусть их совместная любовь подарит тебе забытье, — она взяла другие выступившие по её воле нити, переплетая их вместе. — Пусть они подарят тебе настоящий дом и счастье.       Полотно продолжалось плестись, когда где-то вновь родился мальчик со сверкающими зелёными глазами.       Судьба качает фантомной головой, посматривая на «Систему» с лёгким осуждением и некой жалостью, и вновь движется за ребёнком, наблюдая и творя его историю.       «Система» опускает голову, солнце на фантоме неба скрывается в тучах.       — Прошу, никогда не возвращайся…