Ещё сильнее я в тебя все равно не влюблюсь

Холодное серое, почти что черное, небо продолжало проливаться на тротуары, на крыши магазинчиков и жилых домов. Каждая капелька, барабанящая по шиферу, подыгрывала редким, но звучным раскатам грома. И как идти под таким дождем? Прямо самая настоящая гроза в начале мая, все как писал дуэлянт-гуляка. Вот если бы он ещё писал о том, что в его любимом Петербурге необходимо носить с собой зонт, даже когда выходишь из дома за макаронами, Разумовский бы сейчас не стоял под крышей «Пятёрочки», всем видом показывая, что он ждёт окончания дождя. Но у природы были иные планы: она совершенно отказывалась как-либо содействовать юноше. Как назло разрядился телефон, а павербанк он слишком непредусмотрительно забыл в квартире. Оставалось надеяться на то, что Олег поймёт его без смсок и звонков. Но поймёт ли в какой магазин он пошёл? Сложная задачка, полностью занимавшая голову, этим и успокаивавшая. Такая банальная вещь стала на время ключевой. Вот если бы дождь был чуть слабее… Нет, под таким ливнем идти он не собирался, потому и продолжал ждать снисхождения Питерской погоды. А ведь когда-то они с Олегом могли просто так гулять под дождём без зонта, не думая о последствиях. Ну это определенно старость, скоро будут вставная челюсть и утренние новости по «Первому каналу». Это все пугало бы Разумовского, если бы не Олег. С Волковым ничто не страшило, даже старость. А как было раньше? Явно липнущая к телу холодная одежда, такая мокрая, что хоть выжимай, а они счастливые идут по Невскому. И все такое сладкое-сладкое, мягкое и до боли родное. Каждый взгляд счастливых, пряно-любящих карих глаз заставлял сердце совершать прыжок, почти кабриоль, чтобы позже приземлиться обратно в грудную клетку, кажущуюся слишком маленькой для этого чувства, чтобы снова повторить. Это уже давно не бабочки в животе, которые появлялись от малейшего движения Волкова. Уже не влюблённое беспокойство, уже любящее спокойствие. Как два пазла, их руки создавали одну картинку. Да, для этой картинки нужны были только две кисти: левая Разумовского и правая Волкова. Все равно на прохожих, пусть думают что думают, им сейчас не до этого. Пусть смотрят как можно любить. Но, наверное, сами прохожие ничего не замечали, спеша скрыться под крышей или, ещё лучше, в собственной квартире. Раньше Олег ворчал, мол, простудишься, весной болеть — самый отврат, даже на улицу толком не выйдешь, пропустишь самые лучшие почти-летние деньки, потом смирился. Ну а что тут можно сделать? Только составить компанию. — Хочу мороженого, зайдём? — У нас дома пломбир лежит уже неделю — это было произнесено сквозь улыбку, которую даже не пытались скрыть, что делало слова ещё мягче. — Я хочу эскимо! Зайдём? — Зайдём. Совсем как дети. Каждая маленькая перепалка между ними заканчивалась нежными объятиями. Может, они тогда и правда были дети, но ничего не поменялось: что в пять, что в пятнадцать, что в двадцать пять. Только теперь все-таки было что-то отличавшее их от детей: добавились пьянящие, как летнее утро, поцелуи и горячие, как чай с вишней, прикосновения на коже под одеждой. Иногда Разумовский задумывался над совершенно бесполезной, придававшей страха каждой мысли вещью: что было бы если бы не было Олега рядом? Ведь, если вселенная бесконечна, есть версия их жизни, где они не вместе. Росли в разных детдомах или просто не дружили. Не было бы вечеров, проведённых на кухне за огромным количеством кружек чая. Не было бы прогулок под дождем. Не было бы заспанного лица Олега рядом с его собственным по утрам. Не было бы всего, что заставляло идти вперёд, даже в самые скверные моменты, в которые хотелось сдаться, не идти, даже не думать о продолжении пути. Но был Олег, его, только его Олег Волков. Стоящий на залитой солнцем кухне утром в дырявой старой футболке, которую уже было бесполезно зашивать, поэтому негласно было решено оставить ее украшенной следами боев со временем. — Пахнет вкусно. Даже невероятно — сказано было куда-то в шею Олегу. — Лазанья — легонько щёлкнул по руке, тянущейся к тёртому сыру на тарелке, стоящей сбоку от Олега — Не мешай. — Я буду, как крыса в твоём поварском колпаке, тебе подсказывать. — Пока что у тебя неплохо получается пробовать. Чаще всего из посуды, в которой все готовилось. — Не бурчи, я так контролирую процесс. Какой бы была жизнь без Олега? Плохой, нет, ужасной, невыносимой. Самым пугающим было то, что он бы даже не знал, чего именно в его жизни не хватает. Чего-то невозможно важного. Просто жил бы как живут остальные, занимался «Вместе», пил чай в одиночестве. Конечно, не такой вкусный, как тот, что делал Олег. Ел бы не такую вкусную еду, как ту, что готовил Олег. Спал бы в объятиях кого-то другого, совершенно не такого, как Олег. Как можно было бы жить с кем-то, кто не как Олег? Невыносимо. Вот он, идёт к нему под синим зонтом через стену воды, льющейся с неба, улыбается и смешливо качает головой. Рядом с ним мир совершенно другой. Тёплый что ли, родной, как сам Олег. — Как? Как ты мог не взять зонтик? Петербуржец ещё называется — сказав это, взял Серёжу под локоть, закрывая от дождя зонтом — Устроил ты мне экскурсию по питерским продуктовым. Хорошо хоть рядом с домом. — Спасибо. — Моешь посуду ты — тихое протяжное «нееет» — Никаких «нет», это — компенсация. Тут такой ветер, пару раз чуть зонт не выгнуло в обратную сторону. — Значит, пора домой — плотнее прижался к Олегу, вместе с ним выходя из-под крыши магазина. — Значит, пора домой.