дорога разрушается под ногами идущего

      — Ты мне доверяешь? — спрашивает однажды Эдвард, не поднимая глаз и продолжая читать утреннюю газету «Gotham Gazette».       — Что? — Освальд чуть ли не давится завтраком. Сегодня у них тосты, состоящие из пюрированного авокадо, яйца пашот и неизвестной микрозелени сверху; в качестве напитка — эспрессо в чашке демитассе и стакан холодной воды. Всё это приготовил Эд, и оно только что чуть не вышло обратно, когда мэр услышал вопрос.       — Ты мне доверяешь? — повторил Эд абсолютно так же.       Освальд растерянно вздохнул.       — Почему ты спрашиваешь? — его голос прозвучал тоньше, чем хотелось. — Конечно, я тебе доверяю, как я могу не... не доверять... — руки Освальда непроизвольно задрожали, но он не стал убирать их под стол. В конечном итоге Эд всё равно узнал бы об этом.       Эд отложил газету и поднял на Освальда свой взгляд. Освальд отметил, что Эд выглядел хорошо: новый темно-зеленый костюм на заказ отлично на нем сидел, чёрный галстук был повязан виндзорским узлом, чуть ниже была прикреплена серебряная булавка в виде вопросительного знака, волосы уже идеально уложены небольшим количеством геля; на руках часы, подаренные когда-то самим Освальдом. Мэр неловко поерзал на месте от подобного контраста: на нем был только черно-золотой халат, под ним — ничего, потому что так захотел Эд. В последнее время Освальд постоянно делал то, что хотел Эд. Впрочем, на это были свои причины.       — Просто хотел убедиться, — Эд улыбается, но улыбка не кажется настоящей. Освальду некомфортно под его любопытным взглядом, скользящему от глаз Освальда до его шеи и ниже. Воздух между ними слишком напряжен. — Сегодня вечером у тебя не будет дел, я всё поправил. Не соизволишь присоединиться сегодня вечером к ужину, милый? — Освальд, наконец, выдыхает, чувствуя облегчение от прозвища, но следующая фраза заставляет его тремор участиться: — Не беспокойся, вино с меня.       — Нет! — прокричал Освальд, но тут же вздрогнул от собственной громкости. — Т-то есть, я не... Я не имел в виду... — он растерялся, пот выступил на бледном лбу, но ему нужно было закончить предложение, Эд ненавидел, когда Освальд заикался или не заканчивал начатое. — Я хотел сказать, я абсолютно согласен на ужин и на... вино тоже, — Освальду показалось, что он сейчас заплачет. Так было всегда, когда напряжение того дня вновь нависало над ним, провоцируя приступы паники. Так было всегда, но началось не так давно.       — Ну, хорошо, — Эд резко поднялся с места, и Освальд не переставал держать с ним зрительный контакт, но ему всё же очень хотелось отвести взгляд и физически закрыться хотя бы скрещенными на груди руками. — Тогда жду тебя в семь вечера за ужином здесь, в особняке. И не забывай, что мы должны быть в мэрии через полтора часа. У тебя час, чтобы собраться, хорошо? — последнее предложение было сказано мягким и нехарактерным для Эда тоном.       — Хорошо, — Освальд кивнул и, убедившись, что Эд вышел из столовой, отложил тарелку с тостом в сторону, а потом поставил локти на стол со вставками из черного гранита и уткнулся в собственные ладони. Пытаясь справиться с дрожью в руках, он не заметил, как слезы потекли по его лицу и начали падать на деревянную поверхность стола. Почувствовав, что еще немного и его полностью накроет паникой, Освальд встал, тяжело опираясь на стол, и направился в свою спальню, оставив завтрак нетронутым.       Работа в мэрии была слишком долгая, слишком нудная, вопросы сотрудников вытекали из их ртов один за другим, белые листы с черным текстом и синими печатями проходили через его руки десятками, набирая сотни штук за пару часов. Не было даже какой-либо интриги, заговора, вся его система работала стабильно и исправно, но сейчас, в данный момент, Освальд мечтал о том, чтобы какая-нибудь банда Красного Колпака ворвалась в мэрию и расстреляла половину его сотрудников, чтобы началась перестрелка и чужая кровь и ошметки органов обрызгали лицо мэра, который обязательно возьмет нож из ящика стола, воткнет кому-нибудь в глаз и прокрутит лезвие по часовой стрелке три раза. Тем не менее, никто не врывался, и ему приходилось выполнять то, что стало неприятным следствием его работы мэром — бюрократией.       Не помогали и бесконечные мысли об Эде, как всегда, об Эде. Об укладке Эда, об его новом костюме, о подергивании кончиков его наманикюренных (Освальд оплачивал ему маникюр (без покрытия) и массаж рук) пальцев, когда Освальд под ним простонал прошлой ночью «Я люблю тебя». Эд не ответил, только крепче сжал правой рукой его запястье и наклонился ближе, чтобы коротко поцеловать, а потом тут же сильно укусить за шею, кончая внутрь Освальда. Укус был настолько сильным и заметным, что утром его пришлось замазывать тональным кремом в два слоя. Освальд ненавидел укусы, но Эд любил кусаться во время секса, и Освальд уступал ему. После оргазма Эд сразу слез с Освальда, поправил очки и покинул спальню мэра, направляясь в ванную комнату и оставляя своего партнера нетронутым. Освальду казалось, что он всё испортил своим признанием (признанием ли? Он уже говорил об этом раньше), и настроение было настолько испорченным, что он не стал ничего делать со своим возбуждением, таким образом своеобразно наказывая себя за неумение держать язык за зубами. Но утром всё было хорошо. Эд приготовил им завтрак, а потом нежным подергиванием за плечо разбудил Освальда. Мэр уволил Ольгу после того, как Эд попросил его это сделать. Однако, хоть Эд и был холоден за завтраком, Освальд решил для себя, что причина в том, что Эд не выспался. Освальд был как на иголках, всё время боясь, что Эд снова накричит на него за глупые слова и уйдет. Но нет. Он мягко спросил: «Ты мне доверяешь, Освальд?», и Освальд доверял, поэтому был награжден ужином с Эдом. Вероятно, Эд опять что-то задумал. Думая об этом, мэр улыбнулся за своим столом и не заметил, как на автомате сделал почти всё — оставалось только полчаса работы, поэтому он начал медленно собираться, набирая номер личного водителя и вызывая его к шести тридцати. Обычно он заканчивал ближе к десяти.       — Ты опоздал, — Эд встретил его у порога и нервно поправил очки. — На шесть минут.       — Прости, — Освальд скрыл подступающую дрожь за снятием пальто. После пирса ему теперь всегда было холодно. — Я... Я попал в пробку.       — Ничего, — Эд подошел и помог снять ему верхнюю одежду, потом опустился на одно колено и принялся расшнуровывать кожаные ботинки мэра. Освальд отвел взгляд от стыда, потому как у него действительно не было достаточно сил, чтобы снять ботинки грациозно, и он был рад, что Эд помогает ему в этом деликатном деле. — Только что я набрал тебе теплую ванну, поэтому сначала туда, а потом ужинать.       Освальд пробормотал тихое «Спасибо» и, насколько мог, не оборачиваясь, быстро направился в ванную комнату.       Ванна была украшена лепестками роз по краям, а вода была слабо-зеленой. И она была вовсе не теплой, а уже достаточно прохладной. Настолько прохладной, что у Освальда затряслись зубы, когда он полностью опустился в воду. Он не стал включать горячую воду, зная, что если Эд придет и проверит его воду, он останется разочарован в том, что Освальд что-либо поменял. Так и случилось.       Спустя, примерно, десять минут Эд коротко постучался, а потом вежливо заглянул внутрь, убеждаясь, что Освальд в ванне. Он зашел и оставил дверь приоткрытой.       — Как дела? — мягко поинтересовался Эд, устраиваясь на краю ванны возле лица Освальда.       — Всё хорошо, спасибо, — на автомате ответил Освальд, поежившись от сквозняка.       Эд медленно опустил руку в воду и тут же отдернул её.       — Боже, Освальд, она же ледяная! — от внимания Освальда не ускользнуло то, как губы Эда на секунду дёрнулись вверх.       — Мне было комфортно, — соврал Освальд. Он так не хотел расстраивать своего партнера.       — Так дело не пойдет, — Эд включил горячую воду и начал крутить кран, чтобы она была не обжигающей, — встань.       Освальд начал подниматься, но из-за обостренной боли в ноге он почти упал обратно, однако Эд ухватил его за локоть второй рукой, помогая. А потом Освальд почувствовал, как по его плечам и груди, наконец, полилась теплая вода.       — Всё хорошо, ты молодец, — шепот Эда у его уха сопровождался аккуратными поглаживаниями мыльной (когда успел?) мочалки по спине. Освальда снова начало трясти от подобной близости. Это происходило слишком часто за последнее время. — Вот и всё, — спустя время Эд провел рукой по мокрым волосам Освальда, убирая прилипший лепесток. Он протянул ладонь, помогая Освальду вылезти из ванны и сразу же заворачивая его в большое полотенце. — Вот и всё, — повторил он тише.       Зайдя в столовую в халате (по настоянию Эда), Освальд увидел прекрасно обставленный стол: помимо еды, там стояли две свечи, бутылка вина и два бокала к нему. На ужин Эд приготовил кальмаров в соусе из кедровых орехов, вальдорфский салат и брускетты с вялеными томатами и козьим сыром.       — Ох, Эд... — восхищенно прошептал Освальд. — Ты сделал всё это сам?       — Да, Освальд, — Эд удовлетворенно кивнул на похвалу, а потом отодвинул стул, приглашая Освальда сесть. На нем были только белая рубашка с закатанными рукавами, немного влажная от пара в душе, и классические черные брюки. Он выглядел великолепно. Освальд сел напротив него.       Они пожелали друг другу приятного аппетита и первые пятнадцать минут только наслаждались восхитительной едой, прежде чем тишину прервал Эд:       — Освальд, — он обратил на себя внимание, — я хочу сказать тебе кое-что важное для меня, — Эд поднял руку, показывая, что его не нужно перебивать. — Я хотел сказать, что прошло ровно пять месяцев с нашего конфликта, три месяца и девять дней с того, как мы начали встречаться, ты доверяешь мне даже после того, что произошло на пирсе, — он прочистил горло, — но правда в том, Освальд, что я всё ещё не могу тебе довериться.       — Ты хочешь расстаться? — Освальд перебил, на что Эд окинул его мрачным взглядом.       — Нет, я не хочу расстаться, Освальд. Я хочу, чтобы ты снова доказал мне, что любишь меня.       — Как? — рука Освальда непроизвольно потянулась к своему запястью, где пять месяцев назад оставались болезненные следы.       — Я хочу связать тебя и лишить возможности видеть. Временно, разумеется, — Эд сказал это ровно, не дрогнув и смотря прямо в глаза Освальда. — Ты сможешь сделать это для меня?       Освальд растерялся, не хотел и чувствовал, что не справится.       — Да, я смогу сделать это для тебя.       Разумеется, всё не могло быть хорошо просто так. Освальд определенно испортил всё вчера вечером бессмысленными словами. Говорил ли Эд когда-нибудь, что любит его? Что вообще происходило в тот день, когда они начали встречаться? Как бы Освальд ни старался, он замечал, что его память значительно ухудшилась в последнее время.       — Замечательно, — мрачное выражение лица Эда сменилось ласковой улыбкой, и он разлил вино по бокалам.       Оставшийся ужин прошел на удивление спокойно — они разговаривали о работе, пили хорошее вино, Эд поделился тем, что познакомился с новыми людьми, которые позже могут пригодиться в разработке какой-нибудь стратегии, а Освальд рассказал о рекордной стабильности его криминальной империи (хотя Эд определенно и сам об этом знал). Покончив с ужином, Эд встал, подошел к Освальду и коротко поцеловал его в губы, а потом прошептал «Пошли наверх».       Как понял Освальд, Эд не был большим поклонником поцелуев: они никогда не целовались по утрам (откровенно говоря, они и спали в разных комнатах), редко целовались во время секса — обычно только в конце. Эд целовал разные участки кожи Освальда, но достаточно редко в губы. Это заставляло автоматически искать проблемы в себе, потому что Освальд не хотел спрашивать напрямую, опасаясь потерять и это крохотное количество поцелуев. Однако же сегодня всё было по-другому: еще около спальни Освальда Эд сильно прижал его к двери и крепко поцеловал.       — Ты не должен бояться. Ты мне доверяешь? — как-то нервно спросил Эд.       — Да, я тебе доверяю, — может, это было правдой. Освальд не знал.       Эд понимающе кивнул, одной рукой развязывая пояс халата Освальда, а другой направляя к светлой двуспальной кровати. Когда Освальд сел на нее, Эд отошел на пару шагов назад, осматривая Освальда с ног до головы и что-то мысленно решая. Наконец, что-то поняв, он повернулся и подошел к большому шкафу в спальне. Видимо, подумал Освальд, он уже всё принес, заранее предугадав его согласие. Эд повернулся к нему, держа в руках веревку, джут, вероятно, — такую же, какая она была, когда...       — Руки вперед, — мягко сказал Эд и подошел ближе. Освальд сглотнул, сердцебиение участилось: ему внезапно стало страшно.       — Всё правда безопасно? — на всякий случай спросил он.       — Если тебе вдруг станет некомфортно, то скажи... — Эд задумался на пару секунд, — слово «Зонтик». Запомнил?       Освальд кивнул. Что же, это было, вроде, гарантом его безопасности. Эд бы остановился, если бы Освальд попросил. Он точно сделал бы это. Поэтому Освальд протягивает руки вперед, и это ужасно напоминает ему момент, когда, находясь у Барбары, Эд сказал ему то же самое: «Руки вперед». Освальд не протянул, он начал сопротивляться и в итоге получил пистолетом по затылку. Или виску. Он не помнит тот день достаточно хорошо. В любом случае, его в конечном итоге связали, а потом...       Эд обвязывает его запястья точно так же, как и в «Сиренах», — слишком сильно, и Освальд шипит от боли, но Эд не обращает внимания. Освальд в любой момент может всё остановить. Закончив, он тянет Освальда к изголовью и завязывает узел, оставляя его руки неудобно выше головы. Дыхание сбивается, в висках стучит, но это не самое страшное — по-настоящему страшно становится тогда, когда Эд накрывает его глаза какой-то черной тряпкой и завязывает на затылке. Освальд экспериментально двигает головой и руками — повязка никак не спадала, и тьма была всепоглощающей, а освободить руки самостоятельно было, похоже, невозможно.       — Всё хорошо? — хриплый голос Эда выводит Освальда из оцепенения.       «Нет, ничего не хорошо», — хочет сказать он, но к нему приливает волна жгучего стыда: он ведь сказал, что верит Эду. Поэтому он шепчет: «Да».       Наконец, Эд прикасается к нему: слабо проводит рукой по щеке, спускаясь ниже и задерживаясь пару секунд на шее. Он очень медленно водит пальцами по ключицам, а потом опускает лицо к груди Освальда и облизывает правый сосок. В этот момент Освальд расслабляется, понимая, что боялся зря, но, по закону Мёрфи, именно в этот момент что-то должно было обжечь его грудь. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это было порезом.       — Что ты?.. — начинает Освальд, но в этот момент Эд наносит ему еще один порез и сразу же глубоко целует. Поцелуй нежный, абсолютно контрастирует с болью от пореза. Освальд даже не может понять всю глубину собственных чувств — ему больно, ему хорошо, он хочет остановиться, он ничего не видит, но ему так хочется внимания от Эда... Рука Эда наконец опускается на забытый член Освальда, навязчиво поглаживая, и Освальд не может сдержать громкий стон, потому что вторая рука в этот момент сжимает левый сосок. Эд был достаточно высокий, поэтому ему не составило труда параллельно со всем этим еще и поцеловать Освальда, который извивался под ним.       — Ты знаешь, Освальд, — хрипло выдыхает ему Эд в губы, отстраняясь, не прекращая остальных движений, и Освальд чувствует на себе его взгляд, — один писатель сказал: «Ненависть — чувство благородное, потому что она вырастает из пепла сгоревшей любви». Но я не ненавижу тебя прямо сейчас, — его запястье продолжает двигаться, без смазки или хоть чего-нибудь скользящего это становится почти больно, но это лучшее, что Эд может ему дать, — но ненавидел тебя тогда. Значит ли это, что сейчас я не люблю тебя так, как тогда, когда чуть не выстрелил в тебя? — он смеется и убирает обе руки с тела.       — Эд, что ты дел... — Освальд не успевает договорить, потому что вскрикивает от нового пореза и чувствует, как кровь течет ниже по его груди и Эд проводит по ней рукой, и через секунду вновь обхватывает его член, но уже скользя с большей легкостью. Освальда тошнит, когда он представляет эту картину.       — Ты любишь меня, Освальд? Даже после того, как я изрезал твою грудь и чуть не откусил кусок шеи? Ты любишь меня, лживый ублюдок? — кричит Эд прямо ему в лицо.       Невозможность ничего увидеть, невозможность пошевелить затекшими руками, даже ногами невозможно нормально пошевелить — всё это вызывает панику, и Освальд чувствует, как горло пересохло и как слезы вытекают из глазниц и сразу впитываются в повязку. Воздух резко заканчивается, потому что он чувствует руку на шее, Эд вроде бы что-то гневно кричит, что-то спрашивает, опять режет ножом (скорее всего лезвием: порезы слишком тонкие), а его вторая рука всё продолжает и продолжает двигаться, используя вместо смазки его собственную кровь. Освальд из последних сил хрипит: «Зонтик», но предсказуемо ничего не прекращается, ему всё так же плохо, он дергается, и последняя надежда иссякла, и в этот момент он осознает: он так и умрет. Умрет, доверившись человеку, который хотел его убить. Человек, который прямо сказал, что не любит его. Он умрет в темноте и умрет от руки человека, которого имел огромное несчастье полюбить. Но, теряя сознание, Освальд не думает, что это было зря — Эд хотя бы притворялся, что любит его. Это лучшее, на что может рассчитывать человек вроде Освальда. Он вспоминает слова Эда перед тем, как он опустил пистолет на том проклятом пирсе: «Ты действительно прошел тест. Я любил её, Освальд, а ты убил её. Но ты всё ещё по-настоящему любишь меня. Может, это и есть мой мифический второй шанс?», и тогда Эд выстрелил в сторону от Освальда. Ошеломленный, Освальд не мог даже ничего сказать, но это и не нужно было. «Если ты подведешь меня еще хоть раз, я заставлю тебя умирать тысячи раз, а потом буду воскрешать и убивать вновь и вновь», — сказал Эд тогда.       В последний момент Освальд чувствует, как хватка на его горле ослабляется и как по его щекам немного грубо бьют, к груди приставлено что-то острое, и слышит вопрос:       — Ответь, Освальд, будешь ли ты меня любить и тогда, когда я воткну тебе нож в сердце?       У Освальда не осталось сил даже задумываться над ответом.       — Я всегда буду любить тебя, — он жмурится и съеживается, ожидая, что сейчас его пронзит последняя в жизни вспышка боли (будто он и так не настрадался достаточно).       Ничего не происходит. Он слышит, как Эд тяжело выдыхает. Проходит около минуты в полной тишине, прежде чем Эд тихо говорит:       — Ты болен, Освальд.       Освальд находит в себе силы улыбнуться и отвечает:       — Ты тоже.       Эд убирает руку и целует его, и Освальд чувствует вкус крови, хотя ему не прокусывали губу. Освальд отвечает на поцелуй, и рука Эда вновь опускается на его член, двигаясь уже более нежно, и Освальд наконец понимает, как сильно он возбужден. В висках продолжает стучать, но он не прекращает толкаться с руку и стонать имя Эда. Всё его тело горит от боли и удовольствия, он не может ни выровнять дыхание, ни осознать, что вообще происходит. Поцелуи и укусы Эда повсюду и одновременно нигде, мир под повязкой становится белым от того, что Освальд слишком сильно жмурится. Эд успевает еще что-то шептать, что-то говорить, но вместо ответа слышит только бормотание его имени.       — Я думаю, я не ненавижу тебя, — Освальду удается расслышать то, что говорит Эд, — но я не думаю, что люблю тебя. Я не знаю. Любви нельзя доверять, единственно важная константа — чувство ненависти, но и это рядом с тобой становится расплывчатым. Мне нравится видеть тебя таким. Беззащитный, Король Готэма, распластался передо мной и стонет моё имя. Такой податливый для меня. Я люблю свою власть над тобой. Я хочу, чтобы каждый в Готэме это увидел и в то же время не хочу. Разве я чувствовал бы всё это, если бы был безразличен к тебе? Мне кажется, ты должен быть доволен тем, что имеешь.       — П-пожалуйста, Эд... Пожалуйста! — Освальд не мог ответить ничего осмысленного, весь монолог Эда тут же ускользал из его головы перед приближением к самому сильному оргазму в своей жизни.       — Кончи для меня, дорогой, — прошептал Эд ему в лицо, и это обращение стало последней каплей. Освальд чуть не вывернул себе руки, кончая и выкрикивая имя Эда. Он никогда не испытывал нечто подобное — ему было больно, но в этой боли скрывалось недостижимое удовольствие, и он не знал, почувствует ли такое еще когда-нибудь, потому что это было выше его понимания. Ему показалось, что оргазм длился вечность.       Освальд почувствовал, как с него снимают повязку, и смог, наконец, увидеть своего любовника и мучителя в одном лице. Рот Эда был покрыт размазанной засохшей кровью, и Освальду не хотелось знать, как это произошло. Эд начал развязывать узлы на его руках, потирая ладонями покрасневшие участки.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он. — Тебе нужно будет покрыть мазью запястья, они... — он остановился, услышав приглушенный смех Освальда. — Почему ты смеешься?       Освальд сел на кровати и слегка наклонился вперед, потому что ему было так смешно. Он чуть не умер, а Эд вновь притворяется заботливым. Он не мог остановиться, пока смеялся, и Эд выжидающе на него смотрел. Внезапно веселье сменилось гневом:       — Я чуть не умер, Эд! Я сказал стоп-слово, я сказал чертово стоп-слово! Я. Сказал. Его. И ты не остановился! Ты резал меня! Я думал, что задохнусь, я думал, я умру от руки человека, которого я люблю, — по его лицу потекли слезы, и он обнаружил, что не может прекратить рыдания, которые сотрясали его огромной силой. — Мне было так страшно, больно, а еще... — Освальд всхлипнул, — хуже всего то, что я был готов тебе это простить. Я был готов простить тебе убийство меня! — он снова засмеялся и был уверен, что это ужасно выглядело со стороны. — Я ненавижу твою власть надо мной.       Освальд почувствовал, как его обхватывают чужие руки, и у него не было никакого выбора, кроме как уткнуться Эду в шею и продолжать неконтролируемо рыдать.        — Ты сам согласился на это. Но всё хорошо, Освальд, мы поговорим об этом позже. Ты так хорошо справился, ты доказал мне, что тебе можно доверять, — еле слышно прошептал Эд ему в макушку, успокаивающе поглаживая спину круговыми движениями.       Освальд продолжал что-то невнятно бормотать про то, как ему жаль, про то, что он не знает, что еще ему сделать, чтобы исправить всё, что он натворил, и получится ли это вообще. Через некоторое время рыдания утихли, и остались только редкие всхлипывания. Эд аккуратно отодвинулся, чтобы проверить, не спит ли Освальд, но тот просто вопросительно посмотрел на него в ответ.       — Вставай, Освальд, тебе нужно обработать раны и принять душ, — Эд медленно потянул его за руку, чтобы помочь подняться.       Он помог обработать раны Освальду, дал ему обезболивающее; порезы действительно были нанесены прямоугольным тонким лезвием, но в тех местах, где они не нанесут сильного вреда. Позже, приняв душ с помощью Эда и лежа под тяжелым одеялом на свежих простынях, Освальд засыпал рядом с Эдом, и в его голове крутилась одна мысль: «Если Эд захочет это повторить, то я соглашусь». Он почувствовал, как его целуют в лоб.