Shineendre

Вспышка срабатывает мгновенно. Абрам прокручивает колесико управления в правую сторону, увеличивая чувствительность камеры в несколько раз. Сначала он видит, как фокус противится: по сенсору проходится рябь мутных кругов, а изображение мутнеет. Запястья неприятно ноют от долгого контакта с тяжелой техникой, и настраивать объектив становится несколько неприятно, но свежий снимок выглядит до ужаса просто. От мрачной и безвкусной картинки тошно, разве это — снимок классифицированного фотографа? Побережье почти не изменилось; тучи, захватившие яркое солнце, намертво застыли в мрачном трауре. Снимкам не хватало вспышки чего-то светлого, чтобы желанный образ морского беспокойства отразился на зеркалке. Хатворд смотрит на неспокойный океан, не вглядываясь в глубину. В скверные дни наблюдение за серым пространством, сродни раздражающему жгуту в горле. Тогда неконтролируемое удушение давит на гортань, норовя вырваться с помощью невыносимой боли, но боли хватило ещё с рождения. Ахроматопсия звучит, как приговор, сказанный в начале жизненного пути, — оплата за грехи прошлой жизни. Стоять на месте становится невыносимо, сознание наполняется чужими словами, будто кома в горле недостаточно. Существует три типа таких клеток, которые различают в зависимости от восприимчивости к разным цветам, — объяснял ему профессиональный окулист, специализирующийся на подобных отклонениях, — Если ребенок рождается с нефункционирующими колбочками, то такое состояние называют ахроматопсия. Двадцать шесть лет Абрам живет в серой клетке, с немой надеждой захлебнуться в незримых цветах. Бросив взгляд в сторону, подальше от тошнотворного океана, что кажется, никогда не приобретет светлого оттенка, Хатворд ощущает, как перехватывает остатки дыхания. Скользкое чувство упущения скользит по ребрам и насмехается над глупой верой. Дрожащими руками прижав фотоаппарат к груди, Абрам закидывает голову, в жалкой попытке подавить псиный скулеж. Между грудиной и ключицами вспыхивают колющие удары; серое небо поглощает своим величием и обширностью. Хатворд повесил фотоаппарат на шею и выдохнул. Завтра очередная выставка, а он разводит сопли по пустякам. Долгие месяца бессонных ночей, чтобы найти тот самый свет и остаться ни с чем. Каждое фото было идеально для заумных философов или ценителей искусства, но все это было не то. Без смысла. Без души. Что-то мелькает перед глазами. Неизвестный стоит вдоль побережья и выглядит так легко и непринуждённо, словно ему суждено находится среди серого пространства. Абрам старается запомнить этого светлого человека, — длинное черное пальто, пушистые волосы, поцелованные солнцем, узорчатый рисунок вдоль шеи и что-то, схожее со стеклянной бутылкой в руках. Мысли были подобны плюшевому клубку, с котором играла его кошка; они казались нескончаемыми, а тысячи вариаций пойти к человеку и спросить разрешение на небольшую фотоссесию, вовсе — сложными. Абрам не смог пересилить восхищенный выдох, но оттого отголоски смущения подобрались к щекам, издеваясь над незаурядном фотографом. Мужчина смотрел на него. Они смотрели друг на друга, ища в глазах отражение волн, но нашли только бьющийся об пристань свет. Абрам сделал первый шаг: короткий и бесшумный под обычными, на первый взгляд, глазами. Они были темными. Такой насыщенный цвет Хатворд видел, разве что на картинах — мазки черной краски всегда отражались пустотой. Эти глаза почти стали такими, но мягкие линии светлых очертаний притягивали, как под сильнейшим заклятием мира. Неизвестный переливался в солнечных лучах, сквозь непроглядные тучи. — Прошу прощения, — слегка хриплым голосом начал Абрам, напрочь забыв о недавнем смущении, — Можно Вас сфотографировать? Это было чертовски глупо, — кричал внутренний голос. Перед чужим ответом, Хатворд специально приподнял свою камеру и помахал ей, в легком намеке: Вот, смотри. Приподняв брови к центру, и загибая пальцы за спиной во что-то, на подобие креста, Абрам с замираем сердца ожидал приговор. — Можно, — шепчет на выдохе мужчина. Абрам не может контролировать свою мимику — это было выше его сил, то, что он позволяет себе крайне редко. Улыбка появляется на лице до момента осознания беспечного поведения. Мужчина не выглядит, как смущенный человек: те, также как и Хатворд, волнительны при внимании незнакомых людей. Свое поведение фотограф может списать на неуравновешенную мать и шесть лет жизни, которые он не прожил, а просуществовал на этой земле в попытке увидеть долгожданный свет. — Как Вас зовут? — Хатворд наклоняет туловище и наводит на элегантного мужчину фотоаппарат, незаметно приближая объектив; у него отвратительная центровка, которая елозит в разные стороны при каждом невзрачном фото, но то, как в портрете изображен незнакомец перечеркивает безнадежную центровку. — Джозеф. — Как Джозеф Редьярд? — мужчина забавно морщится от сравнений. Он не утруждает себя позированию, и Абрам не может не радоваться этому: живые снимки, без наигранного фарса — единственная отдушина в лицемерном обществе. Джозеф не поднимая головы, отпивает из бутылки темную жидкость, скрещивая пальцы на горлышке, — Я похож на Маугли? — Хатворд фыркает. — Ну, если Вы можете разговаривать с волками, — едва громче шепота говорит он, но Джозеф безусловно слышит, громко усмехается, кладет бутылку на песок, и достает из кармана серый коробок. Абрам успевает поймать кадр с тонкими, почти хрустальными запястьями и белую сигарету меж пальцев. Щелчок зажигалки раздается над оглушающей тишиной. Сначала шипящий газ распространяется по пространству почти невидимыми дорожками, а после вспыхивает, на удивление, черным огнем. — Единственное, с чем я смогу разговаривать, так это с океаном, — хриплый голос раздается спустя какое-то мгновение, и Хатворд выкручивает чувствительность, чтобы снимок размытых губ заиграл свинцовыми тонами. Он хотел бы узнать, как возможно эти губы смотрелись в цвете: с точно таким же уголком, опущенным от чего-то вниз и редким свечением сигареты. — Какого цвета океан? Неожиданный вопрос для самого себя вырывается, сквозь завитки дыма; звучит так невинно, словно ничего за собой не смыслит, но Абрам никогда не сможет понять, какой он, этот: голубой цвет, зеленый или морской, как часто с заумным видом заявляют какие-то странные ученные. — Закрой глаза, — Джозефа моментально наполняется равнодушие, и Абрам не был в силах противиться чужой просьбе. Он аккуратно прикрыл глаза, ожидая чего-то. Обычно в темноте не было интересных занятий, Хатворд не понимал, что меняется. Картинка была черной, но когда глаза откроются перед ним будет серый, а иногда и черный цвет. Нет. Если он откроет глаза, единственное, что окружит его — это солнечный цвет Джозефа. Солнце переливалось белым, так обозначают очень яркий свет, который иногда ослепляет и перед глазами могут появиться разноцветные круги. Абрам не воспринимал белый цвет, но разноцветные круги всегда были серыми, словно и тут колбочки насмехались над ним. — Вспомни, — осторожно начинает голос. Хатворд слышит рассекающий свист воздуха, как будто рука со всей дури бьет по воздуху, — Запах морских капель, оставшихся после набегающих на пирс волн. На вкус, как будто воду перемешали с солью и подсунули рыбам, — и Абрам вспоминает: светлые блики на каплях, отвратительную на вкус воду, которой на всей планете больше, чем ненавистников этой соленой воды. — Запах свежей прохлады, — в подтверждение этих слов, чайки громко переговаривают между собой о каких-то своих, птичьих делах. — Запах сигарет, — Калифорнийский акцент плавится, образуя что-то схожее с современным звучанием британского. Горький дым заполняет легкие жгучим, почти одурманенным воздухом, — Первая секунда, когда входишь босыми ногами в море, — неожиданно что-то холодное растекается мелкими каплями по щеке, Хатворд успевает подавить возмущенный звук и почувствовать, как ледяная вода стекает по горячему телу; мурашки пританцовывают в волшебном вальсе, — И идиотское желание свободы. — Видишь, какой он, цвет океана? Абрам видит. Чувствует морские капли, видит удары волн об удлинённый пирс, редчайшие блики, холодную воду, запах дыма и остывшее ощущение свободы. То, за что он боролся шесть лет своей жизни. — Открывай глаза, фотограф. — Нил. Мужчина щелкает языком, как прежде щелкнул зажигалкой, — Как страсть? — Как Нил Абрам Хатворд.