***
Дэвид покинул постель в течение недели, и его самочувствие стремительно улучшалось. Через несколько дней он уже с радостью помогал по дому, кормил с миссис Макларен куриц, которые толпились вокруг чёрного входа и жадно кудахтали при появлении миски с ячменём, и восхищался пристройками, которые Дункан Ду соорудил как часть своих планов по улучшению их маленького хозяйства. («Мне стоит взять с вас пример для своего поместья, когда я снова его получу», — сказал он к огромному удовольствию Дункана, так как ему были доверены те части истории его гостя, которые не относились к Колину Рою Кемпбеллу). А Алан всё ещё проводил дни среди жёлтых берёзовых листьев в яме на склонах и каждую ночь приходил в дом. Макларены приветствовали его как друга, больше с собственной привязанностью, чем с естественной клановой верностью, и вчетвером они довольно весело держали дом. Близился конец одной из таких ночей, спустя около недели с момента, как Дэвид впервые встал с кровати, и Алан начал петь песню, которую придумал в честь их победы на бриге. Дункан поймал мелодию на волынке, украшая её, а его жена закружила юбками в импровизированном танце, настолько же радостном, насколько выдающимся, и Алан, сидя на ручке кресла, в котором находился Дэвид, и обхватив рукой Дэвида за плечи, прекратил петь, чтоб объяснить Дэвиду гэльские слова песни. Наконец, когда волынка затихла, Алан огляделся с усмешкой. — Ах, мы славно провели время, — сказал он, — и я рад видеть, что ты чувствуешь себя так хорошо, Дэви. Но, — взгляд в сторону окна, — я думаю, пришла пора мне снова уходить в холмы. — Определённо, — сказала миссис Макларен, проследив его взгляд. — скоро выйдет солнце. Ступай же тогда! — она смеялась, пока говорила, но за радостью в её тёмных глазах скрывалось беспокойство за Алана; она была хорошей женщиной и по-своему славной хозяйкой. — Можно пройтись с тобой немного, Алан? — сказал Дэвид, пока Алан вставал и надевал плащ. — Мне страсть как хочется прогуляться. Алан посмотрел на него. — Да, — сказал он, — это можно. Он дал Дэвиду руку, когда они отправились по узкой тропинке из дома Макларенов в тусклом сером свете раннего рассвета, и, хотя Дэвид на неё облокотился, он шёл довольно уверенно. — Странная вещь, — сказал он. — Когда я лежал больным в кровати, я думал, что больше никогда не выдержу ходьбы ещё куда-то, после всего, что я пережил. Но сейчас мне ничего не хочется так сильно, как ходить, и как можно скорее! — Ты быстро выздоравливаешь, — счастливо сказал Алан. — Ну, ты сильный парень. Всё это время я знал, что ты снова будешь в порядке. На это Дэвид ничего не сказал, но продолжил. — Есть ещё одна причина, по которой я хотел выйти с тобой этим утром. Алан, я помню, что сказал что-то в лихорадке, в самую первую ночь… — Алан вздрогнул. — Ты помнишь эту ночь? — сказал он. — Я думал, ты был слишком болен, чтоб понять, что я был там, да и то, что ты сказал — много бессвязной чепухи. — Да, я помню это, — тихо сказал Дэвид, игнорируя последнее описание. — А ты? Они остановились, наполовину повернувшись друг к другу, ладонь Дэвида всё ещё была на руке Алана. Где-то над ними чёрный дрозд — быть может, тот же, что провожал Алана в его тайник самым первым утром, — тихо начал свою предрассветную трель, не разрывая безмятежную тишину, но украшая её. — Да, — сказал Алан. — Я помню это. Прошло ещё немного времени прежде, чем Дэвид снова заговорил, но всё же его голос был спокойным. — Что ж, это не было бессвязной чепухой, Алан, — сказал он. — Я думаю, я знал, что говорю, хотя не сказал бы столько без жара… но это было вполне справедливо. Это всё было правдой, я думаю. Но я понял это только после того, как мы поссорились и… после того, как ты так легко отпустил ссору. Я думаю, это причина того, почему я так говорил, мне просто надо было самому это понять… Но, Алан, — Алан не сказал ничего во время его речи, не сводя глаз с лица Дэвида и не убирая руку, — мне нужно было это объяснить, но, если ты… не хочешь это помнить… я больше не буду об этом говорить. В последних словах было немного неуверенности, но в остальном тон и голос Дэвида были ужасно серьёзными, настолько же серьёзными, как тем днём в лесу в Леттерморе, когда он так изящно объяснял Алану моральную сторону убийства, которого Алан не совершал, или когда он упорно отказывал Клуни Макферсону в картах (и это оказалось очень умным отказом!). Сейчас, по крайней мере, то, что он объяснял, никак не касалось представлений Алана о чести или порядочности, и это даже не должно было удивить Алана тем, что Дэвид настолько смел, чтоб сказать это прямо. Но всё же, раз он так ошеломлённо думал об этом, это было открытием. Идеи Дэвида иногда могли быть глупыми, как у любого неосведомлённого равнинного парня, но он верил в них; упрямость в таком виде — вид смелости, и не самый частый вид в жизни Алана. Нет, не было ничего удивительного в том, что сейчас он снова так храбр; его Дэви точно всегда был таким… И Алан протянул свободную руку, чтоб коснуться лица Дэвида, на секунду провести большим пальцем по щеке, потом он опустил его до уровня своей головы и поцеловал в губы. — Что ж, — сказал Алан с небольшим кашлем немногим позже, — вот ответ на то, почему ты так мне нравишься, поскольку, насколько я помню, в последний раз, когда ты спросил, я сказал, что не знаю. Смех, сверкающий в глазах Дэвид, наконец вышел за границу. — Слишком много вещей произошло тем днём, — сказал он. — Я был так рад, что ты снова пришёл ко мне, так болен и вымотан, что едва думал… Я полагаю, мы можем тогда всё не объяснять. — Я тоже так полгаю, — серьёзно сказал Алан. Всё-таки, возможно, ссора обнажила вещи, которые в ином случае так и остались бы спрятанными; и, в конце концов, этот метод разъяснения вещей между ними был намного лучше, чем его попытки к разговору до ссоры. Дэвид посмотрел за его плечо, туда, где чёрный дрозд страстно пел со своей излюбленной ветви подле вершины одной из берёз, которые днём бросали тень на тайник Алан. Первые лучи солнца, взбираясь по холмам на востоке, светили на птицу и на яркие листья вокруг её; и, когда Дэвид поднял голову чтоб посмотреть, на них, они осветили его лицо и несколько слегка выбившихся прядей в том числе, это был настолько красиво, что, по мнению Алана, кто-нибудь мог прекрасно написать об этом песню. Может, этим он и займётся, пока будет лежать в подлеске позже; чудесный же это будет подарок Дэви… Однажды он сказал Дэви, что он точно колдовством обвёл, и в этот момент он немного понял, что действительно подразумевал под этим, хотя он до того отказывался смотреть этому в лицо, такому абсурдному и невозможному. Этим утром, при нарастающем солнечном свете, пении дрозда и лёгком ветре, шуршавшему в вереске, даже этот неправоверный священник, что восемьдесят лет назад ходил с феями по этим же склонам, едва ли мог рассказать Алану больше об их очаровании. — Алан, — наконец сказал Дэвид, снова поворачиваясь к нему, — я очень рад, что ты остался здесь со мной. — Да, — сказал Алан. — И я не собираюсь больше слушать об опасности. То есть я останусь с тобой, пока ты не покинешь это место, и после. И Дэвид, посчитав, что слов недостаточно, чтоб передать его чувства в отношении этого намерения, вместо этого запустил пальцы в волосы Алана, наклонился к нему и повторил его действия другими средствами.Часть 1
3 августа 2022 г. в 13:38
Низкое солнце блестело золотом на жёсткой белой коре кучки берёз, выбирая сияющие тёмно-красные листья недавно выросших сучьев, свисавших с ветвей в путанице ярких листьев и плотных ветвей с серо-зелёным лишайником. С веточки около вершины одного из деревьев счастливо пел чёрный дрозд, разные мелкие птицы порхали, щебетали и пищали под сенью папоротника и лесного ореха.
Посередине маленького леса, в месте, спрятанного со всех сторон подлеском и возвышающимися над Бэлкиддером склонами, возникло движение. Казалось, что малая часть земли и сбросила с себя листья, наполовину покрывавшие её, в процессе оказываясь рукавом и оборками плаща; потом плащ опять успокоился, и стало тихо.
Примерно минутой позже плащ совершил то же движение. И снова, через меньший промежуток времени.
В конце концов, Алан Брек Стюарт — так как плащ был его, и именно он был источником повторяющихся странных выпадов и переворачиваний — сел, аккуратно убрал из волос несколько жёлтых берёзовых листьев и сощурил глаза на солнце, видимом сквозь стволы деревьев и контурами холмов за ними. Да, был вечер; до этого долго было темно, так что, рассудил он, было безопасно покинуть свой тайник.
Этого он хотел больше чего-либо. Место, которое он нашёл вчера, было чудесным тайником, но он не мог выдержать лежания здесь и дальше этим вечером. Это не было, понимаете, раздражение от мошек, летающих кругом над защищающим его плащом, и нет, ему не было слишком холодно, чтоб комфортно лежать под плащом вечером на улице (а он горец; ему была отвратительна эта мысль!), и он не был настолько по-женски беспокоен, чтоб переживать каждую минуту, когда его друг был вне зоне видимости, но… Но тем не менее, всё время, что он лежал здесь, он помнил, почему сегодня лежал под плащом один, и также вспоминая множество других вещей: его вчерашние непрерывные оскорбления и насмешки, бой, до которого он почти дошёл, и его быстрый отказ, неожиданное признание Дэвида и его ещё более неожиданное осознание, как же плохо бедному парню было, и, наконец, Дэви, спрашивающий его на спуске после: «Почему ты так добр ко мне? Почему ты переживаешь о таком неблагодарном человеке?..»
И так в его голову пришло, что, будь что будет, он должен пойти и сегодня увидеть Дэвида.
Алан встал, закутался в плащ, надел шляпу на голову и отправился через холмы. Любопытные глаза птиц в лесу смотрели, как он идёт, но только глаза.
Путь до дома Дункана Ду и миссис Макларен был короток. Эти стоящие люди, думал Алан на ходу, будут либо с Дэвидом, либо спать, и если последнее, то не было смысла их отвлекать, так что, вместо того, чтоб стучать в дверь, он обошёл дом, прямо дошёл до комнаты, где был Дэвид и заглянул в широко распахнутое окно. Вересковые стебли, покрывавшие крышу, столкнулись с перьями у него на шляпе, когда он наклонился сильнее, рассматривая комнату.
На столике под окном горела свеча. Её свет мешался со светом угасающего вечера, ведь солнце сейчас уже утонуло за холмами, и результатом смешавшегося полумрака было то, что он увидел комнату на прилегающей стене кровать и человека, лежавшего на ней. Поначалу он был спокоен, потом, с тихим болезненным стоном, начал перекатываться с боку на бок, так же беспокойно, как Алан недавно.
Снимая шляпу, Алан вскарабкался через окно и через стол и прошёл к нему.
— Дэви, — сказал он, беря руку, свисающую с узкой кровати. Алан не был доктором, и знал мало о правильном отношении к человеку с жаром, но тем не менее он был рад, что пришёл суда. Дэвид не должен был быть один.
Миссис Макларен вполне щедро покрыла кровать её гостя одеялами, но сейчас гость с силой их отталкивал.
— Аргх, здесь так жарко, — он пробормотал. — Солнце. Оно доведёт нас, если этого не сделают красные мундиры. Неужто здесь нет воды?
Алан осмотрел комнату. На столе был кувшин с водой и чашка рядом. Он торопливо наполнил её и поднёс к кровати.
— Это всё давно в прошлом, Дэви, — он сказал. — Тебе больше нечего бояться красных мундиров, и воды здесь вдоволь. Вот, сейчас, выпей.
Ему пришлось приподнять голову Дэвида одной рукой и поднести чашку к его губам другой, но, с такой помощью, Дэвид пил радушно, и, казалось, ему полегчало.
Несколько минут он лежал спокойно, всё ещё частично неуверенный в присутствии Алана. Его лицо было кошмарно бледным, и Алан спрашивал себя, как, чёрт возьми, он мог не заметить, насколько больным он выглядел вчера — только тогда, когда Дэви, моментом позже стояние с намерением сразиться, объявил, что готов умереть где стоит. Алану придётся наверстать многое… Он положил руку на лоб Дэвида и обнаружил его горячим, как то солнце в Гленко. Убирая ладонь назад, он остановился, чтоб отодвинуть в сторону прядь, лежавшую поперёк лица Дэвида, выбившуюся во время движения.
Но жар жесток в своих капризах и изменениях, совсем скоро Дэвид, промычав себе под нос ещё несколько обрывистых фраз, резко решил, что вместо ужасной жары здесь теперь кошмарный холод, и начал снова закутываться в одеяла с рассеянным видом.
— Вот, — сказал Алан, снимая с себя плащ и кладя его поверх Дэвида. Дэвид схватил плотную ткань, и следующие несколько мгновений они потратили на препятствование другу друг в правильных с их точки зрения, одинаково поспешными попытками уложить плащ, но потом, когда часть отворота плотно облегала его подбородок, Дэвид снова успокоился. Он хмуро лежал под плащом, и его глаза были более разумными, чем Алан видел их до этого вечером.
— Но это… — сказал он, перебирая ткань в пальцах ладони, всё ещё лежавшей вне одеял. — Это Алана. Как…
Потом он взглянул вверх, и его глаза распахнулись от осознания. Он резко сел.
— Алан! — сказал он. — Что ты здесь делаешь? Разве мы не договорились, что ты останешься в тайнике? Здесь ты не в безопасности!
— В этом нет смысла, — сказал Алан. — Здесь достаточно темно, чтоб спрятать меня от любых опасностей. Дэвид встряхнул головой и нахмурился, так что Алан сменил тему. — А где миссис Макларен? Я должен был сказать, что ты не в том состоянии, чтобы оставаться в одиночестве.
Дэвид немного приподнялся на локтях. Он всё ещё был бледен, и в его голосе звучала ужасная усталость и слабость, но его глаза были чистыми и спокойными; он точно был в здравом смысле.
— Миссис Макларен должна поспать, столько же, сколько и любой другой, — сказал он. — Я в порядке. Приходил доктор, знаешь, обо мне достаточно хорошо заботятся.
Алан только тряхнул головой, потом, резко вспомнив что-то, порылся во внутренних карманах синего мундира и достал сверток, обернутый тканью, который, видимо, содержал пару ячменных лепёшек и немного сыра.
— Ты будешь есть, Дэви? — сказал он, разламывая кусок хлеба и аккуратно предлагая его.
Дэвид, сидя в кровати, с удовольствием принял еду и позволил Алану продолжить ломать хлеб в маленькие кусочки для него, — хотя и не без улыбки. Когда он уничтожил последнюю лепёшку и весь сыр, Дэвид откинулся назад на подушки, награждая Алана тем же взглядом в глазах, и сказал:
— Что ж, я полагаю, мне не повредит компания.
Тем временем Алан поднялся со своего места на кровати и начал мерить маленькую комнату шагами.
— Дэвид, — сказал он, — Я справедливо мучился мыслью о тех абсолютно глупых, бессмысленных вещах, которые я сказал вчера. Ты сказал, что мы не должны больше говорить об этом, но это не выходит у меня из головы, и я… я могу только ещё раз просить твоего прощения.
Дэвид медленно кивнул.
— Что ж, раз уж мы снова говорим об этом, — сказал он, — Тогда, думаю, мне тоже стоит извиниться за это. Ах, когда я думаю о моих оскорблениях!.. Но ты хорошо обошёлся со мной в конце, и сейчас обходишься хорошо, — и он протянул руку.
— После столького! — пробубнил Алан, хватая руку Дэвида и пылко её сжимая. Он чувствовал, что ходит по тонкому льду, как по болоту полному чёрных торфянистых луж и с хлипкой землёй между ними; сказать ещё что-то о вчерашнем было необдуманным риском, так что он ничего не сказал.
— Что ж, — сказал Дэвид после секундной тишиной, встряхивая головой на подушке. — Я думаю, это в прошлом, — и потом, немного попозже, — Алан, ещё есть вода?
Алан схватил чашку со стола, Дэвид принял её и выпил, вероятно, половину за один глоток. Возможно, такая страсть к еде и питью была хорошим знаком: ему точно они нужны для восстановления. Сейчас на улице было действительно темно, или темно настолько, насколько могло стемнеть в горах в июле; прохладный, спокойный воздух скорее медленно входил, чем вдувался в окно, с запахом вереска, тимьяна и чистой воды, и почти не было звука, может, только свист одинокого кроншнепа, идущего к своему гнезду, или шёпот крыльев летучей мыши, облетевшей дом кругом в погоне за мошкарой.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Алан, как Дэвид закончил пить, и Алан убрал чашку и сел на кровати. Дэвид начал обдумывать вопрос, устало нахмурившись.
— Лучше, я думаю, — сказал он. — Меня лихорадило большую часть дня. Доктор сказал, что хуже не становится, по крайней мере. Умереть я не должен, — он выглядел удовлетворённым этим выводом.
— Рад слышать, — сказал Алан.
Последовала тишина, во время которой в комнату подул одинокий порыв ветра, вызывая мелкую рябь на поверхности воды в кувшине. И, в конце концов:
— Алан, ты собираешься остаться здесь на всю ночь? — спросил Дэвид. На самом деле, Алан не думал до этого о том, что ему следует делать, он действовал импульсивно по толчку, пославшим его сюда из берёзового леса на склонах, и в его голове не было места для планирования событий дальше настоящего. Дэвид не был в опасности, и ему стало лучше, чем Алан застал его по приходе, хотя Алан не был уверен, что оно продержится. Он подумал, что стоит сказать или сделать, но перед тем, как он ответил, Дэвид продолжил с более серьёзным выражением лица. — Тебе не следует делать этого. Тебе не стоит даже оставаться в Бэлкиддере. Множество солдат могут прийти сюда в любое время, и наверняка просочится словечко, что ты здесь. То, что я здесь застрял, это не причина тебе не продолжать путь. Ты можешь дойти до равнин в безопасности за несколько дней. Я продолжу как смогу; в этом нет ничего трудного. Ты довольно мне помог. Но здесь ты не в безопасности.
Он говорил тихо, в не терпящим возражения тоне, не оставляя возможности прервать — хотя Алан пытался сделать это сразу, как понял смысл речи Дэвида. Но он сдержался и оставшуюся половину времени сидел терпеливо — или не очень терпеливо — изучая рисунок на коврике, лежавшем на полу у кровати. В конце концов он сказал:
— Дэвид, я был счастлив думать, что мы уладили нашу ссору. Грустно слышать, что ты снова меня оскорбляешь, меня и жителей Бэлкиддера к тому же! Ты сильно ошибаешься, ни слова о том, что я здесь, не просочится, пока Дункан Ду, и миссис Макларен, и все мои друзья здесь действительно друзья. Я полагаю, ты не слышал, — продолжил он, направляясь к излюбленной теме, — как принц Чарли бродил по горам месяцами с головой, стоящей тридцать тысяч фунтов, и весь бедный клан помогал ему, и никто никогда его не предал, не дал даже малейшему упоминанию неожиданно выплыть, даже не думал о предательстве. Нет, Дэвид, ничего отсюда не «просочиться» отсюда, ни обо мне, ни о тебе.
Этим объяснением горских правил Дэвид, кажется, остался доволен. Он улыбалась, пока Алан продолжал говорить, но в его взгляде не было недоверия или насмешки. Когда Алан закончил, он сказал:
— Очень хорошо, в этом случае, я приму твоё слово, хотя опасность всё ещё велика. Но я не оскорблял тебя, Алан.
— Как раз это ты сделал, — сразу же сказал Алан, — потому что предположить, что я счастливо тебя предам, пока ты лежишь на пороге смерти, только чтоб оказаться в безопасности чуть быстрее, это серьёзное оскорбление. И даже так, что ж, я бы так не сделал. Я не покину этого места, пока ты не сможешь покинуть его со мной, и всё тут. Я надеюсь, ты сможешь это, Дэви, — он начал речь с теплом в глазах и чем-то вроде радостной торжественности в голосе, решаясь пошутить над тем, что было куда более серьёзным вчера. Он закончил по-другому.
Дэвид ничего не сказал, только лениво пялился в потолок ещё несколько мгновений, потом его рука снова вылезла из-под складок плаща, нашла руку Алан и плотно её сжала.
— Тогда я могу только извиниться за оскорбление, — сказал он наконец.
И Алан сжал его ладонь в ответ.
— Давай больше не говорить об этом, — прошептал Дэвид через несколько минут. — Я хочу спать.
— Да, спи, — согласился Алан, ещё раз сжав его руку, и Дэвид, держа руку Алана в своей, перевернулся под одеялами и плащом Алана и ещё раз закрыл свои истощённые глаза.
Какое-то время Алан не двигался, даже его взгляд держался на лице Дэвида, бледном и очерченном светом свечи. Он думал о многих вещах. Нескоро он аккуратно отпустил руку Дэвида, медленно встал со своего места, повернулся к окну и обратно в замешательстве, и, в конечном счёте, начал переставлять разные вещи на столе и на полке в дальнем углу; кувшин и чашка с водой, несколько книг (молитвенник на гэльском, один из романов Генри Филдинга и руководство по сельскому хозяйству — у Макларенов был довольно разнообразный вкус), маленькую вазу с несколькими цветами златоцветника и одна-две других вещей. Это было всецело поглощающим занятием.
Но от первого же лёгкого звука с кровати Дэвид Алан вздрогнул, закрыл «Джозефа Эндрюса», которого взял с полки и начал читать в случайном месте, и сразу бросил своё дело. С кровати доносились звуки недовольства и раздражения, и Дэвид крутил лицом по подушке, будто отбиваясь от невидимого противника.
— Нет, — сказал он голосом чуть громче шёпота, — это неправильно…
— Дэви? — Алан сделал несколько осторожных шагов к кровати. Глаза Дэвида всё ещё были закрыты, а его голос утратил ту осознанность, которую, даже в болезни, он имел раньше. Он снова бредил в жаре, ему становилось хуже? Алан взял свечу и встал на колени у кровати, смотря ближе.
— Ты должен уйти, но ты скажешь, что не будешь, — продолжил Дэвид. — Ах, не думал ли я о том, чтоб бросить тебя, множество раз? Ты всегда был в большей опасности… Я мог уйти. Но не ушёл…
Если в этих словах вообще был смысл, то это могло бы стать весьма неприятным признанием. Но Алан не обратил на это внимание.
— Ничего страшного, Дэви, — сказал он. — Спи дальше.
— Это так, — сказал Дэвид. — Я мог бросить тебя. В этом не было ничего постыдного. Нет… только я был слишком влюблён, чтобы вынести расставание, даже… даже в худшие моменты…
И, счастливый от того, что объяснил это себе — он улыбнулся, как сказал, — он снова повернулся и притих.
Свеча продолжила гореть, блёкло, но уверенно, и прохладный воздух всё ещё приносил запах полевых цветов в комнату. Это была самая тихая часть ночи, момент до того, как рассветные птицы начинают петь; долгое время было тихо.
В конце концов, Алан встал и прошёл ко окну. Комната выходила на восток, и тёмные холмы на горизонте поддавались нарастающему красно-золотому свечению, подавляющему угасающую синеву середины ночи.
Дэвид сопел во сне; в его спокойном дыхании и умиротворённом выражении лица, наполовину повернутом от подушки, было больше здоровья и силы чем за всю предшествующую ночь. Он будет в порядке, обязательно будет. Но, тем временем, короткая летняя ночь почти закончилась. Алан не был совсем безразличен к настоящим опасностям, которые могли застать его в Бэлкиддере, и ничего хорошо Дэвиду не будет, если его всё же найдут и схватят красные мундиры.
И так, ещё раз наполнив чашку водой и оставив её подле кровати и поправив концы его плаща там, где они накрывали ноги Дэвида (он сам какое-то время мог вполне обойтись без плаща), Алан покинул комнату, в этот раз через входную дверь, очень тихо, чтоб не разбудить Макларенов. Храбрый чёрный дрозд в березняке, вставший, встречая утро, начал петь впереди него как он начал прежний путь к холмам.