Прыжок веры

Люди. Вокруг Хинаты всегда было много людей, самых разных: разговорчивых и не очень, вечно радостных и хмурых, отчаянно стремящихся к чему-то и ещё ненашедших что-то, что заставило бы их превозмогать себя изо дня в день в попытке ухватиться, достать, добиться. Шоё привык быть окружённым другими, дарить им непринуждённый смех и тёплые улыбки. Для него это так же естественно, как смена дня и ночи. Хината всегда с кем-то и ни с кем одновременно. В диалогах много слов, но все они поверхностны, ни одно из них не исходит из глубины сердца, ни одно из них не значит достаточно много. Разговоры похожи на вальс незнакомцев, в котором люди с виду близки друг к другу, но их прикосновения достаточно деликатны, чтобы не становиться личными, интимными. Хината всегда окружён людьми, но в сущности совершенно одинок. Ему есть с кем обсудить погоду, учёбу и волейбол. И несмотря на то, что вокруг волейбола крутится вся жизнь Шоё, игра не является единственной образующей его внутреннего мира. Говорить о ней увлекательно, приятно, когда кто-то разделяет твой восторг, твою любовь, твоё восхищение— этого недостаточно. Этого не может быть достаточно тогда, когда звуки, буквы, слова складываются в предложения о способностях, упражнениях и трюках, которые можно использовать на соперниках, но не больше. Невозможность поговорить о страхах, неуверенности, эмоциях закипающих под кожей, но не бурлящих настолько сильно, чтобы вырваться подобно воде из жерла гейзера, давит. Тренер Укай говорит, что ему нужно полагаться на сокомандников не только во время матча, ребята из карасуно почти поголовно говорят:"ты можешь положиться на меня". Но выходит ли это за пределы площадки и тренировок, за границы редких прогулок, на которых в основном настаивают старшекурсники под предлогом того, что им всем необходимо делать передышку? Означает ли это, что Шоё может залезть в свое сердце, нарвать голыми руками цветы, которые всегда томились в слишком тесном пространстве для того, чтоб их стебли были прямыми, а лепестки распушились, и вверить кому-нибудь окровавленный букет? Нужен ли хоть кому-нибудь этот букет, когда у каждого есть такой же? Хината не знает, поэтому он хранит его при себе, разглядывает по ночам, а на утро запихивает обратно, подальше от чужих глаз. Шоё кажется, что он трагично одинок — это не проблема, убеждает он себя. Это не может быть настоящей проблемой, когда на носу матч с Аобаджосай. Волейбол — не всё, из чего состоит его жизнь, но очень важная ее часть. Наверное, наиболее важная, повторяет он себе. Хината спускается в зал, где Натсу с мамой смотрят какую-то дораму. На экране девушка, положив голову парню на грудь плачет, доставая из уголков души самые сокровенные слова. Что-то внутри Хинаты неприятно сжимается в маленький шипастый комок. Шоё нужен кто-то рядом. Хината выходит в прихожую, откуда кричит маме, что собирается немного прогуляться, на что получает пару одобрительных звуков и заботливую просьбу не уходить надолго: в конце концов в преддверии ночи на улицах всегда становится немного опаснее. Сумерки встречают мальчика духотой и бледными, только разжигающимися фонариками звёзд. Шоё кажется, что кто-то слишком туго зашнуровал на нем невидимый корсет, и без того слишком тесный, чтобы грудная клетка расправилась достаточно для глубокого вдоха. Шоё отказывается думать, что этот "кто-то" — он сам. Хината хватает велосипед и крутит, крутит, крутит педали. Он не понимает, куда едет, не понимает, зачем ему развивать такую скорость: Шоё не опаздывает на занятие, не проспал тренировку — надобности гнать по тёмным ухабистым горным тропам нет. Но безрассудство и желание почувствовать хоть какой-то ветер, облегчающий комплексное давление на грудь, побеждают, и неважно, что в конце дышать будет ещё тяжелее. Рыжие волосы развеваются во все стороны, как всполохи костра, к которому все тянутся, но никто не подходит слишком близко, боясь сгореть заживо. Хината ненавидит идею того, что в какой-то мере это описывает его. Бокуто, Куроо, Кенма, сокомандники — все они рядом, но в то же время так далеки. И Шоё не знает, в чём конкретно причина. Он твердит себе это. Он не верит сам себе. Хината старательно засовывает надоедливо жужжащую мысль о том, что он сам тому причина, между извилинами мозга, где она станет невидимой даже для него самого — её груз никуда не пропадает. Он не хочет думать, что слишком труслив, чтобы показать людям потаенную часть себя, что в борьбе между желанием открыться и страхом остаться ещё и в формальном одиночестве верх всегда одерживает страх того, что люди уйдут, как только в их сознании рухнет образ мальчика, чьи губы поцелованы солнечными лучам, чей смех рождён пением птиц, а душа — перманентно погожий летний день. Хината не хочет думать, что чувство, сжавшее тисками грудную клетку — следствие его же трусости. Он не может быть главным антагонистом своей трагедии. Он не хочет. (Но это на самом деле он, настойчиво твердит разум) Остервенение, с которым Шоё крутит придали, становится более явным. Хинате нужно заземление. Колеса издают противный скрежет, когда он резко поворачивает руль. Петлистые тропы приводят к детской площадке, на которой никого нет, только мяч забытый кем-то в песочнице. Мяч. Верно. Он всегда искал ответы у него. Хината бросает велосипед у одной из скамеек, умелыми пальцами подхватывает того, кто был лучшим другом на протяжении многих лет. Мяч летит в небо, заслоняя собой уже налившуюся холодным светом луну, а вместе с ним летит и вопрос, крутящийся на кончике языка: —Почему я одинок? — голос у Хинаты совсем не такой как обычно: не жизнерадостный, а скорее надломленный, побеждённый невидимым монстром, всегда следующим за ним по пятам. Шоё настолько рассеян, что не осознаёт изменение траектории полета мяча, который по итогу приземляется ему на голову. Ты и так знаешь ответ. Хината подбирает мяч. Сожаление вязкой лужей разливается внутри. Он не хочет усугублять это чувство, поэтому меняет русло своего рубленого монолога: —Мне нужен кто-то рядом, — мяч снова заслоняет собой луну, но почему-то на этот раз на более длительный отрезок времени, чем должны позволять законы физики (не то что бы Шоё знал ее, но даже он понимает, что дольше мгновения мяч не может находиться в воздухе). —Тогда подпусти к себе,— Хината не видел того, кто за его спиной, но он и так знает, кому принадлежит этот низкий, грубый голос. Две руки, задержавшие мяч в воздухе опускают его куда-то. Шоё наконец оборачивается. Кагеяма достаточно близко и физически, и метафорически. Пуститься в очередной вальс или подпустить так, как он не подпускал к себе никого уже долгое время — у Хинаты есть выбор. Мозг кричит, что нужно придумать какую-нибудь отговорку, отшутиться, пожелать доброй ночи и уехать, а дрожащие руки тянутся к Тобио, как к мраморной колонне, которую не пошатнёт ни один шторм. Шоё не может остановить себя. Шоё устал скрываться. Он сжимает в объятиях своего соперника-друга, от присутствия которого сердце заходится в бешеном ритме-чёрт знает кого. Хотя это больше похоже на отчаянную попытку удержать или удержаться самому. Лицо утыкается в сильную грудь, прямо как в той дораме, которую смотрела его семья, но слова не покидают рот, не покидают границы блуждающего — на секунду замершего — разума. Невозможно изменить в момент то, что взращивалось всю сознательную жизнь. Неуверенность — не сорняк, который можно выдрать без особых усилий. И это не окончательная победа над своими страхами, но это шаг вперёд (Шоё знает, что завтра он сделает два назад, но на периферии сознания мелькает мысль, что может быть, он сможет снова шагнуть вперёд три раза). Тобио пахнет гелем для душа из магазина Укая, его футболка щекочет нос, и все это так успокаивает. Заземляет. Большие руки обвивают его спину, успокаивающими движениями проводят вверх и вниз вдоль позвоночника — успокоение и заверение. Хината знает, что Кагеяма не лучший человек, когда дело касается слов, но он прекрасно понимает язык действий. Тобио готов принять его. Готов к тому, что скрывается за широкой улыбкой, каким бы оно ни было: пустяковым ли, серьёзным ли. Хинате остаётся совершить прыжок доверия. И Шоё чертовски страшно, но он думает, что возможно, есть смысл последовать совету Кагеямы. Кажется, что шнуровка на корсете, сотканном из сомнений немного слабнет: ровно настолько, чтобы Хината смог снова дышать. Это чувство приятно, Шоё не хочет прощаться с ним, но знает, что в какой-то момент придётся: момент уязвимости не вечен, и как только его пелена спадёт, Шоё снова затянет шнурки настолько сильно, что в глазах начнет мутнеть. Хината чувствует, как Тобио ныряет лицом прямо в его кудри, прямо в костёр. Мальчик надеется, что Кагеяма будет рядом, чтобы ослаблять верёвки столько раз, сколько нужно, чтобы поймать его, когда он будет готов к прыжку. Хината всегда окружён людьми и в то же время ему кажется, что он совершенно один. Но в конце концов это изменится.