Как ветра осенние

Ее принесло в жизнь Сераны снежным ветром и могильным холодом. Светловолосая женщина с хищным взглядом — первое, что она увидела, когда дверь темницы открылась впервые за тысячи лет. Женщина, которая хоть и была на стороне врага, но оказалась куда сердечнее и понимающей, чем еë родители вместе взятые. Плохо говорить так о матери, которая пыталась сделать все, чтобы защитить свое единственное дитя и об отце, что хотел блага для всего рода вампирского, но, когда оба ослеплены собственной целью, напрочь забыв о дочери и еë желаниях, то границы плохого и хорошего стираются. Тем более для таких, как вампиры Хладной Гавани. И уж тем более, когда всё закончилось и Серана могла спокойно жить со своей… Подругой? Можно и так сказать. Сердце это не особо устраивало, но пришлось смириться с тем, что однажды промелькнуло в их разговоре. — Конечно, ты мой друг, Серана, разве может быть иначе? Стояла суровая весна, такая же, как и весь Скайрим. Драконорожденная — так называли еë смертные, так нарекли ее в древних Свитках. Сие слово заставляло многих дрожать, а драконов реветь громче. И вот она сидела в кресле, в гостиной, в собственном уютном доме, заслуженным потом и кровью. Сидела и смотрела тем хищным взглядом на Серану. Хищным, но таким наивным, непонимающим. Всегда бывает: ты можешь одолеть хоть Пожирателя Мира, знать таинства Хермеуса Моры, но в упор не видеть, что близкий тебе человек испытывает чувства более глубокие, нежели простая, но теплая дружба. Серана хорошо умела всё скрыть — еë непроницаемый взгляд, нечитаемое лицо сделали своë дело и женщина так ничего и не поняла. Серана могла бы и смириться с положением. Что муки любви значат перед вечностью? Со временем, совсем за короткий срок чувства увяли бы, словно цветы в осенние заморозки. Смирилась бы, если б не одно «но». Драконорожденная была не простой смертной. Душа дракона заместо человечьей, а в жилах — волчья кровь. Кровь сводящая с ума, не дающая спать по ночам. Кровь, что постоянно пела, призывала к ещë большей крови. Это было нечто сродни вампиризму — сон не был сном вовсе и с каждым днём жажда усиливалась, а стоило только еë утолить, как все начиналось по-новой. Ты получаешь силу, но платишь порой высокую цену. Если Серана ещë могла принять свою судьбу, но выбор Довакина — нет. Что это за сила, из-за которой ты постепенно теряешь самого себя? — Болезнь? — переспросила женщина. Снова та самая гостиная, то самое кресло, в котором она отдыхала после очередного приключения. Сколько они уже вдвоем прошли и сколько надо преодолеть ещë? Знал ответ, наверное, лишь летний зной, да зелень деревьев за окном. Солнце светило как всегда беспощадно, и Серана не выходила лишний раз из дому. Лицо еë переменилось. В картину спокойствия будто влили краску гнева и злобы. Серана знала этот оскал — так волки готовились к нападению. Довакин славилась своей вспыльчивостью, а ликантропия только усиливала эту черту характера. — Что ты такое несешь? Буря спора унесла обеих в пучину обид. Пару дней они не то что бы не разговаривали друг с другом, даже не смели бросить взгляда. Серана чувствовала, как в груди будто что-то сжималось. Сердце ли, что замерло ещë в ту ночь ритуала Молага Бала? Вряд ли. Может то, что осталось от бренной души? Больше походило на правду. Но вскоре Довакин подошла к ней. Взяла за руку, чего никогда не делала просто так и сказала: — Это мой выбор, Серана. И мне нести все последствия. Она была права. А Серана думала, что та слишком безрассудна. Так быстро сгореть, чтобы затем навсегда остаться в плену у Хирсина под видом Великой Охоты? Гнать добычу в никуда во благо ему? Звучало, как абсолютный бред для нее, но для Довы то было прописной истиной. Серана встала перед выбором. Стоило ли ей сказать, что она ей не безразлична и попросить тем самым отказаться от жизни, зависимой от Мессеры и Секунды. Стоило ли ей сказать, что не может позволить ей уйти в бездну безрассудства? Или стоило умолчать о своих чувствах, предоставить любимой решать все самой? Позволить ей бродить по пятам Хирсина в поисках добычи? Серана, недолго мучаясь, решила смолчать. Ей не переубедить Драконорожденную. чьë упрямство непоколебимо, словно Глотка Мира. Шли дни, месяцы, годы. Серана давно потеряла счет, хотя для нее это было вполне нормально. Понять, какой был день можно было всего лишь взглянуть за окно — весенний денёк, или летняя гроза. Неважно. Ничего уже не было важно. Отчаяние затопило давно мёртвое тело, но Серана не проронила и слезинки, так как забыла, что это значило — плакать. Лишь горечь и притупленная любовь ещë напоминали ей о прошлой жизни, когда она могла дышать и ходить под солнечными лучами, не боясь обжечься и получить смертельных ран. Смотреть на Дову было горько. Не потому, что волос молодой женщины коснулась седина, а лицо начинало покрываться трещинками морщин. А потому, что в усталых глазах она не видела больше доброты и тепла, которым одаривала Серану любимая, а голодного волка, готового вот-вот наброситься. Что было ужасней, лекарство было под самым носом. Ритуал с головами гленморильских ведьм мог избавить Дову от внутреннего зверя, освободить еë душу из цепких лап Принца Охоты. Но… — Последняя ушла старику Кодлаку. Он просил, — сказала Драконорожденная, когда Серана узнала о тайнах Соратников. Оказалось, что спальня Предвестницы хранила ещë много ужасных секретов, в которые сама Серана не стала соваться. Любопытство завело уже достаточно далеко. — Не надо спасать меня. Серана сжала сухие губы от несправедливости. В тот момент она чувствовала себя маленькой девочкой, которую ругала мать за нелепую провинность. Уже ничего нельзя было сделать. А Серане только оставалось смотреть, как однажды, одной осенней ночью, с первыми зимними ветрами Дова скрылась в лесной чаще без надежды вернуться.