***
Это стало их привычным развлечением. Волан-де-Морт был щедрым, так они это называли. И радовались сильно, и гордились собой ещё сильнее. И никого из них ничего не заботило. Да, так часть из них просто веселилась, другая — принимала и веселилась гораздо глубже просто натянутой улыбки. Едва ли это вообще походило на улыбку. Едва ли это можно было назвать чем-то искренним. А ведь некоторым приходило такое в голову. В войне не было проигравших. В войне никто не побеждал. Война просто длилась, и на войне жизнь продолжалась в самых простых её проявлениях. Они ели, пили и трахались. Они были так превосходны. Их зелёный луч всегда достигал цели, в прожаренном мясе совершенно отсутствовал сок, и стаканы гремели нужным количеством виски. А женщины в их постелях никогда не бывали дважды. Ах! Сколько же у них было женщин. Им нравилось разнообразие. Солдаты не выбирали эталонные фигуры, не оставалось и прежних предпочтений. Война, казалось, забирала вкус на женщин. Хотелось лишь чего-то свежего. Нового. В каждом дне им нужно было находить что-то новое, словно только так они могли начать следующий. Места для утех назывались комнатами. В огромном замке, дарованном подчинённым Волан-де-Мортом, находилось не счесть сколько таких. Воинам больше нравилось называть комнаты спальнями, замок — домом. Если пристанище для ночлега каждую ночь одно и то же, они ведь имели на это право, верно? Поначалу им дали список. Имена девушек, которых следовало оставить живыми на поле боя, аккуратным почерком отражались на теперь потрёпанной бумаге. Драко часто крутил её перед глазами, не веря, что они правда это сделали, но уже не удивляясь. Всего одно имя, возглавляющее список, не было перечёркнуто. Остальные найдены, использованы, как полагалось, и ликвидированы. Грязнокровки и предатели крови — тени лиц в столовой Хогвартса, в коридорах и на занятиях, которые Малфой видел хотя бы раз — являлись первой мишенью. Драко считал, что они пачкаются, прикасаясь к их телам. Мог ли он представить, что в исходе они перестанут гнушаться и магл? — Тебе повезло больше всех нас, — хмыкнул Тео, согнувшись над раковиной. Капли на его волосах образовывали струйки и убегали куда-то за шиворот рубашки. Они никогда не использовали очищающие заклинания. Их дни могла смывать только вода. — И почему тебе всегда достаётся самое лучшее? Драко хотел ответить как обычно. Бросить: «Я — Малфой», что в общем-то объясняло каждый момент его жизни. И этот не был исключением. Ему и впрямь досталось лучшее. Фамилия ощущалась во рту чем-то вязким, столь ненавистной хурмой (даже оранжевый цвет для него, ей-богу, такой дурацкий), и Драко решил промолчать, лишь мотнув головой. Отбивая слова Нотта ментальной ракеткой, которая всё никак не попадала в цель, достигая снова и снова белёсого темячка. Больше не удов-лет-во-ря-ло. — Можешь занять моё место, — с раздражением, на которое почему-то всегда хватало сил, просвистело от Драко. — Знаешь же, что нет. Нотт никогда не затыкался вовремя. Не чувствовал, где простирается грань, после которой правда становится никому не нужной. Он говорил как есть. Плотная занавесь на его глазах словно укреплялась, и он никак не умел распознать нужду друга в поддержке, а не истине, возвращающей в реальность. Как будто Драко забывал хотя бы на сутки. Как будто он в самом деле мог. Зубрила выбрала его сама. Преуспела совершенно во всём. Расположилась на своём золотом пьедестале в школе, обойдя оценками по всем предметам. Из года в год... Зубрила внезапно решила, что способна выбирать и на пороге смерти. И зубриле это позволили. А Малфою — нет. Фамилию хотелось сплюнуть. Зубрилу ожидало то же, что и девушек до неё. Секс или изнасилование, кому-как удобнее. Смерть сразу после. И тут — ему до сих пор мерещилось, что зубрила оговорилась — она вытащила свой собственный жребий. Отсрочила кончину на десяток дней. Драко не припоминал, что бы кто-то до неё удостаивался такого предложения. Она пошла на это добровольно, метнув молнии из-под радужки в Драко так, что он тут же кивнул. Забини тогда решил, что Драко всю жизнь мечтал её трахнуть. Её насмешка. Он не запомнит взгляда зубрилы перед смертью, но он точно запомнит тот её взгляд. От приглашения на обед и то возможно было отказаться. А в эту игру он бы вступил, даже не зная правил. Неужели она так сильно держалась за жизнь? Не было других причин, как бы долго Драко не искал. Зубрила не пыталась сбежать, не пыталась о чем-то попросить. Он не находил объяснений кроме самого обыкновенного. Должно быть, старуха с волшебной палочкой дышала в её затылок по-особенному зловонно.***
Драко сделал четыре неуверенных стука в дверь и тут же себя одёрнул. Ещё одна глупость с его стороны. Он стучался в спальню, где его ждали. Да и чему он мог помешать? Грейнджер сидела в клетке. Её позвонки соприкасались с верхней частью прутьев, а колени, совсем сбитые, что резало сетчатку даже с другого конца комнаты, — с нижней. Сгорбившись, она колотила взглядом одну точку перед собой — выведенное в воздухе "Магия" — их стоп-слово, как иронично. Малфою был доступен лишь её профиль, в котором не было ничего, что он мог бы назвать красивым. Но в совокупности, безусловно неправильной, её внешность притягивала. Звук собственных шагов с ошибочным ритмом лупил по вискам Драко. Он отворил дверцу, позволяя Грейнджер выползти. Она ни разу не ослушалась. Блюла правила, подчинялась, была податливым пластилином в его пальцах. Она покорно находилась взаперти, зная, что клетка не закрывалась на замок. — Они... не болят, — Грейнджер заметила тщательность, с которой Драко осматривал её тело, натыкаясь на отметины. За девять ночей созвездия следов заполонили её кожу целиком. Застаревшие — с желтизной, вчерашние — вся роспись палитры пурпурного. Ей подходили синяки. Засосы сидели лучше на заказ сшитого платья. Грейнджер, должно быть, сама не представляла насколько целостно теперь выглядела. Как долго бы Драко не растягивал память, всё не мог встретиться с её образом в школьной форме. Малфой кивнул и повернул голову в сторону кровати. Несколько еле слышных прикосновений стоп к полу, и Грейнджер бесшумно легла на простынь. Глянец её голеней, глянец виниловых простыней, глянец волос Драко — всё было таким зудяще правильным. И их мир. Их мир тоже стремился стать до скрипа глянцевым. Её тело не лишило Малфоя интереса и на десятую ночь. Он изведал его достаточно, чтобы точно знать, что ей не по нраву, а где следует задержаться. Где надавить сильнее, где прикоснуться более мягко. Но интерес... нет, интереса знание не убавило. Это не надоедало. Что-то в ней никак не вносило налёт повседневности. Ему нравилось смотреть на неё. Хоть и оставались всего-навсего часы, когда он мог это сделать. — Нет, — Малфой покачал головой, когда осознал, что всё это время их зрительный контакт не прекращался. — На живот. Ему не хотелось запоминать лицо Грейнджер как последнее, что останется после её ухода. Драко охотнее соглашался на спутавшиеся кудри, спину или хрупкие ветви рёбер. Только бы не вкрапления в радужках, не поблёкшие солнца по обе стороны носа. Хватало того, что после стольких придуманных прозвищ он не забывал её имени. Так пусть хоть останется силуэтом с именем. Большего он бы не выдержал. Наклонившись, Драко выдвинул ящик из-под кровати. Кисть непроизвольно потянулась к деревянной ручке. На мгновение застыв, он сопоставил выбор со своими ощущениями и желаниями. Мысль примерилась и растворилась клюквой на языке. Это казалось единственным верным решением. Нужным им обоим. Хвост ремешков обвил щиколотку Грейнджер. Сначала правую, поглаживая и вызывая сыпь мурашек на коже, затем резко переходя на левую. Драко вычерчивал рукой американские горки, так, что Грейнджер не знала, к какой точке после очередной вершины в воздухе снова дотронутся. Он поднимался выше по ноге. Всё теми же, почти ласковыми, движениями проводил по пряжам вен, по нерождённым родинкам на бедрах. Грейнджер была готова к шквалу, но не к тёплому летнему деньку, потому вздрагивала сильнее, чем когда Драко использовал стек. Они не разговаривали. Это было негласным правилом с первого дня. Каждый из них вёл внутренние диалоги с другим, никогда не обличая их в слова. Да и что бы они сказали, будь возможность? Нашли бы друг в друге лучших собеседников? Для их компании тишина вопила приятнее. Язык тела был исключительным для понимания. Драко решительно опустил рукоять плети, вызывая на ягодице Грейнджер стремительно растущее покраснение. Нет, между ними не могло быть никакого понимания. Даже думать такое — чушь. Вздор! Будто желая убедиться своей правоте, Малфой провёл пальцем по половым губам зубрилы, раздвигая их и входя внутрь. Он выдохнул скопившуюся тяжесть мыслей. Ничего отдалённо похожего на возбуждение. Сухая. Удары продолжились. Усилились, с ними усиливалась краснота. Ягодицы стремглав обрастали схожестью с маковым цветом. Тогда Драко обнаружил лопатки зубрилы. Эта часть была ещё нетронутой. Он по непонятным причинам для себя пропустил её. И вмиг решил исправить собственную ошибку, чередуя хлестания то тут, то там. Зубрила не кричала. Ни стоном, ни всхлипом, ни хныком себя не выдавала. Это наверняка чувствовалось жжением, в десятки раз сильнее, чем от крапивы. Она продолжала молчать. И ткань на брюках Драко досадно оттягивалась. Он ударял уже не вполсилы. Ремешки отпечатывались полосами по спине и ягодицам, соединяясь в одну большую решётку. Драко было жаль, что она её не увидит. А сам он не бросит насмешливое: «Смотри, я смастерил её для тебя лично. Как тебе это нравится, Грейнджер?» И ей всё равно хватало кислорода. А Драко задыхался. Из него словно выцедили весь воздух, когда он опять вставил в Грейнджер палец и проскользил. Ей не кружило голову от нежности. Не возбуждали поглаживания. Грейнджер хотела иначе и принимала только силу. Она приподняла таз, отчётливо следуя за неозвученными указаниями Малфоя. Поджала колени, укрепилась в локтях. Пряжка на брюках Драко лязгнула. Он медлил и изнурял Грейнджер её же желанием, не умея отделить от собственного. Водил головкой члена по промежности, наблюдая как потряхиваются волосы девушки, изрядно подставляя. Драко качнулся вперёд, спешно растягивая стенки влагалища. Не давая ей привыкнуть, набирал темп и входил глубже. Руки сцепились на её бёдрах, насаживая Грейнджер сильнее. Драко кусал за надплечья, заглатывал кожу, присваивая остатки неповреждённых мест. Гермиона жила, пока он имел её тело. Он никак не мог закончить, осознавая это. Грейнджер по-прежнему молчала, зная всего одно слово, после которого бы он прекратил. Она не произнесла его за десять ночей, что бы Драко не принимал по отношению к телу. Садистическая часть Малфоя насытилась физическим удовольствием, зубрилы — эмоциональным. Она умрёт, зная, что Драко не получил всего. И этого было вдоволь для последней радости.***
Рука Смита больше не двигалась, и он раздражённо обрушил кулак на стол. Они нечеловечно оборвали его мастурбацию, включив рекламу, когда он был так близко. На экране симпатичное девчачье личико вещало о средствах контрацепции. Член был так же твёрд и разве что не пульсировал. Никуда не годится. Смит посмотрел на кольцо по центру пульта управления и крутанул его. Другая комната, другие лица, но он хотя бы получит разрядку. Они наблюдали за ними с детства. Следили за магическим миром, транслируя населению самое востребованное, с чётко прописанными правилами о неразглашении. Так им удавалось контролировать всё происходящее. Так они всегда находились на шаг впереди.