Послание в бутылке

Утреннее похмелье казалось толком неспавшему Ёсану меньшим из зол. Миг полной дезориентации быстро сменился картинками вчерашнего вечера. Кан после ухода Юнхо с отчаянным мазохизмом корил себя за тупость и малодушие, прекрасно понимая, что выход из порочного круга нужно было найти как можно скорее. Стоило всего лишь окликнуть и попросить вторую попытку. Но силы духа не хватило. Ёсан всё уповал на снисходительность судьбы, думал, что утренний час стоит двух вечерних, потому и остался упиваться своим ничтожеством, попутно засыпая небесную канцелярию просьбами о безопасной дороге домой для Юнхо. Утро, как и гласила народная мудрость, расставило всё на свои места. Заглушив отходняк холодным душем и бесхитростным перекусом, Ёсан прихватил пластинки и направился в сторону фермы Чон. Молодой человек предполагал, что едва ли стоило надеяться на радушный приём во владениях семьи Юнхо, однако он точно не мог предвидеть, что худшие опасения окажутся настолько близки к реальности, когда при приближении к ферме на него с невообразимой скоростью полетела огромная слюнявая собака. Всё произошло так неожиданно-быстро, что инстинкт самосохранения не успел сработать: Ёсан просто замер на месте, закрыл глаза и ждал, что его плоть сейчас разорвёт на части грязно-чёрное острозубое чудовище, но этого, к удивлению, не произошло. — Дик, место! — послышался голос, который Кан узнал даже несмотря на то, что лишь недавно слышал его в первый раз. Ёсан открыл глаза, чтобы обнаружить, что собака развернулась и, радостно завиляв хвостом, помчалась в направлении жилого дома. Кажется, он был спасён. Правда, спаситель едва ли был этому рад. Стоило молодому человеку приблизиться, как Чонхо, властно придерживающий собаку с нелепой кличкой за ошейник, скривился и выдал: — Лучше б он тебя загрыз. Неизвестно, до чего бы дошло «радушие» парня, если бы в назревающую перепалку не вмешалась вышедшая на крыльцо женщина. Догадаться было несложно - это была миссис Чон. — Чего это Дик надрывался? — спросила она прежде, чем обратить внимание на незваного гостя. — О, ты к кому, сынок? Чонхо хотел было что-то возразить матери, но Ёсан опередил его, вклинившись своим наивно-неловким: — К Юнхо. Я хотел вернуть ему пластинки. Он вытащил кассеты из внутреннего кармана джинсовки, словно это было единственным оправданием его пребывания здесь. Госпожа Чон окинула молодого человека оценивающим взглядом, а потом как-то виновато улыбнулась и пролепетала: — Юнхо пока занят, но ты можешь подождать его внутри. Если ты не торопишься, конечно. Ёсан хотел бы сказать, что у него в запасе вечность, но это было слишком далеко от правды. Да и обманывать добродушную на вид женщину вовсе не хотелось. Возможно, потому что её глаза и наивно-детская улыбка слишком напоминали ему глаза и улыбку Юнхо. — Не тороплюсь, — он постарался выдавить из себя подобие вежливой улыбки. Кажется, получилось неплохо. По крайней мере, госпожа Чон улыбнулась ещё более приязненно, а вот Чонхо, наоборот, заметно помрачнел. — Правда, напрягать вас мне совсем неловко. — Ну и вали тогда! — не сдержался от колкой ремарки парень, за что тут же получил от матери. — Прекрати! — женщина грозно зыркнула на сына, но, стоило перевести взгляд на Ёсана, она вновь зафонтанировала доброжелательностью. Даже удивительно, откуда в ней взялось столько радушия к малознакомому парнишке с дурной репутацией. — Ты не стесняйся, сынок. Тебя как звать-то? — Ёсан. — Проходи, Ёсан-а, — госпожа Чон приглашающе поманила за собой в жилой дом, усадила за стол и принялась что-то увлечённо щебетать про корейские корни и тоску по родине. — Айгу, какой ты всё-таки красавчик! Только больно уж тощий. Вот, возьми, — она протянула ему стакан, полный молока. — Тёпленькое ещё. Ёсану ни оставалось ничего, кроме как принять угощение, и пролепетать что-то в знак признательности. — Вот и славно, — довольно кивнув самой себе, продолжила госпожа Чон. — Выговор у тебя какой-то чудной. Не местный, да вроде и не корейский. Ты откуда будешь? — Из Лондона. — Ну конечно, как я сразу не поняла! Приезжал сюда как-то один английский селекционер… Кан, будучи хорошим слушателем, отлично фильтровал поток её бессмысленных речей, кратко отвечая или даже просто кивая в нужных местах. Он, наверное, был бы куда более разговорчив, если бы не молчаливо-напрягающее присутствие Чонхо, грозным стражем вставшего в дверях. Однако чужое молчание, как оказалось, было не так уж плохо, потому что стоило парню открыть рот, и Кан выпал в осадок: — Ты лучше расскажи, как из Англии тебя занесло в чёртову берлогу Томпсонов, Ёсан-а? — хитрая ухмылка, дерзость тона и какой-то странный акцент на имени не предвещали ничего доброго. Как и сам вопрос. ​ — Джонни, прекрати третировать гостя! ​ —​ вмешалась женщина, которая, кажется, была единственной причиной, почему Кана всё ещё не прирезали лежащим на столе ножом.​ — Не обращай внимания на этого ворчуна. Он умаялся с дороги, вот и капризничает. — Мне не десять, мам. Хватит обходиться со мной, как с ребёнком.​ — Для меня ты всегда будешь ребёнком. Ёсану было максимально неловко: он вроде и был рад, что избежать неприятного вопроса удалось естественном образом, однако тот факт, что семья Чонов устроила семейные разборки так, словно его сейчас не было рядом, молодому человеку вовсе не нравился. — Я, пожалуй, пойду, —​ он понимал, как жалко сейчас звучала эта фраза, но лучше уж позорно​ капитулировать, нежели попасть под обстрел со​ стороны брата Юнхо. —​ Спасибо за гостеприимство, миссис Чон. Однако, едва поднявшись со стула, Ёсан осознал, что отступление было обречено на провал: Чонхо всё ещё стоял, перегораживая путь к отходу, и хищно улыбался. — Зови меня просто Джессика, Ёсан-а, —​ её реплика прозвучала как ни в чём не бывало. Стало ещё более неловко: и вовсе не потому, что​ американское имя не особо вязалось с видом добродушной аджуммы.​ Ёсан чувствовал себя между двух огней —​ с одной стороны его окатывала​ волнами неясной приязни миссис Чон (или​ Джессика, если уж она так настаивала на этом обращении), а с другой​ давил своей ненавистью Чонхо. Казалось, ситуация не могла​ стать ещё более смехотворной, однако на сцене, подобно богу из машины, появился ещё один драматический персонаж —​ Юнхо собственной персоной.​ — Что ты тут делаешь? —​ улыбка​ Ёсана стала ещё более выстраданной, а лицо Чонхо —​ ещё более мрачным. И всё же это была не трагедия. Это был самый настоящий фарс, далёкий от амплуа Кана жанр.​ — Я…​ ты…​ ты забыл у меня пластинки. Напряжение, повисшее в комнате, можно было резать всё тем же лежащим на столе ножом: его, кажется, ощущал каждый, кроме, разве что, Джессики. Она продолжала жить в своём собственном радужном​ мирке.​ ​ ​ — Почему ты не знакомил меня со своим другом раньше? Ёсан слышал, как Юнхо сухо сглотнул. — Да, братишка, —​ не смог удержаться Чонхо, —​ отчего ж ты не похвастался перед матушкой своим новым дружком? — Не твоё дело, —​ Юнхо огрызнулся, но его младший брат, кажется, этого и добивался. Кан краем глаза уловил на чужих губах ухмылку, от которой мурашки побежали по коже. —​ Прости, мам, нам нужно кое о чём поговорить. Он кивком головы позвал Ёсана идти за собой. Стало страшно. Словно он сейчас не за Юнхо собирался следовать, а конвоировался на​ гильотину. Даже душевное «Ты заходи на чай, Ёсан-а»​ Джессики не особо спасало ситуацию. А ремарка Чонхо и вовсе повергла в какое-то странное безысходное уныние: — Надеюсь, ты наконец научился пользоваться замками, Юджи.

***

Юнхо буквально вытолкнул Кана с кухни и со всей силы захлопнул за собой дверь. Что это на него нашло? Молодой человек маялся этим и многими другими вопросами всё то время, что его тащили вверх по лестнице. Как оказалось, на чердак. — Как ты? — поинтересовался Ёсан, надеясь, что прозвучало не слишком заискивающе. — Что ты тут делаешь? — Юнхо повторил свой вопрос и, спустя пару секунд раздумий, запер небольшую дверь каморки на ключ. «Чтобы я не сбежал, наверное, » — подумал было Ёсан и протянул парню пластинки, которые всё это время держал у самого сердца. Юнхо едва ли удостоил кассеты взглядом, тут же вперившись глазами в Кана. — Ты же не поэтому пришёл, да? — Чон, конечно же, всё разгадал, да Ёсан и не думал хорониться. Он уже всё для себя решил. Как бы сложно ни было, нужно исправить вчерашние ошибки. — Я проебался, — признаться в собственной тупости сейчас было самым меньшим из зол. — Вчера… я совсем не то хотел сказать. Я понимал, что причиню столько боли, просто… Прости. И вновь он свернул не на ту дорогу. Извинения теперь ничего не стоили. — Тогда зачем говорил, если всё понимал? Вопрос лишь добавил признанию горечи. Ёсан чувствовал себя ребёнком, которого отчитывали за глупый проступок. Но сейчас нужно было отбросить всю детскость и проговорить то, что было по-своему очевидным. Странно, но очевидности всегда давались Кану с трудом. — Смерть Уёна на моей совести. Я дал ему надежду, а затем безжалостно втоптал её в грязь. Я не хотел подобного исхода для тебя. — Но это ровно он, Ёсан, — Юнхо вновь оказался прав. — Ты наступаешь на те же грабли, понимаешь? — Я не могу иначе. Может, прозвучало слишком жалостливо, но так оно и было. Ёсан пообещал себе, что будет максимально откровенен. Даже если это значило быть жалким в чужих глазах. — А хотел бы? Хотел бы иначе? — Хотел бы, если бы знал, как. — Я знаю… — Юнхо подошёл ближе и взял за подбородок, чтобы поднять опущенную голову и сказать глаза в глаза: — Ты много сделал для меня. Даже не представляешь, как много. Но сейчас, прошу тебя, дай мне то, чего у меня никогда не было. Дай мне вершить свою судьбу самому. Дай мне сделать выбор. Впервые в этой грёбаной жизни. — Какой выбор? — Ёсан перестал дышать, боясь спугнуть откровение. — Быть с тобой несмотря ни на что. Ни на ошибки прошлого, ни на туманность будущего. Ты позволишь? Кан чувствовал себя человеком, одаренным могущественнейшим из даров. Юнхо вверял свою судьбу в его руки без малейшего сомнения даже после того, что молодой человек успел сделать и сказать. Это было высшей степенью доверия и великой ответственностью, которые Ёсан не мог отклонить. Потому он принял подношение, с трепетом и твёрдой верой в то, что с этого дня будет оберегать это сокровище, как зеницу ока. Он больше не потеряет любимого человека по своей вине. Он будет рядом. Он защитит. — Конечно, — слова были излишни, но он всё же сказал это, задекларировав своё решение перед несуществующей небесной канцелярией. Теперь уже не какой-то клерк, он сам был волен ставить на своём досье печать. Юнхо, прочитав ответ скорее по глазам, чем по губам, притянул в объятья и прошептал облегчённое «спасибо». Он наконец стал творцом своей собственной жизни. Жизни, которая, кажется, только начиналась.