Без названия

Они лежат в заброшенном доме, на старом, дырявом матрасе с точащей сбоку пружиной и Дин ворочается, пытаясь одновременно не уронить чувство собственного достоинства и хоть как-то согреться. Уже через минуту Сэм не выдерживает, обхватывает Дина за талию и одним резким движением притягивает ближе, заставляя уткнуться холодным носом себе в шею. На брате майка с коротким рукавом, тоненькая рубашка в клетку и обиженное выражение на лице. Как-будто это Сэм виноват, что на первой, после месячного перерыва, их совместной охоте, Дин не додумался взять с собой теплые вещи. Он говорит хриплым шепотом, пытаясь отодвинуться, посылает с каждой фразой все дальше, а сам утыкается, как щенок, ему в шею. Сэма рвет на части от этих ощущений, не часто можно увидеть, как брат так явно борется сам с собой, разрываясь между гордостью и желанием. А Сэм чувствует его мокрые ресницы, ледяной нос, горячие, закусанные до сухих корок губы и впитывает эти ощущения, запечатывает внутри себя. Потому что никогда не будет достаточно и нужно обязательно, во что бы то ни стало, запомнить каждую секунду с ним. Одной рукой он сжимает пальцы брата, а другой стаскивает с себя куртку и набрасывает на Дина, сразу же обхватывая руками его плечи, чтобы не начал вырываться. Дин лежит ниже, поэтому ему приходиться смотреть на Сэма, запрокинув затылок. Сэм ничего не говорит, только опускает голову и упирается лбом в лоб брата. А Дин тут же замирает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но Сэм предупреждающе сжимает руку на плечах, а второй осторожно проскальзывает ему под рубашку. И чувствует, как кожа под пальцами покрывается мурашками, как сам брат начинает дрожать под его руками, бездумно, на автомате прижимаясь ближе и хватаясь за воротник рубашки. Сэму это нужно, ему просто необходимо сейчас ощутить Дина всего, почувствовать привычную угловатость тела, понять, что после такого долгого расставания он по-прежнему принадлежит только одному человеку. Когда Сэм осторожно переворачивает брата на спину и накрывает собой, то Дин послушно раздвигает для него ноги, открываясь без малейшей заминки, как еще ни разу не делал. Они не раздеты, это и не нужно, просто сам жест, поза, к которой Дин никак не может привыкнуть, говорит о доверии и той бесконечной любви, которую он испытывает к Сэму, но по пальцам можно пересчитать моменты, когда наберется сил произнести это вслух, или, как сейчас - показать наглядно. Сэм должен то-то сказать, просто обязан. Но за тот месяц, что они не виделись, он, кажется, разучился разговаривать с братом. Особенно, когда Дин вот такой - до невозможного красивый, беззащитный и открытый перед ним. И весь сейчас, как на ладони, от бешено бьющегося сердца, до широко распахнутых глаз, — только для него, только для Сэма. - Я... - У Сэма в горле комок и он никак не может договорить эту фразу, только сглатывает, и вдыхает холодный воздух, быстро и часто, как собака в жаркий полдень. Дин вытаскивает руку из-под куртки, проводит пальцами по щеке брата, закрывает глаза, и почти неслышно произносит, касаясь своими губами губ Сэма: - Я тоже, брат. Я тоже.