Godeatgod

Мотивы недавних чудовищно жестоких поступков всемогущих богов все так же оставались никому не ясны. Миллионы погибших старшеклассников, миллионы убитых горем семей, опустевшие школы, и, напротив, изрядно наполнившиеся психбольницы - и лишь несколько тысяч выживших, счастливцев, божьих детей, ныне возвышавшихся над восторженной и шокированной общественностью. Непосредственно после начала всех событий с неделю мир натурально сходил с ума. Паника накрыла практически все слои населения, а в головах людей их привычное представление о мире, сводящееся к религиозным убеждениям и законам физики, ожесточенно боролось с той нелепой и ужасающей картиной, что только что предстала перед их глазами. Похоже, богам тоже наскучило наблюдать заурядную человеческую действительность. Постепенно все с этим свыклись (если так вообще можно сказать), шокирующие новости с громкими заголовками теперь сменились теми, что освещали происходящее чуть более рационально (впрочем, как и всегда, не без доли пропаганды), а люди, в большинстве своем, вместо истерического неверия стали испытывать умеренную тревогу за дальнейшее будущее. Немало было и тех, кто стал восхищаться происходящим, поддавшись воздействию масс. Еще через некоторое время власти начали разбираться с ситуацией, работники возвращались в строй, и, немного погодя, мир наконец хоть немного стал походить на прежний. Пускай и был наполнен молчанием и источал бесконечную пустоту. *** Возвращение домой в тот злополучный вечер практически не отложилось в памяти Сюна. Лишь холодный ветер и слишком огромная и взбудораженная толпа размытой абстракцией представлялись в мозгу при попытках хоть что-то воспроизвести. Кажется, люди пытались с ним поговорить. Когда наконец затихли все их голоса, в какой именно момент из его поля зрения пропал Амайя, на каком транспорте его доставили домой, как он вообще добрался до своей постели - все это было ему неизвестно. Впрочем, мозг тогда имел вполне заслуженное право отключиться. По осознании своего пробуждения Такахата обратил внимание на свое потрепанное состояние - на лице ощущалась затвердевшая соль, волосы образовывали сосульки средней степени запущенности, а одежда мало того что была до безобразия несвежей, так еще и оказалась идентифицирована как уличная, а засыпания в таковой, хоть и будучи достаточно ленивым и вечно скучающим человеком, Сюн себе в жизни не позволял. При попытке потянуться, его руки задрожали и остановились на уровне шеи, не в силах подняться выше. Все еще не вполне соображая, он, кое-как передвигая конечностями, выполз из своей комнаты и направился в ванную, когда заметил свою внезапно заволновавшуюся мать на кухне. Ее глаза ненадолго забегали, что сопровождалось легкой хмуростью, она наконец встала со стула, подошла поближе и неуверенно приобняла сына, бросив кроткое пожелание хорошего дня, после чего удалилась, не лишая Сюна возможности продолжить свой путь. Отца, слава богам, дома не было, поэтому наблюдать его раздражение из-за неубранного сарая (ставшего в их семье уже чем-то вроде анекдота), не пришлось. Через несколько минут уже чуть более опрятный Такахата окончательно пришел в сознание и вдруг заподозрил неладное. Часы на кухне показывали около трех - странно, что мать отправилась на работу только сейчас. Нечасто ей было настолько интересно застать его подъем с утра, особенно столь поздний… Погодите-ка… Сюн стал вспоминать. Поначалу периодически усмехаясь от недоумения и искренней забавы. Пока он понимал лишь то, что происходила какая-то полная херня. Пытаясь найти ей объяснение, понемногу прислушивался к своему организму в поисках симптомов похмелья (вместе с этим тревожась о том, в какого же масштаба заварушку он попал, что мать, видимо, решила отложить на потом все упреки и первым делом убедиться в состоянии его здоровья). И отсутствие чего-либо необычного, кроме жуткой боли в мышцах, настораживало. *** Амайя сидел в своей кровати и прерывисто дышал. Он прокручивал в голове тот восхитительный азарт, что он ощущал при взгляде на палочку от мороженого, голову кружило почти так же, как в тот вечер на кубе - первое время так происходило всегда, когда он отрывался от дел и начинал думать о своем теперешнем положении. Сейчас он наконец мог позволить себе отдаться этому, переполнявшему его, иногда вырывающимуся через ухмылки и смешки, восторгу. Рука беспорядочно двигалась под одеялом. По рассеянности незапертая Такеру дверь вдруг стала приоткрываться, пуская на стену яркую полосу света. Через пару секунд свет достиг глаз Амайи. Его откинутая назад голова неторопливо повернулась лицом к источнику раздражителя, прищуренный взгляд встретился с взглядом женщины в проходе, а рот расплылся в беззлобно-самодовольной ухмылке. Подобное и раньше не смогло бы его смутить. Судьба помимо уникального развлечения преподнесла ему лишь очередное доказательство абсолютной несостоятельности людей вокруг. То, что окружающие считают Амайю безумцем, ему стало ясно давно, и на этот счет он не испытывал ничего, кроме насмешки. Свою мать в этом смысле он даже немного уважал - в отличие от остальных, она смогла привыкнуть ко всему, и не слишком стремилась в страхе избегать с ним каких-либо контактов. Впрочем, зла он ей и не желал - проблемы никогда его не пугали, но кое-какую опору под ногами, что позволила бы и дальше творить все что только вздумается, иметь хотелось. Похоже, эта женщина убедилась в стабильности своего сына на данный момент (прошло уже несколько дней), потому и решила наконец его проведать. Полученной информации, по всей видимости, было достаточно (как таковых сомнений в том, что и здесь он выбрался сухим из воды, не было с самого начала), и уже через несколько мгновений дверь закрылась. Он вздохнул тяжелее и громче обычного и повалился на спину, приняв горизонтальное положение. Амайя был чистоплотен и опрятен, поэтому на тумбочке рядом с кроватью всегда находилась коробка салфеток, к которой потянулась его рука после недолгой одышки. Расслабленное тело Амайи освещалось мягким холодным светом улицы, раскинутые конечности утопали в складках постели, из под задранной футболки выступали ребра. Приоткрытые глаза, не мигая, блаженно устремляли свой взгляд в потолок. В свете дня мысли имели обыкновение заполняться грязью, похотью и жестокостью. Мир требовал обращать на себя внимание, он кишел жизнью и ею же питал все физическое существование Такеру, пускал ее гормонами по кровотоку и нутриентами по пищеводу, и, в то же время, не прекращая пестрить красками и ощущениями, демонстрировал безумное однообразие всего вокруг. Люди оставались верны своей натуре - одинаково боялись, одинаково узко мыслили, одинаково источали оптимизм и инстинктивную доброжелательность. Легко, почти грациозно он встал и подошел к окну. Наблюдать за тем, как массовка реагирует на различные манипуляции ею все же было довольно увлекательно. Ему позволили перейти границу. Ему позволили собственноручно выпустить жизнь из человеческого тела, пусть и было оно, по большому счету, лишь жалкой марионеткой инстинктов и социального одобрения. Не это ли было целью высших существ, обрушивших на него все эти испытания? В рамках своих, далеко не божественных, возможностей, он сделал все, чтобы исполнить их волю, и оказался примкнувшим к тем, кто очистил мир от мусора, но не к мусору. Он вспомнил, как школьники пытались выхватить друг у друга колокольчик в спортивном зале. Насколько убогим и смешным было их представление о ценности человеческой жизни. Какая к черту разница, женщина ты или мужчина, если идиотский мозг превращает твое тело, каким бы оно ни было, в биомусор, а слова - в информационный шум? Амайя был прав. Он всегда был прав. Он, как и следовало, всегда вытирал ноги о жалких и выделял из толпы тех, кто того заслуживал. Игры - наглядное тому доказательство, боги были согласны с его ценностью и его выбором. Выжили двое - Амайя Такеру и Такахата Сюн. Амайя прислонил лицо к холодному стеклу и принялся разглядывать пыль в свете уличного фонаря. Ночью расцветала тьма, и вместе с ней душа заливалась вязкой нежностью, подобной той, с которой ветер на опустевшей улице развевал волосы и ласкал слух. Такеру улыбался, и из улыбки его сочилась воодушевляющая любовь к этому миру. Он был выше него. Он - божий избранник, которому все подвластно. Он чувствовал себя живее чем когда-либо.