Desire

Леви в Разведкорпусе уже больше года. Не то что бы он хотел находиться тут, но… После смерти Фарлана и Изабель и провала своего задания он остался здесь как-то интуитивно. По инерции. Потому что… а куда ему идти? Здесь кормят. Дают крышу над головой. Раз в месяц пытаются скормить титанам, но на это как-то похер. Он всё равно не умрёт в пасти вонючего титана. Поэтому тут просто… нормально. Некоторые его даже уважают. Хотя таких скорее единицы. В последнее время радоваться было особо нечему. Стена Мария пала в районе Шиганшины, что стало для многих очень шокирующим событием, потому что титаны не прорывали стены уже сто лет. Кит Шадис ушёл с должности командира Разведкорпуса, и они остались без главы. Не то чтобы Леви это волновало, но это было… неприятно. Незамедлительно из столицы пришёл приказ о назначении на освободившуюся должность Эрвина Смита, о чём сегодня объявили всему корпусу. Леви отдал честь, присягая новому Командору, но скорее из вежливости, а не по доброй воле. Это назначение его не очень радовало. Из-за Эрвина он оказался тут. Из-за него умерли его друзья. Если бы его уже не было в живых — он был бы богат. По случаю назначения нового Командора решили закатить грандиозный пир. Людям нужно было отвлечься от печальных событий последних дней, да и в целом повод был хороший, чтобы один вечер не думать ни о чем. По слухам, где-то удалось раздобыть около сотни бочек вина. Признаться, Леви не хотел идти на этот праздник. Но так приказали, и приказ есть приказ. Сегодня в казармах слишком шумно. Слишком шумно даже для праздника такого размаха, а потому голова буквально гудит от криков и возгласов. А Леви просто хочет побыть в тишине. Потому что ровно год назад умерли Фарлан и Изабель. И он не мог позволить себе даже улыбнуться сегодня.

***

Кажется, не пьёт сегодня только он. Отбой отменили, время около двух ночи, а все захмелели настолько, что только половина без посторонней помощи доберётся до своих кроватей. Даже капитан Командор Эрвин основательно приложился к бокалу, хотя обычно, насколько знал Леви, старался находиться в трезвом уме. И теперь наблюдает за ним через весь зал. Как долго? Он не знает, да и плевать. Пусть смотрит. Ему противно всё это. Каждая секунда происходящего, потому что он не хочет быть тут. Но он привык слушаться. Привык засовывать свои желания куда подальше, игнорировать их, если так нужно. Зато его, стоящего практически в самом дальнем углу, никто не замечает. И он думает, что это, кажется, идеальная возможность, чтобы сбежать. Юркает в темный проход, едва скрипнув дверью, но не пройдя и двух шагов оказывается прижат к стене. В темноте ничего не видно, но он инстинктивно выхватывает нож, спрятанный за пояс. Чёртова старая привычка носить его с собой. — Леви, опусти его, — он слышит голос Эрвина, и больше как-то машинально, чем осознанно, опускает нож. — И зачем тебе нож на празднике? — Картошку резать, — бурчит он себе под нос, убирая его обратно. Если он зарежет нового Командора — у него будут неприятности. — Командор, почему Вы ушли с праздника? Все отмечают ваше повышение. — А почему ушёл ты? — ему отвечают вопросом на вопрос, и это не нравится Леви. — Я не хочу быть там, — он отвечает честно, без утаек. Потому что… а зачем врать? — Мы отмечаем уже четвёртый час, я устал и хочу к себе. — Я хочу тебе кое-что показать, — Эрвин явно пьян. И очень сильно. И всё ещё прижимает его к стене, дыша ему куда-то в макушку. — Пожалуйста, пойдём со мной. — Нет, — Леви не хочет никуда идти с Эрвином. Может совсем чуть-чуть хочет, но не желает этого показывать. — Тогда я приказываю следовать за мной, рядовой Леви, — его голос внезапно становится жёстким, и у Леви мурашки бегут по спине. А ему… идёт быть Командором. Эрвин отстраняется от него, чуть касаясь руками волос. Кажется, он смотрит прямо ему в глаза, но Леви отводит взгляд. Приказа он ослушаться не может. Пусть даже пьяного, но Командора. Непривычно, что его больше нельзя послать нахуй. Он же теперь главный. Эрвин хватает его за руку и куда-то ведёт. Как он ориентируется в абсолютно тёмных коридорах, да ещё и пьяным — не известно никому. Через пару минут они оказываются на месте, и на Эрвина падает лунный свет из какого-то из бесконечных окошек, расположенных в этой части здания. И Леви отмечает что он… красив. Кажется, он давно не видел его вот в такой обстановке. Или даже никогда. Неформальность немного расслабляет. Щёки новоиспечённого Командора раскраснелись от вина, а руки чуть дрожат, когда он пытается найти что-то в карманах. — И куда мы пришли, Командор? — Леви удивлённо изгибает бровь. Кажется, Смит чем-то взволнован. — Ко мне, — просто отвечает он, выуживая из кармана какой-то ключ. — И зачем мы сюда пришли, Командор? — в его голосе слышится плохо прикрываемая издевка. Он снова выпускает шипы, потому что привык. — Хватит называть меня Командором. Во-первых, мы сейчас не при исполнении, во-вторых — после моего повышения ничего не изменилось, — он трясущимися руками пытается открыть замок и через какое-то время у него это получается. Леви же просто смотрит на его попытки с отсутствующим выражением лица. — Хорошо, Эрвин Смит, я буду называть тебя по имени, — раз они не при исполнении, он и не пытается быть вежлив. Ему так нравится видеть, как Эрвин злится. Это даже почти приносит ему наслаждение. — Заходи, — дверь наконец открывается, но голос Командора звучит нарочито спокойно. Будто он даже протрезвел. Только Леви понимает, что это не так. Он заходит в комнату и видит довольно убранное и большое помещение. Кабинет, за ним спальня. Раз в пять больше чем их комнатушка в казармах. На удивление, тут довольно чисто. Даже он не может до чего-то докопаться. — Ну как тебе? — Эрвин почему-то не заходит и остаётся стоять в проходе. Он, кажется, ещё больше раскраснелся. — Хорошая комната, завидую чёрной завистью, — почти безэмоционально произносит Леви. Но тут действительно неплохо. — Леви, — у Эрвина как-то внезапно меняется настроение. Он заходит в комнату и закрывает ее на ключ. Ощущение чего-то нехорошего поселяется у Леви в груди. — Почему ты никогда не показываешь своих эмоций? Откуда столько колкости? — Потому, — он отвечает резко и отворачивается, осматривает комнату. Всё ещё можно уйти через окно. С третьего этажа, но можно. — Леви, я при… — Ты сам сказал, что мы не при исполнении. Я не буду отвечать. Да и какая тебе разница? — он прерывает его на полуслове и поворачивается лицом. Эрвин почти перед ним. Высокий, статный и внушающий уважение. Но сейчас Леви — даже ему — отчего-то страшно. У него крайне нехорошее предчувствие. — Я хочу понять, что ты чувствуешь, — они, кажется, играют одновременно в гляделки и в догонялки. Леви смотрит Эрвину в глаза, а тот медленно приближается к нему. Аккерман пытается сбежать, отступая назад, но путь для отступления, кажется, скоро закончится, а под взглядом Смита хочется съёжиться. — Я хочу увидеть хоть одну эмоцию на твоём лице, Леви, — парень вспоминает о своём ноже и выхватывает его, но Эрвин одним движением зажимает его кисть и выкручивает так, что становится невыносимо больно. Нож падает, а его резко разворачивают и впечатывают в стену, заламывая руки за спиной. Ему больно. Но бывало и больнее, поэтому он лишь шипит, не позволяя себе закричать. Пытается дёрнуться, но Эрвин придавливает его всем телом к стене. И он определённо тяжелее. — Когда я впервые увидел тебя, у тебя уже был такой взгляд, будто в этой жизни ты повидал много дерьма, — он чувствует дыхание у своего уха и снова пытается вырваться. Но его держат крепко, а по спине вновь пробегают мурашки. — Потому что я повидал много дерьма, — он перестаёт дёргаться. Эрвин сильнее. Физически сильнее него. Он не привык быть беспомощен. Единственный способ освободиться — просто ждать, пока он ослабит хватку. — Я ни разу не видел тебя счастливым. Улыбающимся. Я ни разу не видел, чтобы ты выражал эмоции, Леви. Даже когда пала стена Мария. Ты будто не испугался. Тебе было просто плевать. Почему? — Эрвин уже буквально касался мочки его уха. А Леви старался не думать об этом. — Потому что мне похуй. Я уже ответил тебе. А теперь отъебись и просто дай мне пойти спать, — он, наконец, чувствует, что хватка ослабла, и бьёт ногой куда-то вверх в надежде, что попадёт в промежность. Судя по вскрику, попадает. Крепкая хватка на его запястьях пропадает, и он, разворачиваясь, бежит к двери. Забывая, что она закрыта. Сильные руки вновь ловят его и со всей силы прикладывают к столу. Какие-то бумаги летят прочь, а он прикусывает губу до крови, чтобы не закричать. Руки сзади вновь соединяют его запястья и вжимают его в стол. Леви прекрасно видит своё положение со стороны. Поза как у последней шлюхи. Эрвин нависает над ним. И Леви понимает, что ему точно не убежать. Как бы он ни пытался. — Отпусти меня, — он просит, но не умоляет, чувствуя, как его руки начинают мучительно болеть. Им сегодня досталось. — Леви, я хочу, чтобы ты почувствовал хоть что-то, — последние слова он выдыхает почти шепотом. Леви с трудом поворачивает голову, и видит замутнённые глаза Командора. Раскрасневшееся лицо. Ему, кажется, пиздец. — Я чувствую, что мне больно и я лежу на столе. Если тебе этого не достаточно и ты хочешь меня выебать — давай, валяй. Мне хуже не будет, — Леви пытается сохранить невозмутимое лицо, но внутри его разгорается страх. Неужели он действительно сделает это? — Но чёрта с два я буду стонать как баба, — он буквально ходит по лезвию ножа. Потому что выдержка пьяного Эрвина уже трещит по швам, и он буквально чувствует этот звук. Но ему так нравится его бесить. Аккерман слышит звон застёжек ремней. Своих ремней. А затем чувствует вес чужого тела на себе. — Знаешь, Леви, это звучит как вызов, — чужой шёпот доносится в миллиметре от уха, затем по мочке проходится язык. Леви вздрагивает. Будто по телу пустили заряд молнии. — Только попробуй, — кажется, Эрвин не понял, что он пошутил. Но он и сам не понял, шутил ли он. Потому что ремни ослабляются, а чужой язык чувствуется на затылке. Он закусывает губу, и во рту появляется металлический вкус крови. Сильные руки гладят его. По спине, по бёдрам, иногда забираются в волосы и чуть оттягивают их назад. Леви чувствует горячее дыхание на своей шее, затем язык и лёгкий укус. Чуть не вскрикивает, но вновь закусывает губу и по подбородку течёт тонкая струйка крови. Он не будет стонать. Он не будет умолять. Даже если будет невыносимо — он потерпит. Как терпел всегда. Потому что хочет видеть, что ещё сделает Эрвин. Эрвин везде. Он кусает. Он гладит. Он целует. Он облизывает. Леви думал, что им просто воспользуются и выставят за дверь. И даже рассчитывал на это. Но Эрвин как-то слишком… нежен с ним? Он не замечает, как штаны падают на пол. И даже то, что его руки больше ничего не держит. Он замечает, что Эрвин больше не окружает его со всех сторон. Признаться, он и сам возбуждён. Грубая нежность Командора очень заводит. Но он об этом не узнает. Леви слышит, как ремни Эрвина ударяются об пол. Как тот расстегивает штаны. У Аккермана перехватывает дыхание. Ему мерзко. Ему хочется. И он ненавидит себя за это. Он чувствует, как что-то тёплое касается его ягодиц. А затем и его входа. — Идиот, я понимаю, что ты бухой и думаешь не головой, но растяни меня хотя бы, — шипит он, потому что понимает, что Эрвин сам до такого не додумается. А порванным ему быть совсем не хочется. Перед лицом оказываются два пальца. — Облизывай, — Эрвин не приказывает. Он просто просит. Но от тона его голоса Аккермана ведёт. Леви берет два пальца в рот и облизывает. Водит языком, всасывает, берет ещё глубже и чуть ли не давится. Потому что это надо в первую очередь ему. Уголком глаза он следит за Эрвином. Рот приоткрыт, волосы растрепались, а ресницы чуть подрагивают. Они смотрят друг на друга, и Леви принимает пальцы до конца. Из груди Эрвина вырывается стон, и он прикрывает глаза. И Аккерман думает, что лучше этого он никогда ничего не слышал. Но запихивает эти мысли куда подальше и просто продолжает смачивать пальцы слюной. Он не должен ничего чувствовать. Он не должен получать удовольствие. Смит вынимает пальцы изо рта и вставляет в него один. Леви неприятно, и он терпит. Эрвин сразу вставляет второй, и Леви почти кричит, но ещё сильнее кусает себя. Ему больно. Ему действительно больно, ему некомфортно, ему плохо. По его лицу стекает одинокая слеза. Он давно не плакал от простой физической боли. Смит хотел видеть его эмоции — пусть, блять, наслаждается. Но он не дождётся от него ни звука. Его просто ебут двумя пальцами, а там внизу все горит. Леви, наконец, понимает, что его руки свободны, и со всей силой прикусывает палец. Боль помогает отвлечься от боли. Кажется, пальцы сменились членом, потому что Эрвин сзади стонет. Но у Аккермана в ушах звенит, он практически ничего не слышит. И не понимает, что он чувствует. Он хочет, чтобы это прекратилось. Он не хочет, чтобы это прекращалось. Ему противно от самого себя и от Эрвина, которому, кажется, похеру на его состояние. Командор кончает быстро. Леви чувствует, как что-то стекает по его бёдрам, и его чуть подташнивает. От боли, от унижения, от спермы на себе, от своего собственного возбуждения. Эрвин пропадает сзади, и он, наконец может выпрямиться. Он смотрит на свои руки: правое предплечье в нескольких местах кровоточит, и почти всё усыпано следами укусов. Мерзко до тошноты. Он вынимает из кармана своей формы идеально белый платок, и промакивает кровь. Ткань постепенно алеет, а он чувствует жжение в руке. Тем же платком вытирает себя, и с отвращением кидает на стол. Он не смотрит на Эрвина, хотя чувствует на себе его взгляд. — Я могу уйти? — он спрашивает так, будто ничего не произошло. Ровно, холодно — как обычно. — Леви, тебе больно? — Эрвин, кажется, немного протрезвел и даже пытается подойти к Аккерману, но наталкивается на холодный убийственный взгляд. — Я могу уйти, Командор Смит? — переспрашивает Леви чуть тише, с трудом заставляя голос не дрожать. Контролировать каждое движение. Он чувствует, как по запястью стекает ещё одна струйка крови. — Да, — почти одними губами произносит Эрвин и с трудом открывает дверь. Ему хватает одного взгляда на Леви, чтобы захотеть застрелиться: все губы искусаны, кое-где уже начали появляться синяки, а на подбородке и шее виднеются несколько подсохших кровоподтёков. Он молча пропускает Леви в коридор и ещё долго смотрит ему вслед. Но тот не оборачивается. Ничего не говорит напоследок. Просто уходит. Аккерман не хочет, чтобы кто-то видел его таким. Когда он приходит в казармы, половина кроватей ещё пустует, остальные уже спят. Он не раздевается, ложится прямо так, потому что он мечтает, чтобы это все закончилось. Потому что если он сейчас не уснёт, он будет думать. А думать об Эрвине и своих чувствах хочется в последнюю очередь. На утреннее построение он встаёт вместе со всеми. И думает, что даже не выделяется на фоне помятых, вставших с похмелья сослуживцев. Когда выходит Эрвин, все взгляды устремляются к нему. Они отдают честь. Леви тоже прикладывает кулак к сердцу, но смотрит в абсолютно другую сторону. Хотя чувствует на себе его взгляд. Потому что внизу снова начинает разливаться возбуждение, а в ушах он слышит стоны Эрвина. И хочется провалиться под землю. С тренировки он сбегает. Ему нужно побыть одному, а каждая клеточка его тела болит, саднит, ноет. Кажется, теперь на него должны донести Командору, но от этого он лишь ухмыляется: пусть доносят. *** — Леви, прости, я… — Эрвин заходит в казармы, где Аккерман сидит один, отвернувшись к стене. — Отъебись. — Леви… — Эрвин всё ещё мнётся на пороге. — Извиняюсь, отъебитесь от меня, Командор Смит, — он все ещё не смотрит в его сторону. — Леви, прости меня. Я правда не хотел сделать тебе больно. Я не должен был допустить, чтобы это произошло. Я… я конченный ублюдок. Мне жаль, — Эрвин пытается подойти ближе, но Леви жестом останавливает его. Смит мог бы отдать приказ, чтобы Аккерман обратил на него внимание, но знает, что ему глубоко насрать на него и на его приказы. — Ты хотел узнать, почему я никогда не показываю эмоций? — Леви не собирался говорить об этом. Не ему. Не сейчас. Но не может остановить себя. — Так вот. Слушай. Моя мать умерла от болезни, которую она подхватила от какого-то из своих клиентов. У нас никогда не было достаточно еды. Я несколько дней просто сидел в углу нашей комнатки в самой жопе Подземного города вместе с её разглашающимся трупом. Потому что мне было некуда идти. Мне тогда было семь. Потом пришёл Кенни и забрал меня с собой. Научил всему, что я знаю, пару раз использовал, опустил в грязь, а потом снова бросил. Мне было четырнадцать. Я крал еду, деньги, всё, что плохо лежало. Всю жизнь я был один, пока у меня не появились те, кого я мог назвать друзьями. Год назад они сгинули в пасти титана. Я привык чувствовать боль, — он смотрит исподлобья на Эрвина, и видит в его взгляде что-то странное. Жалость? Нет, это не она. Он смотрит печально и даже как-то нежно. Странное чувство. — Вчера ты чуть ли не изнасиловал меня. И у меня, блять, встал. Понимаешь? Я чёртов мазохист. Не нужно говорить, что тебе жаль. Моя жопа от этого болеть не перестанет. Поэтому просто уйди, ладно? — кажется, это был самый длинный его монолог за всю жизнь. — Намажься этим, пожалуйста, — Эрвин ставит на маленький столик коробочку с чем-то, что пахнет довольно странно. — Если захочешь поговорить — приходи. Я тебя не трону, обещаю, — и он уходит, оставляя за собой приятный сладковатый запах. И Леви знает, что однажды он придёт. Придёт, чтобы высказать всё, что накопится за долгие бессонные ночи. А Эрвин клянётся себе, что до конца жизни больше не выпьет ни капли спиртного.