Сам виноват

Отвратительное и вонючее место, убивающее любую надежду на спасение. Так Вейлон думал о Маунт Мессив еще до того, как стал одним из вариантов. Лицезреть страдания людей для него было мукой. Конечно, многие из пациентов были убийцами и насильниками, но разве это дает право «врачам» уподобляться им? В любом случае, Парк сделал все, что мог, хоть и понимал, какие последствия его ждут. Он был согласен с тем, что поступил по-идиотски. Было бы намного эффективнее и безопаснее написать письмо журналисту в другом месте, в другое время и с другого устройства, но Вейлон совершил ошибку и будет за нее расплачиваться. В конце концов, кто идеален? Лиза, пожалуй, идеальна. Конечно, Парк давно не чувствовал к ней того, что можно назвать «романтической любовью». Вероятно, эти чувства пропали еще до свадьбы. А были ли они изначально? Тяжело сказать. Тем не менее Вейлон любил ее как друга, как сестру. Человек, подаривший ему детей, стал самым близким. Врал ли он ей? Да. Жалел ли он об этом? Да. Хотел ли он сказать ей про свою работу? Да. Но жизнь — сложная штука. Иногда, даже чаще всего, обстоятельства против нас. Парк не достоин Лизы. В любом случае, а какая сейчас разница? Сейчас, когда он сидит в этом ржавом, мятом шкафчике, в ожидании неминуемой смерти. Кстати, у этой смерти даже было имя. Эдвард. Эдвард Глускин, если точнее. Этот звероподобный женоненавистник сделает с Вейлоном то же самое, что и с другими своими жертвами: кастрирует, а затем убьет. Маньяк шумно и медленно шел по направлению к убежищу Парка, напевая под нос до жути знакомую песню. Кажется, когда программист был совсем ребенком, его мама любила ее. «Я хочу себе такую же девушку, как та, на которой женился мой отец». Иронично, учитывая род деятельности и прозвище Глускина. Этот психопат явно помешан на женитьбе. В клинике его называли «Женихом». Мысли о смерти и боли поглотили сознание Вейлона. Кажется, будто о другом он никогда и не думал. Животный страх и ужас настолько сковали тело и разум мужчины, что даже дышать ему было тяжело. Шаги тем временем были слышны все отчетливее. Неужели это конец? Он умрет вот так? В этом прогнившем, провонявшем смертью месте. Сам виноват, идиот. Шаги остановились прямо около двери шкафчика. Было темно, но Парк смог разглядеть силуэт Жениха. Практически два метра ростом, Эдвард был действительно внушительных размеров. Вейлон слышал его дыхание и чувствовал эту невыносимую вонь, исходящую от Глускина. Пахло гнилью и кровью. Тяжело сказать, почему мужчина смог сдержать свой рвотный позыв. — Ах… запах моего любовного гнездышка. Дорогая, от меня не спрячешься. — сладким, даже приторным голосом прошептал Глускин, заглядывая в решетку на шкафчике. Неудивительно. Конечно, Жених нашел его. Вейлон помнил лицо маньяка, покрытое шрамами после сеанса морфогенетического кондиционирования. Его налитые кровью глаза, должно быть, сейчас рассматривали этого загнанного в угол паренька. — Ты сделала из себя подарок, — продолжал Эдвард, — деликатес, который можно разделать, разделать, затем смаковать. Парк не слушал. Все его внимание сосредоточилось на шкафчике, который маньяк быстро и умело перевязал цепями. Наверное, Глускин делал так и раньше, только с людьми. Когда «убежище» Вейлона с грохотом упало на пол, мужчина понял, что ему больше некуда бежать. Кошка поймала мышку. Эдди продолжал свой монолог о семье и свадьбе, таща металлический гроб Парка в неизвестном направлении. Наверное, программист упустил момент, когда звон в ушах заполнил все пространство вокруг него. Вейлон потерял сознание.

***

Очнулся Парк от коварной вони, которая медленно и подло залезала в ноздри мужчины. Открывать глаза не хотелось. Вейлон попытался поднять руку, чтобы прикрыть ей нос, но тут же бросил эту затею, поняв, что руки у него обездвижены. Пролежав на спине еще пару минут, программист снова предпринял попытку пошевелиться, но уже ногами. Они тоже связаны. Что ж, ну и ладно. По крайней мере он сейчас один и у него есть возможность насладиться последними минутами своей жизни. Однако, дикая вонь гниющей плоти не давала мужчине сосредоточиться. Выдохнув, Парк медленно и осторожно открыл сначала один глаз, потом другой. Программист находился в небольшом помещении, свет в которое проникал тонкими, холодными лучами сквозь заколоченные окна. Пытаясь понять, откуда исходит зловоние, Вейлон начал вертеть головой. Боже, лучше бы он и не открывал глаза. В одном из углов лежала куча наваленных друг на друга тел, явно начавших гнить. Парк не смог рассмотреть их, но это, пожалуй, к лучшему. Снова закрыв глаза, мужчина постарался представить свою семью. Вот Лиза сидит на диване, читает какую-то книгу, а вот мальчики играют в войнушку, периодически обзываясь: выясняют, кто главный. Не дав Вейлону помечтать еще немного, Глускин зашел в комнату. Как Парк понял, что это именно он? Шаги. Когда оказываешься в темном месте, которое наполнено различными психопатами, волей-неволей придется обострять слух. Эдвард шел медленно, шаги у него были тяжелые. Знал, сученыш, что он здесь главный. — Дорогая, как тебе спалось? — спросил маньяк, без доли волнения, хотя с искренним интересом. Парк промолчал. А что ему надо было ответить? «Все прекрасно! Я в ужасе, готовлюсь к смерти и меня очень вдохновляют гнилые тела в углу этой комнаты!». Бред, конечно. Вейлон пождал губы, подбородок предательски трясся, а слезы сами появлялись в уголках глаз. Хорошо, что в комнате темно. Программист открыл глаза и посмотрел на психопата, стоявшего в паре метров от него. — Я понимаю, ты напугана, но не стоит меня бояться! — воодушевленно, даже возбужденно лепетал Глускин. Тут нервы мужчины окончательно сдали. Страх сменился гневом. Парк стиснул челюсти до боли, на лбу выступила жилка. — Отъебись от меня, больной урод. — прошипел Вейлон сквозь зубы, напрягая все мышцы своего тела. Улыбка сползла с лица Эдварда. Его широкие брови опустились вниз, а глаза перестали выражать какие-либо эмоции, кроме ярости. Женоненавистник за долю секунды оказывается на опасно-близком расстоянии относительно программиста, опуская тяжелый кулак прямо на скулу Парка. Резкая боль и надоевший звон в ушах заполняет голову Вейлона. — Как ты разговариваешь со мной, шлюха? — не по-человечески, даже зверски говорит Глускин, — Я выбью из тебя все дерьмо, сука. Не успев опомниться, Парк ощущает грубые руки на своей шее, которые начинают сдавливать его горло, лишая мужчины возможности дышать. Снова боль. Слезы непроизвольно текут из глаз. Его жизнь закончится так? Что ж, это лучше, чем быть «прооперированным» — последние мысли программиста, прежде чем тот отключился.

***

Очнувшись, но уже от головной боли, Вейлон сразу же открывает глаза. Он снова один. Все так же привязан к вонючей кровати. Как же иронично. Ведь Парк не может обвинить никого кроме себя. Разве кто-то заставлял его устраиваться на эту работу? Разве кто-то заставлял его писать это злоебучее письмо? Разве у него не было выбора? Был. Он поступил так, как считал правильным и сейчас расплачивается за свою точку зрения. Лиза, бедная Лиза. Она, наверное, места себе не находит. Парк так давно не видел настоящей улыбки на ее лице. С тех пор как он днями пропадал в клинике, она перестала казаться ему живой. С детьми Вейлон тоже практически не виделся. Пару раз в неделю неловкий разговор за ужином, с попытками спросить: «Как дела в школе?». Мальчикам это не нужно. Мальчикам нужен отец. Вот, что Лиза сказала ему в последнюю встречу. Надо было ее послушать. Конечно, надо было. А теперь он здесь. И это его вина. Вот идиот. Дверь в комнату снова открылась. Снова показался силуэт маньяка. Снова эта мерзкая улыбка на его обезображенном лице, будто ничего не произошло. — Дорогая, у меня для тебя подарок, — начал псих, — такой же особенный, как и ты. Парк не сразу заметил, что Эдвард прячет руки за спиной, но после этих слов обратил на это внимание. Когда Глускин показал «подарок», Вейлон лишь нервно хихикнул. Платье? Свадебное платье? Какой бред. — Сейчас, любовь моя, я помогу тебе примерить его. Что? Что он сказал? Парку не послышалось? Примерить — это значит надеть. А чтобы надеть что-то, сначала надо раздеться. Нет. Нет, нет, нет. Только не это. Глускин подошел к Вейлону, положив платье ему в ноги. Пользуясь моментом, программист смог рассмотреть предмет одежды. Платье было далеко не таким белоснежным, каким казалось издалека. На самом деле, оно состояло из кусков ткани разных оттенков: от белого, до темно-бардового. На нем были пятна крови и чего-то еще. Не хотелось додумывать. Эдвард начал аккуратно развязывать сначала руки, потом ноги мужчины. Конечно, Парк мог бы воспользоваться моментом и ударить психа, но новая вспышка головной боли дала ему понять, что ничего хорошего из этого не выйдет. Скула, кстати, по всей видимости начала опухать и болеть еще сильнее. Сильные руки Глускина, закончив с веревками, подхватили Вейлона под подмышки, посадив его не кровать. Встав на колени, Эдвард заглянул Парку в глаза. Программист не увидел в этом «зеркале души» ничего, кроме безумия. Липкий страх и отвращение давали о себе знать, мурашками пробегая по спине. Психопат переместил руки на грудь Парка, начиная расстегивать его тюремную униформу. Как унизительно. Как гадко. Это его вина. Вина Вейлона. Как он мог быть таким тупицей? Таким безответственным остолопом. Лиза, прости, я подвел тебя и мальчиков. Прости. Погрузившись в свои мысли, Парк не заметил, как оказался совершенно обнаженным перед убийцей. Страх сковал его тело настолько сильно, что мужчине тяжело давалось даже моргание. Взяв платье, Эдвард легким движением надел его через голову программиста и вытащил его верхние конечности через рукава. — Ты такая красивая, милая, — шептал Глускин, кажется, самому себе, а не Парку, — я сделаю тебя самой счастливой. Вейлон не слушал. Даже не пытался. Он только думал о том, почему его первобытный инстинкт «бей или беги» не срабатывает. Действительно ли страх может так сильно влиять на человека? Да, видимо может. Опустив глаза вниз, Парк прикрыл их, стараясь не показывать выступившие слезы убийце. — Дорогая, прости меня за мою вульгарность, — псих замялся, будто решаясь, — но я не могу терпеть до свадьбы… Что? Не успев понять, что имел в виду Эдвард, Вейлон почувствовал, как Глускин резким, грубым движением переворачивает его на живот и прижимается к нему. Мерзкий бугор, который программист ощутил в районе поясницы, сказал все сам за себя. — Нет, нет, не надо, пожалуйста, — начал мужчина, но его рот быстро заткнула сильная рука. Эдди терся о спину Парка, мерзко, сдавленно хрипя. Ощущая горячее и возбужденное дыхание на своей шее, Вейлон начал рыдать. Он уже не пытался скрыть своих слез, а в голове крутилось лишь одно: «Это моя вина. Это моя вина. Это только моя вина». Услышав, как ширинка психа расстегнулась, мужчина понял, что ненавидит. И ненавидит не Глускина, а себя. Если бы он не был таким идиотом, он мог бы сейчас обнимать Лизу. Самого дорогого человека. Почувствовав резкую, пронзительную боль, Парк обмяк на руках Эдварда, позволяя второму долбиться в него, как в бездушную куклу. Пожалуй, Вейлон действительно потерял свою душу и свой рассудок.