Лихорадка

Нестерпимый холод резко сменялся удушливым жаром. Дрожь и озноб пробивали и ломали всё тело. Уотсон был слишком слаб, чтобы открыть глаза — ему едва хватало сил, чтобы дышать. Он ничего не видел и не понимал того, что происходит вокруг. Только слышал очень тихие голоса, которые казались ему совсем далёкими; чувствовал опаляющие прикосновения. — Держитесь, дорогой. Врач скоро будет, — произнёс мужской голос, но Уотсон вряд ли смог бы определить, кому конкретно он принадлежит. Он даже не помнил, как оказался в таком положении, как попал в постель. В свою ли? Чьи-то мягкие губы успокаивающе целовали костяшки его пальцев. Затем он почувствовал, как робкие поцелуи коснулись его горячего лица — лба, щёк и носа. Влажные волосы гладила чья-то заботливая рука, но голос человека, который находился сейчас рядом с ним, он слышал так плохо, что почти не мог разобрать слов, скорее их угадывал. Он понял только, что говорящий обеспокоен. Веки доктора пылали адским пламенем, и ему думалось, что глаза вот-вот взорвутся. Уотсон хотел бы сейчас сжаться в клубок, обнять свои колени, растереть тело и затёкшие мышцы, сломанные ознобом, но ничего этого сделать не мог. Джон встревоженно ворочался, и через несколько минут ослабел настолько, что ему оставалось только провалиться в забытьё. Состояние, в которое он впал, было трудно назвать сном. Темнота, что горячее пламени. Он не нашёл в этом успокоения или облегчения, и попытался открыть глаза. Вся картина, открывшаяся перед ним была нечёткой и нестабильной, слишком расплывчатой, чтобы понять хоть что-то, но Уотсон смог разглядеть знакомый силуэт, и ему стало немного легче. Стараниями находящегося рядом, пересохших губ Уотсона коснулось холодное стекло гранёного стакана. Доктор приложил большие усилия, чтобы сделать пару глотков и снова закрыть глаза. Напряжение было слишком сильным. Затем он попытался лечь обратно, но слишком резко опустил голову на подушку, и резкий импульс ударил по вискам. Его черепная коробка, должно быть, разошлась по швам. Отчаянный стон сорвался с губ, и он повернул голову на ту сторону подушки, которая была прохладнее. Уотсон почувствовал мимолётную свежесть, а затем кто-то снова поцеловал его, на этот раз в висок, пульсирующий от ударившей в голову боли. От бессилия и боли горячие слёзы выступили сквозь сомкнутые веки Уотсона. Мягкие пальцы легли на его щёки, смазывая дорожки слёз. И всё окончательно погасло. Сколько после этого прошло времени? Определить было невозможно. Уотсон только осознал, что проснулся. И на этот раз сон его был спокойнее. Он чувствовал облегчение, озноб был уже не такой сильный, температура наверняка спала, а боль притупилась. Он с лёгкостью выдохнул и впервые ощутил, как сильно он вспотел. Вся его пижама промокла насквозь, как и простыни с одеялом. Уотсон услышал вдалеке два мужских голоса. Должно быть, один из них — врач. Уотсон пересилил себя и открыл глаза, чтобы убедиться в своей догадке. Около дверей стоял Холмс в домашнем халате и тихо разговаривал с доктором, боясь нарушить чуткий сон болевшего. Детектив обменялся с врачом рукопожатиями и последний покинул комнату. Силы Уотсона были на исходе, и он поддался слабости, опуская уставшие веки. Затем пробормотал что-то невнятное, похожее на благодарность, и тут же ощутил участие Холмса — мужчина вмиг оказался возле его кровати и взял за руку, поглаживая тыльную сторону ладони. — Сейчас станет легче, — мягко произнёс голос, но теперь, наконец-то, Уотсон его узнал, а пальцы рук снова ощутили трепетный поцелуй. От нахлынувшего спокойствия, Джон вновь заснул. На большее его сил вряд ли хватило бы. Уотсон не знал, какое время пробыл в беспамятстве. Он так часто засыпал и просыпался, что сбился со счёта и перестал осознавать реальность. Это всё было похоже на нескончаемый ужасный сон, после которого просыпаешься в холодном поту, но Уотсон всё время просыпался от жара, что полностью охватывал тело. Но сейчас, кажется, кошмар кончился. Очнувшись, он ощутил лишь небольшую слабость, а силы, кажется, вернулись. Пальцами он потёр усталые красные глаза, и приподнялся на локтях. Тело всё ещё немного ломало, и двигаться после долгого пребывания в одной позе было почти непривычно. Уотсон окинул комнату взглядом — да, это была его спальня. Из-за плотно сомкнутых штор пробивались первые утренние лучи. Доктор повернул голову — справа от него на стуле, который каким-то образом оказался возле его кровати, спал Холмс. Он выглядел очень бледным и нездоровым, словно его, а не Уотсона всё это время лихорадило. Услышав скрип кровати, детектив открыл глаза. — Доброе утро, — сиплым голосом произнёс Уотсон и прокашлялся, стараясь вернуть свой естественный голос. — Воистину, доброе, — улыбнулся ему детектив, — Как вы себя чувствуете? — Лучше. Намного лучше, — уверил его верный напарник. — Сколько дней я провёл в таком состоянии? — Шесть дней, дорогой, — ответил Холмс, и потянулся к графину с водой, чтобы наполнить стакан и передать его другу. — И всё это время ваше питание было крайне скудным. Если сейчас у вас есть силы, я попрошу миссис Хадсон позаботиться о завтраке. — Было бы неплохо, — согласился Уотсон, после того как полностью осушил стакан. — Но мне вряд ли хватит сил спуститься в гостиную, — с горечью произнёс он и снова лёг, чтобы не перенапрягаться первое время. Силы ещё нужно было восстановить. — В этом нет необходимости, — заверил Холмс и поднялся со стула. Детектив потянулся, разминая затёкшие после неудобного сна суставы. — Я принесу всё сюда, — не принимая возражений, он покинул комнату. Уотсон прикрыл глаза. С его лица не пропадала счастливая улыбка. В какой-то момент нахлынуло осознание, что все шесть дней, что он пролежал в своей постели, Холмс сидел рядом. Даже после ухода врача. Кажется, на лице и руках Уотсона всё ещё горели те места, которых Холмс касался своими чуткими губами. Он глубоко вздохнул, не в силах сдержать внутри того чувства, что приятно щемило грудь. Это было не то, что принесла с собой болезнь. Это было сознание того факта, что Холмс о нём заботился и поддерживал. И вот, спустя десять минут, детектив распахнул дверь спальни, самолично неся завтрак: — Я подумал, что вам сейчас нужно что-то более сытное, чем тосты с чаем. Миссис Хадсон предложила нам замечательное рагу с овощами, которое она приготовила накануне вечером. Вы осилите? — Я постараюсь, — мягко кивнул Уотсон и сел, опираясь на спинку кровати. Детектив поставил ему на колени поднос с ароматной едой. — Вы не станете возражать, если я к вам присоединюсь? — поинтересовался Холмс. — Я буду только рад этому. Следующие полчаса прошли за совместной трапезой. Уотсон съел чуть меньше половины, но уж лучше так, чем не есть вообще. После того, как с едой было покончено, Холмс принёс горячий чай. — Спасибо вам, дорогой, — сделав глоток обжигающего напитка, произнёс Уотсон. — Сущие пустяки, — хмыкнул детектив. — Но за завтрак стоит благодарить миссис Хадсон, — отметил он без капли иронии. — Вы, вероятно, меня неправильно поняли, — улыбнулся Уотсон. — Я выразил благодарность за вашу заботу. Сколько вы просидели здесь, со мной? У вас наверняка жутко болит спина и шея от того, что вы спали, сидя на стуле. — Да, тут вы правы, — Холмс кивнул, неловко улыбаясь, — Но у вас было слишком удручающее состояние, и я не мог оставлять вас одного хоть на минуту. — И вы ни разу за всё это время не отправлялись на расследования? — нахмурился Уотсон, отставляя кружку. — Как же я могу отправиться на дело без моего верного спутника? Нет, без вас никак. Однако, пока вы беспокойно спали, я читал полученные обращения, — он указал на стопку писем, лежащих на коробке возле стула. — Там имеются интересные просьбы, но они не требуют срочного вмешательства. Я подожду, пока вы полностью поправитесь. Время терпит, — Холмс поднял кружку с чаем, словно до этого им был произнесён тост. — Я хотел бы ещё поспать, но прежде постараюсь добраться до ванны. Даже самым жарким лондонским летом я не потел больше, чем за эти шесть дней. — Уотсон посмеялся и попытался встать с кровати. Холмс ему в этом помог, придерживая за руку. — Спасибо, дорогой. Вы можете попросить миссис Хадсон сменить постельное бельё? — Я об этом позабочусь, — уверил Холмс, и не вернулся на свой стул, допивать чай, а проводил Уотсона до самой ванны, придерживая и практически обнимая его. Только когда в ванной зашумела вода, Шерлок вернулся обратно, перед этим попросив: — Не запирайте дверь, и зовите, если что.

***

Детектив действительно сам нашёл в шкафу чистый комплект постельного белья и принялся его менять. Он делал это механически, попутно вспоминая одну похожую историю. Уотсон выразил благодарность за его заботу. В этой заботе не было ничего сложного. И только душа была неспокойна за состояние дорогого человека. Доктор наверняка помнит то, что произошло с Холмсом задолго до сегодняшнего дня. И Уотсон так же наверняка уверен, что сам детектив ничего не помнит. Но он, однако, помнит, несмотря на то, как ему было плохо. В тот день он пребывал в похожем состоянии, но, к сожалению, не из-за резко нагрянувшей болезни, а по собственному желанию — он явно переборщил с опиумным раствором. Гениальный мозг оставил, пожалуй, самое необходимое из той истории. Не то, что происходило в момент эйфории, пока он сидел в гостиной на персидском ковре в позе лотоса, а то, что было после того, как он потерял сознание, судя по всему, на несколько часов. Он очнулся, лёжа на диване. Как и его разум, взгляд был очень затуманен. Он едва мог различить человека, сидящего перед ним на стуле, но всё же понял, что этот человек — его верный доктор, который никогда не одобрял увлечение Холмса подобными веществами. Голова была совершенно лёгкой, Холмс медленно моргнул и когда открыл глаза, картинка стала более чёткой. Детектив увидел, что глаза у Уотсона красные, как и щёки. Он, должно быть, плакал, и совсем недавно. Холмс ощутил тепло в своей ладони и взглянул на неё — в его руке лежала рука доктора, который с беспокойством разглядывал его лицо. Уотсон, по всей видимости, поставил ему капельницу — вот почему он чувствовал себя лучше, чем должен был. Детектив очень слабо сжал пальцы доктора, давая понять, что пришёл в себя. Холмс надеялся, что его глаза теперь не такие стеклянные, и взгляд перестал быть отсутствующим, какой у него обычно бывает, когда он находится под воздействием опиума. Пусть ненамного, но он отрезвел. Уотсон же поднялся и навис над Холмсом. Двумя пальцами он оттянул горячее веко, чтобы оценить состояние зрачков детектива. — Как вы, дорогой? — поинтересовался доктор, всё ещё нависая над другом. Холмс как-то нелепо улыбнулся, и его свободная от капельницы рука сама потянулась к лицу Уотсона. Сначала он коснулся пальцами его щеки, затем скользнул к затылку и потянул на себя, чтобы смазано поцеловать, не то в губы, не то в щёку. Он попытался украсть у доктора поцелуй, но Уотсон был сильнее его и упёрся одной рукой в спинку дивана, останавливая Холмса от импульсивных поступков. — Вы не трезвы, — констатировал Уотсон, возвращаясь на своё место. — Если завтра вы вспомните, что только что сделали, то мы с вами об этом поговорим. Но вы не вспомните. А пока приходите в себя Холмс чувствовал себя нелепо. Он даже не мог возразить. Язык его не слушался, взгляд со стороны, вероятно, казался бесчувственным, но он всё равно смотрел на своего доктора и расплывался в улыбке, смеясь от своей глупости. Рука Уотсона погладила его волосы, и детектив подался навстречу этой ласке, словно кот, блаженно прикрывая глаза. И после этого он заснул. Позже он проснулся уже в своей кровати, смог подняться, дойти до гостиной, где его уже ждал доктор и порция нотаций. И это он будет помнить всю свою жизнь, несмотря на то, что помнить не должен. Его мозг запоминает и хранит только самую необходимую информацию. А это что-то да значит. Тем более после его наркотической передозировки. С тех пор Холмс больше не притрагивался к пагубным веществам, как бы ему этого не хотелось, потому что каждый раз перед его глазами вставал плакавший из-за этого Уотсон. То беспокойство, что было у него на лице как в ту минуту, так и потом, когда Уотсон после читал ему нотации. Шерлок не мог отнестись к этому с равнодушием. Вряд ли он мог сказать, что кто-то волновался за него так же, как его сосед. Скрипнула дверь комнаты, и Холмс обернулся, только теперь замечая, что уже полностью застелил кровать и просто стоял, глядя на белые простыни и вороша свои воспоминания. — Зачем вы себя так утруждаете? — спросил Уотсон, входя в комнату. Он закончил с водными процедурами и выглядел очень свежо. Горячая ванна заметно придала ему сил. — О вас приятно заботиться, — кратко ответил Холмс, отходя от кровати. Уотсон выразил свою благодарность тёплой улыбкой. — Я собираюсь ненадолго прилечь. И вам бы это тоже не помешало, — Уотсон сел на край кровати, смотря на детектива. — Вы не будете против, если я останусь здесь? Всё же за вами ещё необходим присмотр, и если вы проснётесь, и вам будет плохо, то вы просто разбудите меня, и я вам помогу, — Холмс наклонил голову, ожидая ответа. — Пока я чувствую себя многим лучше, чем несколько дней назад. Но если вы хотите, я не против, — уверил его доктор, забираясь под одеяло. Холмс кивнул и вернулся к своему стулу. Но он не успел сесть, как его остановил Уотсон: — Вы снова собираетесь спать на этом стуле? Я вам этого не позволю, — доктор нахмурил брови. — Ложитесь рядом со мной. Кровать широкая, мы поместимся. После стольких неспокойных дней, вам тоже необходим здоровый сон. — Уотсон сместился на вторую часть кровати и приподнял уголок одеяла, приглашая Холмса лечь. — Я могу сходить за вторым одеялом, — помедлив, ответил детектив. — Если вы находите это чем-то непристойным, — уточнил он. — Если бы я так считал — не звал бы вас лечь рядом со мной. А уж тем более не позволял бы себя целовать, — доктор хихикнул, явно заметив смятение на лице соседа. Кажется, Холмс выдал себя с потрохами. Но всё же он лёг рядом, накрываясь одеялом и вытягиваясь в полный рост. Он повернулся спиной к доктору, чтобы не смущать его и не смущаться самому. — Вы не стали задавать вопросов, — сказал Уотсон. — Вы всё же помните тот день? — Смутно, — ответил детектив, — но то, что вы упомянули, я помню очень хорошо. Уотсон неопределённо хмыкнул. — Спасибо, что были тогда рядом, — спустя минуту произнёс Холмс. — Пустяки, — ответил доктор. — Я рад, что вы с этим покончили. Хотя в таком состоянии вы были на удивление смелы, — послышался лёгкий смешок. — Я и без того смел. Просто сдерживаюсь, — Холмс перевернулся на спину и повернул голову к Уотсону, который смотрел на него с особой лаской. — И часто вам приходится сдерживать себя? — доктор выводил его на чистую воду без зазрения совести. — Часто, — кратко ответил детектив и так же кратко улыбнулся. — И сейчас? — Уотсон приподнялся на локте, возвышаясь над Холмсом. — Отчасти. Доктор смотрел интригующе, Холмс — непонимающе. Очаровательная улыбка озарила лицо Уотсона, и он склонился, оставаясь всего лишь в паре дюймов от губ детектива. Холмс сам подался вперёд, как и в первый раз обхватывая затылок Уотсона, и на этот раз поцеловал его точно в губы. — Теперь мы можем спать спокойно, — отстранился Уотсон, смотря в чарующие голубые глаза детектива, отмечая, что его зрачки почти такие же большие, как в моменты эйфории. Холмс не отрывал взгляда от своего очаровательно доктора, и когда тот лёг на спину, детектив аккуратно подобрался ближе и положил руку поперёк груди Уотсона, а носом ткнулся в плечо. На его руку легла тёплая ладонь доктора. Впервые за эту неделю и Холмс и Уотсон спали крепко и безмятежно, предвкушая предстоящее утро.