***
Юхён не нравится ей с первого взгляда. Бора даже не сразу понимает, откуда возникает это чувство. Но в тот самый момент, когда она оказывается на пороге комнаты, Бора чувствует такой существенный укол раздражения, какой нельзя игнорировать. То же она испытывает, видя Гахён, которая вечно орёт на весь блок, сжигает что-то на кухне и забывает убираться в свою очередь. Или обнаруживая любимую кабинку занятой, когда ей нужно в душ. Или. В общем, долго можно перечислять неприятные вещи, сравнимые с появлением Юхён. Хотя Юбин права — Юхён милая. У неё симпатичное — и глуповатое, как Боре кажется — лицо, высветленные волосы, щенячьи глаза и приветливая улыбка. Она раздражающе высокая, длинная и тонкая, как швабра, которой Бора ежедневно моет полы. И от неё сильно несёт чем-то таким свежим и воздушным, словно она только-только из детсада и нет у неё никаких проблем, только уйма энтузиазма и радости. Желанием жить, что ли? Мерзость какая. Но она всё же не хочет повторять ошибки прошлого и пытается быть доброжелательной. — Привет, я Бора, — говорит она и даже улыбается. — Заходи. Бора отходит к своей кровати. Юхён кряхтя протискивает в дверной проём свои вещи, и Бора, наблюдая за этим, думает, что из-за такой шпалы комната начнёт казаться ещё меньше. — Ты же первокурсница, да? — заводит разговор. — На кого поступила? — На социолога, — отвечает Юхён. Голос у неё оказывается приятный, не писклявый, как сперва Боре подумалось, а даже низковатый и бархатный. Но… Социолог? Какая глупость. Кому они нужны вообще и зачем? Будь её настроение ещё хуже, Бора бы прямо сейчас разбила наивные мечты вдохновлённой первокурсницы, сказав, что с таким выбором Юхён мало что светит. Но она же сегодня сама доброжелательность. Нельзя портить отношения с новой соседкой с первых десяти минут, для этого будет ещё уйма времени. Да, это не Юбин. Но никто не Юбин. Боре нужно смириться, что идеальной соседки у неё больше не будет, и приспосабливаться к тому, что есть. В конце концов лучше симпатичная первокурсница, чем… Гахён, например. Или Хандон, которая храпит. Золотое правило: всегда может быть хуже. Бора почти убеждает себя в том, что жизнь не так уж плохо складывается, допускает, что Юбин — может быть — права и Юхён милая и… Всё рушится, стоит Боре посмотреть вниз. На пол. На её коричневый, блестящий чистотой линолеум. Так бережно, трепетно, любовно ею помытый. Ещё каких-то полчаса назад. В ушах что-то скрипит. Наверное, это последняя нитка, на которой болтается над пропастью нервного срыва психика Боры. Юхён стоит посреди комнаты в кроссовках. Они в свежих пятнах осенней грязи и налипших мелких листьях, которые ковром засыпали асфальт возле общежития. От порога темнеет цепочка влажных следов. Каждый как переключатель её раздражения — выше и выше. Бора пялится на эти кроссовки, на грязные следы. Не так уж много она хотела от всех своих соседок — всего лишь абсолютной тишины и абсолютной чистоты (ну там ещё пара пунктов, но это мелочи). Особенно чистоты. — Утром, — цедит она сквозь зубы. — Что? — переспрашивает Юхён. Доходит до кровати последние шаги, приставляет вещи к шкафу. — Пол. Я помыла его только что. Юхён застывает. Опускает взгляд в пол. Глядит на свои ноги. На следы. На Бору. В глазах мелькает испуг, и на лице расплывается нервная, виноватая улыбка. Выглядит, как пристыженная школьница. Ах, да, она же и есть. Юхён поспешно скидывает кроссовки, оставаясь в белых носках и потерянно застывает с обувью в руках, не зная, куда податься. Словно в этой комнате два на два метра была куча вариантов. — В угол посмотри, — вздыхает Бора. Юхён не сразу смотрит в нужный угол, но всё-таки справляется с непосильной задачей и по теперь грязному полу шлёпает к полке для обуви. — Прости, пожалуйста, я помою, — лепечет она. Бора всё ещё смотрит на её ноги — носки у Юхён со Спанч Бобом. — Швабра между шкафом и холодильником. Ведро на шкафу, — говорит Бора. Юхён кивает. Снова улыбается, робко избегая её взгляда. И с чего Юбин взяла, что Боре может понравиться человек, который не разувается при входе в дом и любит Спанч Боба? Боре такие не нравятся, даже будь они сто раз красивыми девушками.***
Юхён моет пол, пока Бора выходит в магазин за энергетиками, проклиная кучу домашки, наклевывающуюся курсовую, Юхён и больше всего — Юбин. Вернувшись, Бора давит сухую благодарность, потому что помнит о доброжелательности. В ответ опять получает улыбку. Бора в месяц столько не улыбается, сколько Юхён успела за полчаса. Вскоре выясняется, что она вообще — быстрая. Юхён раскладывается со скоростью света. Чужая половина комнаты снова заполняется вещами, словно и не пустовала, быстрее, чем Бора успевает понять. Стул вдруг превращается в гору одежды, кровать обрастает жёлтым бельем, причем таким перемятым, будто на нём спали уже пару недель кряду. Полки забиваются книгами, комиксами, даже учебниками какими-то. Сама Юхён переодевается в домашнее. И. У Боры в планы в принципе не входила новая соседка. Но тем более в её планы не входило — пялиться на эту новую соседку. Которая только-только объявилась, которая уже бесит, которая первокурсница и вообще носит самую анти-сексуальную вещь в мире — носки со Спанч Бобом. Но это именно то, чем Бора занимается, пока Юхён стоит в полушаге, сосредоточенно нарезая кусочки скотча, чтобы прилепить к стене плакат. На ней… Просто шорты и топ на самом деле. Но у Юхён неприлично длинные ноги и возмутительно тонкая талия, узкие, хрупкие плечи и острые ключицы — и Бора видит определённо больше, чем хочет. Господи, она видит татуировку на проступающих рёбрах. Или ей кажется? Нет, там точно что-то есть, но топ безжалостно мешает разглядеть. И убедиться можно, лишь спросив или — Заглянув под этот кусок ткани. Бору как ошпаривает этой мыслью. Она едва не подскакивает на стуле, перепуганная и пристыженная — как будто на что-то запретное смотрела. Ей до странного душно и напряжённо, а кожа горячая и покрывшаяся мурашками. Бора прячет взгляд в тетрадке с конспектами по философии, внутренне вопя от ужаса и злости. Юбин конкретно её подставила.***
— А это кто? Они с Гахён пересекаются на кухне, возле микроволновки. Стоят, облокотившись на подоконник, и меланхолично смотрят на кучки курящих во дворе. Юхён тоже тут, моет кружку со Звёздными Войнами, слегка пританцовывая под то, что играет в её наушниках. Бора совершенно непроизвольно то и дело поглядывает на изящные линии её спины. Какой кошмар… — Моя новая соседка, — мрачно цедит Бора. — В смысле? А с Юбин что? Она жива? — Съехала в лучшую жизнь. Гахён понимающе мычит. Раздаётся противный звон микроволновки. Она достаёт свою тарелку с макаронами, покрытыми расплавленным сыром, и отходит. Бора морщится от запаха. Может, ей повезет хоть в чём-то и Юхён не любит сыр? — Бедная девочка, — говорит Гахён. — Светлая ей память. Микроволновка гудит. Бора молчит. Гахен продолжает болтать. — Надо устроить ей посвящение. Мы люди гостеприимные. Надо создать хороших воспоминаний перед тем, как она сбежит отсюда. — Куда сбежит? Под мост? — От тебя можно и под мост, — соглашается Гахён, пытаясь пальцами вытащить пару макаронин и только растягивая сыр. Боре даже язвить не хочется. Она бы и сама уже с радостью оказалась где-нибудь под мостом. Ни рефератов, ни курсовых, ни тараканов, ни полуголых первокурсниц, не жизнь — мечта! Хотя что-то в словах Гахен есть. Никто, кроме Юбин, не съехал из её комнаты без нервного срыва. Даже мать Боры не справилась с её причудами за восемнадцать лет совместной жизни и радостно сбагрила её из дома при первой же возможности. Теоретически Бора может наскрести капельку сочувствия в своей изможденной душе. Эта мысль даже настраивает её на какое-то благостное расположение духа. А потом раздаётся визг. Бора оборачивается. В тот же миг Юхён отскакивает от раковины. Из её пальцев выскальзывает кружка, встречается с плиткой и разлетается на цветные осколки. Один из них замирает возле ног Гахён. По лицу Юхён расползается настоящий ужас, но она не шевелится, застывшая и вросшая в пол, только трясётся. Её выпученные глаза пялятся в какую-то точку на раковине, а губы буквально дрожат, будто вот-вот расплачется. Бора с Гахён переглядываются с равнодушно-бывалым видом. — Таракан? — буднично интересуется Бора. Юхён не отвечает. Гахён, аккуратно избегая осколков, подходит к ней. — Вау! — вскрикивает и обращает на Бору восторженный взгляд. — Он гигантский! Иди посмотри. Жирный такой. Охуеть. — Убей его! — пищит Юхён. — Чего?! — возмущается Гахён. — Если он так отожрался и не помер, значит крутой, прошёл естественный отбор. А ты чего добилась? Имей уважение! Ой, он такой тёмненький. Мне нравится. Давайте дадим ему имя? У Гахён глаза горят таким энтузиазмом, что Боре даже становится интересно, поэтому она тоже через осколки пробирается к раковине. Удивление вырывается из неё полувскриком. Там ползает реально чудовищно большой таракан, почти чёрный, так неспеша и солидно перебирающий своими лапками, словно давно познал жизнь от и до. — Это что, альфа-таракан? — Типа тараканий король? — Ага. Тараканий Всеотец. Будет Одином. Гахён задумывается. — Бора, у тебя есть какая-нибудь банка или контейнер. Свободные? Я хочу его поймать и размножить. — Вылупи Локи и Тора и посмотри, кто из них кого сожрёт. Глаза Гахён делаются по пять копеек. Она вскидывает палец. — Светлая голова! Тащи контейнер! Юхён пялится на них, разинув рот. Она выглядит восхитительно глупо с перекошенным отвращением и изумлением лицом — Боре даже приятно смотреть. — Вы… Она переводит взгляд с одной на другую. Бора с наслаждением отмечает, как у неё в глазах крошится в пыль здравый смысл. И почему-то она жалостливо глядит именно на Бору, словно ждёт от неё какого-то спасения. А что Бора? Она пойдёт за контейнером. Хочется же посмотреть на битву тараканьих Локи и Тора. Лучше Марвел! — Ёбнутые?.. — договаривает практически вежливо. Гахён разводит руками. — А что нам остаётся? Всё, что у нас здесь есть, это пиво, тараканы и драки по праздникам. А из законного — так только тараканы. Бора моментально вонзает в неё взгляд. — У тебя есть пиво? Гахён подбирается. Глаза бегают по серой плитке. — Нет. — Ты уверена? Гахён поджимает губы, нервно кусает. Взгляд Боры давит на неё, ни на что не намекая, но всё-таки припоминая некоторые вещи. Например, посуду, одолженную у Боры этак в прошлом году. — Всего две банки, — сдаётся Гахён. — Имей совесть, давай угостим новенькую. — Ха! — демонстративно извергает Бора. — Ей не до пива. — Злая ты, Бора. — Ничего личного. Гахён усмехается. Напоследок заглядывает в раковину, проверяя, на месте ли таракан, и добавляет, прежде чем уйти: — Меняю пиво на контейнер. — Обе банки. — Идёт. Юхён заметно никнет, дует пухлые губы, но поглядывает на осколки, оценивая ущерб. И вздрагивает, виновато съёживаясь, когда чей-то замученный голос раздается подле них: — Какого хера?.. — за ним звон осколков. — Уберитесь, блять! Юхён вздыхает. — Сегодня не твой день, — говорит Бора сочувственно — но не искренне. — Веник найдешь? — И чей, блять, суп?! Заберите!***
— Бора. — Чего? — А как вы тут моетесь? Выпив одну банку пива, она начала постигать дзен. Этот мир, несмотря на ужасы, которыми она занималась, почти стал ей полностью понятен. Прям как тому таракану в раковине. Пока не пришла Юхён с этим наитупейшим вопросом. Бора отрывает тяжёлый взгляд от тетради и упирается им в неё, надеясь, что он её раздавит и спасёт от мучений. Смотреть на Юхён не сильно приятнее, чем на дифференциальные уравнения — те хотя бы ни в чем не виноваты. Они спокойно существуют где-то независимо от Боры и доставляют проблемы, только когда она садится за домашку. А Юхён создает чёртовы проблемы каждую секунду своей жизни. Бора понять не может: это она решила выяснить, сколько чужих нервных клеток она способна убить за двадцать четыре часа? За последние три Юхён раз этак пять — по самым оптимистичным прикидкам — уронила телефон, просто сидя с ним в руках; заварила какой-то мерзкий доширак, которым провоняла вся комната; включила музыку в наушниках на такой громкости, что Бора слышала песни лучше, чем свои мысли; и вообще была такой беззаботной и весёлой, что Боре, пытавшейся учиться, хотелось либо прибить её, либо умереть. Это не говоря об идиотских вопросах по поводу всего на свете, которые непременно нужно было задать именно Боре. Она уже устала. Вот Юбин такой не была. Юбин практически всё время лежала, как гусеница закутавшись в одеяло. Не издавала ни звука и даже не шевелилась. Идеальная соседка. Но как она себе нашла богатенькую женщину с таким образом жизни — по-прежнему загадка. — А что? Тебе показать, как это делается? — интересуется Бора, и яда в её голосе достаточно, чтобы отравиться. Юхён опирается рукой на спинку её стула. Высокая, почти раздетая и ужасно раздражающая. Приподнимает уголок губ в нахальной ухмылочке и выговаривает сладко, нарочито хрипло: — Будь так любезна. Бору чуть не выворачивает. — Отвали, — любезно произносит она, возвращаясь к тарабарщине, написанной в её тетради. — Ну я серьёзно! Голос Юхён становится слёзно-умоляющим. Боре кажется, что она чувствует своей кожей тепло её полураздетого тела в возмутительной близости от себя. — Я пошла в душ. А там в одной кабинке отваливается лейка, в другой напора почти нет, а ещё в одной — воды! Я не понимаю, вы же как-то моетесь? Бора кивает на окно, по которому стекают дождевые капли. — Естественное омовение. Пользуйся. — Ну Бора! Бора устало поворачивается. Юхён смотрит на неё со слезливыми глазами и выпяченными в мольбе губами. Выглядит по-детски, если не опускать взгляд ниже — на плоский живот с чёртовыми кубиками. Нет, правда — кубики. Почему она действует Боре на нервы, а не рекламирует где-нибудь нижнее бельё или купальники? Бора с многотонным вздохом поднимается из-за стола, а Юхён продолжает возвышаться над ней слишком сильно. С Юбин такого не было. Они одного роста. Бора даже готова поклясться, что она выше! Они идут к душевым. Серый кафель местами залит целыми лужами воды, и пахнет там сыростью и смесью шампуней и гелей для душа. Бора оглядывает кабинки, думая, к какой предоставить Юхён инструкцию. Они на самом деле все рабочие, просто у каждой яркая индивидуальность, требующая своего подхода. Свою любимую Бора, конечно, не отдаст — ей конкуренты по утрам не нужны. Бора кивает на дальнюю, у которой прикрыта дверь. — Так там напор слабый… — возражает Юхён, но подходит, берясь за ручку. И с визгом отскакивает. Жёсткая подошва её тапок давит Боре прямо на пальцы. Она шипит и рычит от боли, впиваясь Юхён в бок, чтобы устоять. С ручки на дверь сползает таракан. — Подросток, — кряхтит Бора, наклоняясь, чтоб размять пострадавшие пальцы. — Что? — переспрашивает Юхён слабым голосом и жмётся к Боре, словно этот несчастный таракан вот-вот бросится на неё и убьёт. — Он среднего размера. Поэтому подросток. А теперь смотри, как это делается. Бора кладёт ладонь на худое плечо Юхён, настойчиво игнорируя тепло-шёлковое ощущение под пальцами, стаскивает с одной ноги тапок и замахивается. Когда таракан выползает практически на середину, Бора уничтожает его одним метким ударом. Юхён дёргается от оглушительного хлопка. — Вот, — хмыкает Бора, демонстрируя подошву с прилипшим расплющенным тараканьим трупом. — Он такой мерзкий, — плачется Юхён. — Привыкай. Здесь и на кухне их полно. В нашей комнате нет. Если заведутся — это из-за тебя. Юхён будто вот-вот расплачется. Ох уж эти первокурсники. Стоит отправить её в гости к Гахён на денёк — либо помрёт, либо научится относиться к тараканам философски. Бора заходит в душевую кабинку. — А теперь смотри ещё фокус. Она проверяет смеситель и убеждается, что Юхён просто не переключила с крана на душ. А кран тут был разве что во времена динозавров. Бора делает «фокус» и невозмутимо поднимает лейку. Наводит на Юхён и выкручивает холодную воду на полную. Округлившиеся глаза и режущий по ушам визг приносят ей непередаваемое наслаждение. Бора прямо чувствует, как чужие страдания бальзамом обволакивают её измученную душу. Юхён, наверное, тысячу раз пожалела о выборе одежды. И правильно. Нечего. Бора заходится хохотом. Она пытается извернуться, когда Юхён бросается на неё, пытаясь выхватить лейку вместо того, чтобы просто сбежать. Вынуждает отступить, врезаться в стенку. Ледяная вода смачивает штаны, стекает на голые ступни и жалит кожу жутким морозом. Бора верещит, брыкается, но Юхён вырывает лейку из её ослабших пальцев — и мстит. Холод бьёт ей в лицо, сползает по шее, липнет с футболкой, спирает дыхание. Слышится сбивчивый, но довольный смех Юхён. Бора вслепую нащупывает смеситель. Вешает шланг и вытирает лицо футболкой. Юхён перед ней не выглядит пострадавшей. Только кожа местами в мелких каплях, топ липнет к ней плотнее, и с кончиков волос капает на голые худые плечи. Бора ожидала увидеть недовольное, озлобленное или обиженное лицо, услышать что-нибудь грубое в свой адрес или хотя бы возмущенное, но Юхён всё делает вопреки Боре. Она мягко улыбается и говорит: — Тебе идёт. Бора фыркает. — Что? Быть мокрой? Губы Юхён опять изгибаются в той ухмылочке, которая Боре очень не нравится. Она готовится атаковать в ответ чем-нибудь язвительным. — Улыбаться. И давится словами. Теряется. Мысли путаются, и руки становятся какими-то мешающимися и лишними. Бора сцепляет их в замок. Молча смотрит на Юхён, не зная, что делать с лицом, что говорить — или молчать? — поглощаемая странным чувством, которое совсем ей не по душе. Растерянностью. — И твой смех, — говорит Юхён. — Ты всегда так смеешься? — Как? — Как стая дельфинов. Вмиг отпускает. Бора испепеляет Юхён взглядом и уходит в комнату, сбрасывая остатки непрошеного волнения.***
— А что это за бумажка? Юхён стоит в проходе, разглядывая лист, приклеенный на дверь с внешней стороны. Бора отрывается от видео с щенками (последнее, на чём держатся её нервы), чтобы бросить в неё немым вопросом: «Тебе понадобилась неделя, чтобы его заметить?» — Тебя не только мыться, но и читать нужно научить? — Правила… — Браво. — Почему тут описано, как правильно стучаться? Юхён глядит на Бору, вопросительно заломив брови. Не получив ответа, продолжает читать. — Для кого это вообще? — Для всех, — тяжело выдыхает Бора. — Даже для коменданта. Она им следует, между прочим. Юхён наконец переступает порог, прикрыв за собой дверь. И не сводит с Боры насмешливого взгляда. Он такой наглый и раздражающий, вот натурально провоцирующий врезать. Бора, конечно же, против насилия, но ведь может и спровоцироваться. Такими-то темпами. — А, тут ещё одна. — Юхён принимается рассматривать листок на внутренней стороне двери. Надо было сразу ей показать, Бора как-то не подумала. Может быть, зная местные правила, она бы не так раздражала. — Не ругаться, — читает Юхён. — Ебать, ты типа культурная? У Боры дёргается глаз. Она усиленнее смотрит в экран, пытаясь остудиться видом милейших щенков. Бора хочет много денег, жить одна и собаку. А не это всё. — Не шуметь. Не шуметь после… Восьми вечера? У тебя всё нормально? Не водить никого. Не разводить грязь. Пользоваться наушниками. Не есть сыр. В смысле? — Ненавижу сыр. — Совсем? Весь? — Да. — Ты что, — вполголоса спрашивает Юхён, как будто произносить подобное вслух неприлично, и смотрит так, вылупилась прямо, — не ешь пиццу? — Ага. — Пизде-ец, — тянет Юхён, медленно шагая к своей кровати, при этом не сводя с Боры пораженного взгляда. — Я щас кину в тебя чем-нибудь, — убийственно спокойно произносит Бора. — То есть сыр есть нельзя, а кидаться в людей предметами можно? — Не в людей — в тебя. Юхён издаёт какой-то дурацкий протяжный звук обиды, дует губы и продолжает зачем-то пялиться на Бору. Она буквально чувствует на себе её назойливый взгляд, и, надо сказать, ощущения не более приятные, чем ползущий по коже таракан. Бора пытается игнорировать, как может. — Ты смотришь видео со щенками? Мило. Я рада, что ты хотя бы любишь животных, а то мне уже стало страшно, что ты… — Я не люблю кошек. Повисает продолжительная, глубочайшая тишина. Бора даже отрывается от телефона и кидает на Юхён взгляд, чтобы насладиться произведенным эффектом. У Юхён в глазах ужас. — Юбин не говорила, что жила с дьяволом. — По-моему, это кошки — дьявольские отродья. — Они милые и красивые! — Это уловка. Они специально так выглядят, чтобы нравиться и скрывать свою тёмную сущность. — Я-ясно. Юхён молчит какое-то время. Взгляд по-прежнему не сходит с Боры, и у неё что-то возникает вдруг нехорошее предчувствие. Она гасит экран и встречается с ней глазами. Юхён ухмыляется. — Прямо как ты, да? Бора почти швыряет в неё телефон.***
В шестидневке плохо всё. Боре кажется, что она ненавидит воскресенья больше всех остальных дней недели. Предполагается, что нужно отдыхать, но Бора только целый день варится в мыслях о том, что назавтра нужно опять блуждать по кругам ада. Если, конечно, не проводит его целиком за учёбой и бытовыми делами. Как сегодня. Она варит гигантскую кастрюлю супа, которого, если планеты встанут в ряд или Бора окажется под счастливой звездой и он не прокиснет в холодильнике, ей должно хватить почти до самого конца недели. И всё бы ничего, ей нравится готовить — не уборка, конечно, но тоже расслабляет. Да только Юхён тоже тут. Нет, она в наушниках, к Боре не лезет и даже не смотрит в её сторону — но глаза-то мозолит! Сначала перемывает гору посуды, и Боре так весело наблюдать за тем, как она всякий раз вздрагивает, стоит какому-нибудь безобидному тараканчику выползти из-за раковины. А потом она притаскивает сковородку, бутыль масла и пачку наггетсов. Боре и страшно, и страшно любопытно поглядеть, что из этого выйдет. А то так вспомнишь, как у неё всё из рук валится, и кажется, что её появление у плиты — это угроза мировому порядку. Бора стоит у подоконника, расслабленно приглядывая за супом, побулькивающим на огне. Видит, как Юхён наливает масла, ставит сковородку нагреваться. Потом слышит шипение и шкворчание. Ладно, это всего лишь наггетсы в конце концов. Она отходит за прихватками, а когда возвращается. В нос ударяет запах гари. Юхён стоит, как статуя, застывшая в испуге и растерянности, а от её сковородки валит дым, поднимаясь к потолку. Бора награждает её убийственным взглядом, подавляя рвущийся наружу истерический хохот. Сейчас начнётся. — Внимание! Внимание! Пожарная тревога! Просим вас сохранять спокойствие и немедленно покинуть здание через ближайший выход! При звуке сигнализации Юхён бледнеет. Какая же идиотка… Бора не говорит ни слова, потому что если она откроет рот, то непременно помрёт со смеху. Она просто открывает все окна нараспашку и поднимает с плиты свою кастрюлю, собираясь поскорее ретироваться. Иначе тоже попадёт под раздачу, когда сюда поднимется вахтерша. Но в дверях вдруг появляется Гахён, жующая чипсы. Оглядывает задымлённое пространство, Юхён с Борой, запускает руку в пачку и флегматично выдаёт: — Чё, горим? — Эта дура сожгла наггетсы, — сообщает Бора. Гахён подходит и заглядывает в скороводку, с которой Юхён продолжает стоять как вкопанная у плиты. — О господи. У меня аж сердце кольнуло. За такое надо сажать, я считаю. — Я случайно, — слабым голосом отзывается Юхён. — Точно? Подумай. Если скажешь, что тебя довели, — Гахён кивает на Бору, — толкнули на грех! — будешь оправдана. — За наггетсы? — хмыкает Бора. — Нет, общагу. Наггетсы — это непростительно. Гахён звучно хрустит чипсами, качая головой, потом вдруг перестает жевать. Кивает в сторону выхода. — Слышите? Идёт. Ну я пошла. Я тут не при делах, просто мимо проходила и вообще, у меня дети! А вам здоровья. Бора тоже направляется на выход, аккуратно неся перед собой кастрюлю. — Удачи, Юхён, — бросает на прощание. В коридоре любезно здоровается с вахтершей и отправляется в комнату с ехидненькой улыбочкой на губах. Пока Юхён нет, Бора успевает съесть половину тарелки супа и убедиться, что нет ничего вкуснее еды, впитавшей дух чужих страданий. Разумеется, ничего страшного Юхён не сделают, зато какая эмоциональная встряска! Очень полезно в воспитательных целях. Юхён материализуется в комнате со словами: — Меня заставили написать объяснительную. Бора усмехается, чуть не выплюнув суп. — Поздравляю. За три — выселение. Юхён отвечает убитым взглядом. — Серьёзно? Вообще, нет. — Да, — кивает Бора. — Ну какая разница? Ты всё равно учишься на социолога, лучше начать привыкать к бездомной жизни пораньше. Юхён камнем плюхается на кровать. — Я не доживу до бездомной жизни, — гудит она. — Я сожгла единственную еду. Она утыкается лицом в подушку и перестаёт подавать признаки жизни. Совсем. Бора приглядывается, пытаясь углядеть признаки того, что она хотя бы дышит. Серьёзно, Юхён лежит совершенно неподвижно и тихо так долго, что Боре в голову ненароком закрадывается мысль, что она всё. Того. Померла. Бора задумчиво глядит на свою огромную кастрюлю, полную горячего, свежего супа. На мёртвую Юхён. Снова на кастрюлю. — У тебя есть глубокая тарелка? — спрашивает она, не отдавая себе отчёта в том, что делает. Отрицательное мычание. — Тогда помой мою. Юхён отрывает голову от подушки, обращает к ней своё уставшее лицо. — Ты издеваешься? — Нет, — хмыкает Бора. — Ты собираешься есть суп из блюдца? — Чего? Как же она бесит, думает Бора, закатывая глаза. — Если хочешь есть — вали мыть тарелку, идиотка. Она делает вид, что не замечает изумлённого и благодарного взгляда Юхён.***
Жизнь с Юхён, с одной стороны, оказывается не такой невыносимой, как Боре думается поначалу. По одной чудесной причине: большую часть времени её попросту в комнате нет. Бора понятия не имеет, где она, ей на это фантастически плевать. Главное, что вечерами никто не мешает ей писать, решать, читать, зубрить и лежать, тупо пялясь в потолок. Бора сталкивается с обратной стороной всего этого, когда одной ночью её из сна вырывает звук распахнувшейся двери. Она сперва не понимает, что происходит, только чувствует чудовищную злость. Потому что ей снился отличный сон, в котором она закрывает всю сессию автоматом, а теперь у неё даже не выйдет насладиться этим сполна из-за… Юхён, врезавшейся в шкаф и, кажется, опять уронившей свой телефон. Юхён, которая камнем валится на кровать и рука её безвольно виснет с края. Юхён, чьё дыхание странно протяжное и тяжёлое. Бора садится. Не то чтобы она переживает — нет, конечно. Ей всего лишь не хочется с утра обнаружить труп по соседству. Поэтому она берёт телефон и включает фонарик, светя на длинный чёрный мешок по имени Юхён. Юхен протестующе хнычет и жмурится. Даже не пытается отвернуться или закрыть глаза рукой, прячась от света. Неподвижно валяется, не разувшись и в куртке, и брови у неё болезненно нахмурены. — Что с тобой? — спрашивает Бора. — Сейчас… — Что? — Вырвет, — выдавливает Юхён слабым, смазанным голосом, ещё ниже, чем обычно. Бора кривится в отвращении. — Ты бухая? Юхён зажимает себе рот и грузно переваливается набок, сгибаясь надвое. Бора реагирует быстрее, чем успевает подумать — подскакивает с кровати, хватает со шкафа тазик, выкидывает оттуда половую тряпку и ставит его у подножия кровати. Юхён не шевелится. Боре пол холодит голые ступни, и ей бы по-хорошему залезть обратно под одеяло и доспать свои пару часов, но она продолжает стоять над Юхён и смотреть на её страдания. Даже без злорадства. — Воды надо? — со вздохом спрашивает Бора. Впрочем, ответа не дожидается, а включает свою настольную лампу, чтобы не слишком много света, но и не сидеть совсем в темноте. А потом порывается взять со стола Юхён её кружку — теперь со Спанч Бобом, какая мерзость, — но та вся коричневая и с кофейным осадком на дне. Бора закатывает глаза. Наливает воду в одну из своих чистых кружек и ставит её рядом с тазиком. Слава Богу, пока чистым и пустым. Юхён, как умирающий в пустыне, тянет к воде руку. Её слабые пальцы дрожат, и полкружки она разливает на себя, пока пытается, не поднимаясь, смочить сухие губы. Смачивает же куртку и рубашку. — Разденься, — вздыхает Бора. Замечает песок, засыпавший изножье кровати, и добавляет: — Хотя бы разуйся. Даже такое простое действие вызывает у Юхён уйму проблем. Она скользит носком одного кроссовка по другому и только шаркает, дёргаясь, как в конвульсиях. Зрелище такое жалкое, что Боре даже совестно злорадствовать над подобной беспомощностью. Она помогает Юхён снять кроссовки и кое-как стаскивает с её неповоротливой долговязой туши куртку. На этом, в принципе, она считает свой долг «помоги ближнему своему» исполненным. — Не уходи-и. Тихо и хрипло. Бора недоуменно оборачивается и видит, как Юхён, спрятав пол-лица в подушке, глядит на неё осоловелым взглядом и тянет к ней руку. Умоляюще. Бора хмурится. — Чего ты мычишь? Юхён в ответ действительно — мычит или даже хнычет, медленно переворачиваясь набок. Она прижимает к груди подушку и смотрит на Бору блестящими туманными глазами. — Хочу… обниматься, — выговаривает смазано и еле ворочая языком. — А я хочу — спать. — Ну Бо-о-ора-а-а. Бора кривится от отвращения, но жалобный вид, эти щенячьи глаза, тот факт, что Юхён***
Жизнь и раньше была не сахар, но раньше Бора понимала, что не так и что с этим делать. Всё не так. Смириться. Теперь не так всё плюс Юхён. Что делать? Без понятия. Это какой-то кошмар. Невыносимый и истощающий кошмар. Бора не понимает, что с ней происходит, но каждый раз, когда Юхён ошивается где-то поблизости, она чувствует себя как на иголках. От чьих уколов у неё вскипает кровь. А Юхён находится рядом не то чтобы очень часто, точнее, Бора не так уж часто бывает в комнате. Она тонет в парах и консультациях, приползая из университета иногда под ночь. Но что уходя на учёбу, она видит Юхён, что приходя с неё — и такое чувство, будто Юхён вездесуща и не дает свободно вдохнуть. Бора оттого раздражительнее обычного. А когда она раздражена… — Господи боже мой! — вопит Гахён, выглядывая из комнаты. — Нахера ты коридор драишь под ночь, дура? Не забирай хлеб у наших уборщиц! — Может быть, мне стоит платить их зарплату, — шипит Бора, агрессивно натирая линолеум до блеска. У неё почти растрепался хвост от прилагаемых усилий. — В тебя что, бесы вселились? — Хуже. Гахён приваливается к дверному косяку, благоразумно не переступая порога своей комнаты. Смотрит покровительственно. — Ну рассказывай. Что случилось? Бора останавливается, перехватывая швабру, как боевой посох; сдувает прядку, опустившуюся на нос, и впивается в Гахён взглядом. — Ты подежурила на кухне? Час остался. Гахён выпрямляется. Вскидывает голову. — Ну не хочешь, не рассказывай. Я что, настаиваю? Я не настаиваю. Чё ты сразу, а? Пошла я. — Она окидывает Бору оскорблённым взглядом с ног до головы. — Не буду мешать медитировать. Бора тогда вычистила весь коридор и кухню в придачу. Это почти не помогло. У неё нет времени мыть всю общагу, да и какой толк, если после она вернётся в комнату и найдёт там, конечно, полуголую Юхён, вытянувшуюся на кровати таким образом, что первым, что Бора увидит — будут её возмутительно длинные и идеально худые ноги. А потом Юхён непременно на неё обернётся и скажет: «Привет. Как дела?», — дружелюбно и с какой-то надеждой. И Бора, уставившись в пол, тоже пробурчит приветствие и ответит: «Нормально», а после забьётся в свой угол до следующего утра, сгорая от бесконечного — давления. Что это за жизнь такая?***
В этот день Бора просыпается в отвратительнейшем расположении духа. Настолько мерзком, что её бесит не просто всё, а даже собственное ужасное настроение. Вдобавок её начинает потряхивать, как только она натыкается глазами на подготовленные с вечера конспекты, по которым она будет повторять перед экзаменом. Сессия — худшее время, в которое Бора становится худшим человеком. Её просто разрывает от тревоги и нервов. Сердце бьётся как ненормальное при каждой мысли о том, через что ей нужно пройти через несколько часов, и в неё не полезет завтрак, она не сможет ничем другим себя занять и ни о чём другом не сможет думать. Это она точно знает. Но ей необходимо как-то отвлечься, иначе до экзамена она просто не дотянет. Поэтому Бора совершенно случайно слишком активно шаркает тапками по полу, слишком сильно грохочет тарелками и кружками, слишком громко хлопает дверью, пока ходит туда сюда по десять раз в минуту. И постоянно она поглядывает в сторону Юхён, которая сначала закрывает одеялом голову, потом начинает ворочаться, совсем исчезает под одеялом и в конце концов, когда Бора с торжественным бряцаньем на пол-общаги водружает на стол кружку с ложечкой внутри, — она не выдерживает. — Блять, а ты не можешь ещё громче? Юхён выглядывает из-под одеяла, взъерошенная, лохматая и такая злая, что Бора почти улыбается. — Тебе напомнить правила? — елейно тянет Бора, кивая на бумажку на двери. — Тебе сказать, куда ты можешь их засунуть? Улыбка всё-таки расползается по её лицу. Её пробирает дрожь — какого-то ненормального облегчения. — Напоминаю: материться нельзя. Юхён пялится на неё безжизненным взглядом. — Иди. Нахуй. — Тц. Что за воспитание! Вставай. Помоешь пол. — Какой пол?.. — Ну вот этот самый. — Какой пол?! Время шесть утра! — А что, — удивляется Бора, размеренно попивая кофе, — есть комендантский час на мытьё полов? Юхён отчаянно полурычит-полустонет, трупом грохаясь на кровать и накрываясь одеялом. — Боже, иди куда шла, — глухо доносится оттуда. Бора шумно прихлёбывает из кружки. — У меня экз только третьей парой. — Экз? — Юхён вдруг резко садится и срывает с себя одеяло. — Не могу даже найти сил пожелать тебе удачи. Уж прости. Бора ухмыляется, но кофе встает ей поперёк горла почти сразу, как она нехотя, невольно, совсем того не желая, окидывает Юхён взглядом. Каждый раз, как она смотрит на Юхён, ощущается ударами плетью. Больно и жжётся. И почему-то хочется ещё… Сейчас, глядя на взлохмаченные светлые волосы, едва касающиеся хрупких плеч, на заспанное лицо, изящные кисти рук и острые коленки, Бора думает одну вещь. Юхён ужасно красивая. Да, вот так вот. Она дылда, которая не понимает, как пользоваться своими длинными конечностями, выглядит глупо большую часть времени и имеет нездоровую тягу раздеваться. Но Бора признает. Юхён красивая. И может быть. Чисто теоретически. Можно предположить. Что она чуть-чуть Боре нравится. Капельку. Такую же крошечную, как маленькие тараканчики. Отвратительное расположение духа возвращается следом за этими разрушительными мыслями. Потому что Бора, в общем-то, не знает, что делать со всем этим. Не знает, хочет ли. И вообще, может, ей кажется? Мало ли красивых девушек вокруг. Гахён вон тоже красивая и что теперь? Бора никогда не простит Юбин такой подставы. Ни в жизнь. Юхён перекидывает через плечо полотенце и уходит. Возвращается с мокрыми волосами, пахнущая сладковатым шампунем и гелем для душа. С лица стёрлись следы раздражения, и она кажется даже довольной. Вот бы Боре так быстро отходить от всего. Единственная радость в том, что экзамен разом перестал казаться такой большой проблемой. Стоило ей подумать об этом, как Юхён, насыпав в тарелку хлопьев и залив молоком, поднимает на неё глаза и спрашивает: — А что за экзамен, кстати? — Философия. — Понятно. Мне кажется, из тебя фиговый философ. — Почему это? — Ты, — Юхён указывает на неё ложкой, — даже не ноешь. И не сидишь в экзистенциальных кризисах. Ты просто бесишься, моешь всё, что видишь, и издеваешься надо мной. — Не вижу связи, — ворчит Бора. — И тупишь вдобавок. — Я туплю?! Это ты мне говоришь?! Юхён зачерпывает ложку хлопьев с молоком, набивает ими рот и согласно мычит. Она несколько минут молча ест, хотя Бора чувствует, что ей ещё есть, что сказать. И она не ошибается. — Но даже тебе ничто человеческое не чуждо. Где-то глубоко-о-о в душе. Ты была очень милой, когда я напилась. Бору прошибает холод. — Мне понравилось лежать у тебя коленках, — говорит Юхён и подмигивает: — Повторим?***
Она не сдала. И провалилась с оглушительным позором. Как будто кто-то очистил её мозг от всей полезной информации, как только она переступила порог аудитории. Она сидела перед преподавателем, как рыба — немая и глупо раскрывающая рот. Он решил, что она не готовилась. Бора не готовилась?! Бора готовится ко всему! Всю свою чёртову жизнь она тратит на то, что готовится — ходит на все пары, пишет конспекты, делает презентации, рефераты, всю домашку, учит. Она готовилась! И не сдала. Одногруппники говорили: «Ничего страшного. Пересдашь». Боре только обрушившееся на неё бессилие помогло никому не врезать. Ничего страшного?! Пока она едет в общагу, её окутывает апатия. Она всё пялится перед собой, в одну неопределённую точку, и у неё нет сил даже думать. Она чувствует себя пустой и лёгкой, как полая пластмасска. Очень жалкой. И кажется, по ней всё это прекрасно видно, потому что, как только Бора влетает в комнату, Юхён обеспокоенно подскакивает с кровати. — Что случилось? Бора рванными, полуистерическими движениями снимает с себя куртку и швыряет в изножье кровати. Она даже не разулась. На Юхён не смотрит. Молча валится на кровать и отворачивается к стене, прячась от всего этого раздражающего мира. Тишина мёртвая и звонкая. Бора думает: Юхён молодец, что не стала лезть. Иначе Бора бы выселила её собственноручно. Ей не нужны вопросы, тем более — утешения. Все говорят одно и то же, все говорят чушь, которая только бесит и расстраивает. Юхён и так бесит, ничего не делая. — Бора?.. Рано похвалила. Снова тишина. Бора вообще не слышала ни шороха, Юхён, что ли, так и стоит? И что, и сверлит глазами её спину? Господи. — Ты была права. Из меня хуёвый философ, — говорит Бора ледяным тоном. Молчание. Славно. Бора закрывает глаза и надеется поскорее закончить этот день. Конечно, она долго будет его вспоминать. До следующей сессии. Не зря она проснулась в таком отвратном настроении — предчувствовала. Может, завтра будет не так мерзко. Сознание Боры начинает потихоньку проваливаться в темноту. Стук пластика, шорох, шарканье тапок по линолеуму, открывается дверь. Тишина. Снова открывается дверь, снова шарканье тапок, снова шорох… Бульканье? Плеск? — Что ты делаешь? — недовольно мычит Бора и оборачивается. Юхён стоит с шваброй в руках, а возле ног у неё ведро. — Мою пол. Ты наследила. Прости, что не в шесть утра. Бора лишь теперь замечает мутно-серые пятна растаявшего снега, оставшиеся с её ботинок. Её вдруг колет раздражение на саму себя. Она с каким-то колебанием продолжает смотреть на Юхён, чувствуя, что нужно что-то сказать, но в голове совсем пусто. Только в груди начинается скапливаться жгучий стыд. Бора наблюдает за тем, как Юхён спокойно избавляется от грязи, слегка неуклюже, но эффективно орудуя шваброй, и её жалит неожиданная мысль. С чего она, собственно, взяла, что Юхён собиралась её утешать? Бору-то, которая невзлюбила её с первого взгляда и не даёт ей житья до сих пор? Которая испортила Юхён утро, просто потому что у неё было ужасное настроение? С Юхён бы сталось просто плюнуть ей в лицо. А она моет пол… Бора ложится на спину, упирается взглядом Юхён в спину и тихо произносит: — Я не сдала. Юхён мимолётно оглядывается на неё, поправляя рукой волосы. Бора очень внимательно следит за этим жестом и любуется тем, как они рассыпаются после. — Я догадалась. И всё. Вот и поговорили. Молчание кажется Боре до того неловким и глупым, что она жалеет, что вообще раскрыла рот. Но она уже это сделала, и теперь в ней бьётся какая-то потребность говорить. Она хочет что-нибудь сказать и хочет, чтобы Юхён послушала и… Она не знает, что «и». — Я… я не знаю, почему так расстроилась… — У тебя синдром отличницы. Бора умолкает, уставившись на Юхён. — Это ещё и первый раз, да? — уточняет Юхён. Бора тихонько кивает, хоть на неё и не смотрят, но Юхён ответ улавливает. — Ну вот. Поэтому и расстраиваешься. Она вдруг выпрямляется, такая абсурдно изящная со шваброй в руке, и значительно приподнимает брови, глядя на Бору: — Надо было оставить так. Специально для тебя. — Что? — Чтобы ты увидела следы своих косяков, — она улыбается с этого дурацкого каламбура, — и поняла, что никто от этого не умер. — Но от этого косяка я могу умереть, — возмущается Бора. — Я слетела со стипы. У меня и так не было денег, а теперь их тем более нет! — Как будто там миллионы. — У меня повышенная! Была… — Ах, да, ты же отличница. Ничего, Бора, все падают, — поучительно произносит Юхён, выжимая тряпку. — Пиздец… — Не ругайся. Правила. — Заткнись! Какого хера ты вообще учишь меня жизни, ты первокурсница! — Ой, боже, а тебе на втором курсе уже на пенсию пора, да? Ты ведешь себя хуже меня. — Хватит меня попрекать! — Кто, если не я? Остальные тебя боятся. — Вот именно, — внушительно припечатывает Бора. — Боятся и уважаются. — Только боятся. Ты их бесишь. — А ты бесишь меня. Юхён выдерживает многозначительную паузу. Уголки её губ приподнимаются в той самой нахальной ухмылочке, которую Бора терпеть не может, потому что всегда эта ухмылка выбивает землю из-под её ног. Юхён ухмыляется. И медленно, грациозно вышагивая длинными ногами, идёт к Боре. Сердце Боры панически разрывается с каждым её шагом. Ей хочется отвернуться, забиться в угол, спрятаться под одеялом или выпрыгнуть в окно, потому что она уверена, что Юхён видит каждую эмоцию на её лице и видит пылающие щёки. И всё понимает. Даже то, чего не понимает Бора. Бора лежит, как парализованная, и даже не моргает, когда Юхён возвышается прямо над ней. Время замирает. Ухмылка пропадает с её лица, но становится — хуже. Юхён смотрит так пронзительно, так чувственно — так, что Бору заливает жар, всё тело нагревается, накаляется, плавится, и ей кажется, что она начнёт задыхаться — Стоит Юхён наклониться. Бора привстает в жалком порыве спастись. Воздух вдруг пахнет сладко и дурманяще, становится тяжёлым и густым, и Бора дышит тяжело и оглушительно шумно. Чувствует на плече горячую ладонь. Волосы Юхён касаются её лица. Дыхание обжигает ухо. Юхён заговаривает низко, хрипловатым, медовым голосом: — Так сильно бешу, что ты хочешь убить меня взглядом? У Боры темнеет в глазах. — И поэтому постоянно на меня пялишься? Она не дышит. В животе стянуло, и ей до стыдного горячо и жарко везде. Бора ощущает руку Юхён на своём плече, которая просто лежит, даже не сжимает, просто касается её, просто сводит её с ума. И она хочет. Её руки. На…***
Юхён возвращается через пару минут, водружает ведро на место и неожиданно шуршит одеждой. Жужжит молния её куртки, обуви, и она молча уходит. Бора всё это время лежит лицом к стене, сжавшись в жалкий комок стыда, желания и неопределенности. Оставшись одна, она в отчаянии колотит по кровати кулаками, едва не крича. Что это было? Она всё видела. Бора такая очевидная? Она была уверена, что в любой момент времени её лицо представляет собой воплощение слова «недовольство». Господи, какой стыд! И что ей теперь делать, как вести себя после этого, как им вообще жить в одной комнате?! Бора чувствует себя настолько опозоренной, что у неё мелькает вполне серьёзная мысль съехать. Лучше жить под мостом, чем с Юхён, которая думает о ней неизвестно что. Она же могла сделать вид, что ничего не видела. Могла не обращать внимания, и всё было бы отлично. Замечательно. Юхён что, её провоцирует? На что? Бора с ужасом и ненормальным трепетом ждёт её возвращения. И надеется, что она больше никогда не переступит порог этой комнаты, в то же самое время. Юхён нет полчаса, час. Бора пытается уснуть, но и её тело, и мысли пребывают в какой-то лихорадке. Она без конца прокручивает в голове слова Юхён, в точности воспроизводит звучание её голоса и тепло её тела. И Бору саму покрывает мурашками с ног до головы, и она не в состоянии думать о сне. Думать она может только о том напряжении, которое копится и копится, заполняя её тело, как воздушный шарик. Боре жизненно необходимо, чтобы кто-нибудь проткнул этот шарик иголкой. Стоит двери распахнуться, как у Боры чуть сердце не выскакивает из груди. Она испуганно глядит на Юхён, у которой в руках внезапно куча пакетов. — Что это? — лепечет Бора. — Еда. — Юхён разувается и проходит дальше, ставя пакеты на кровать. — Хотела взять пиццу, а потом вспомнила, что ты не любишь сыр. Как так, Бора? Спанч Боб тебе не нравится, потому что он похож на сыр, да? — Еда? — глуповато переспрашивает Бора. — Еда. Ты же бедная студентка. Вот я тебя покормлю. До Боры с трудом доходит смысл происходящего. А Юхён тем временем достаёт из одного из пакетов несколько банок и ставит на её стол. — И пиво. Запьёшь горе. — Я не… запиваю горе… — Да? Ну ладно. Оставь на потом. Или я выпью. Юхён раскладывает на столе бургеры, картошку, курицу, какие-то пирожные, напевая себе что-то под нос и не обращая на Бору внимания. А Бора… Чувствует себя потерянной. Она ничего не понимает. — Зачем?.. Ты… Бора мнётся, разглядывает свои руки, перебирая в голове слова. Она знает, что говорить и делать, когда кто-нибудь мусорит на кухне, шумит, одним словом, действует на нервы, но что делать… Сейчас? Юхён смотрит на неё, и Бора в её глазах снова видит звёзды. — Не знаю. Ты просто… Ну, ты не бросила меня умирать, вот и я… — Она невнятно машет руками в воздухе, пытаясь что-то изобразить. И, сдавшись, просто улыбается. У неё такая милая улыбка. Бора не замечала. Она кусает губы. Надо сказать «спасибо». Это точно будет не лишним, Бора это понимает. Но думая о том, что после пола, сломанного душа, тараканов, правил на двери, после всего, что Бора сделала, Юхён припоминает ту единственную дурацкую ночь, когда Бора всего-то налила ей воды да придержала волосы; думая об этом, она чувствует, как её затапливает настоящей, искренней — благодарностью. И у неё не получается выдавить «спасибо», потому что к горлу подступают слёзы. Бора опускает голову. Всхлип вырывается против воли. — Бора? Эй, ты чего? Бора! — Юхён падает перед ней на колени, но не пытается заглянуть в лицо. — Да не плачь ты, я вытащу весь сыр из бургеров. Бора усмехается сквозь слезы, которые беспрерывно бегут по щекам, капая на её штаны. Юхён вдруг встаёт. — Придумала! Ложись ко мне на колени. Это как плечо, только лучше. С каждый словом Юхён рыдания пробирают Бору всё сильнее. Она не замечает, как её голова действительно оказывается на чужих коленях и как она делает ровно то же, что Юхён в ту ночь — утыкается куда-то ей в живот. И безбожно пачкает её толстовку слезами. Юхён зарывается пальцами в её волосы. — Чего ты плачешь? — Не знаю, — мычит Бора. Она млеет от ощущений пальцев, ласково перебирающих её волосы, и потихоньку успокаивается. — Ты будешь пить? — полусонно спрашивает Бора. Под касаниями Юхён у неё слипаются глаза. — А что? — Ты хотела обниматься в прошлый раз. — Я так сказала? И ты запомнила? Что ещё помнишь? — Что тебе тут не нравится. И что я злая. — М-м-м, ну это правда, — насмешливо тянет Юхён. — Хотя второе нивелирует первое. — Это как? — Я думаю о том, как ты меня достала, больше, чем обо всём остальном. Бора улыбается в складки толстовки. — Какое совпадение. Я тоже. Это ты виновата в том, что я слетела со стипы. — Ты так много думала об мне, что не смогла сосредоточиться на экзамене? Бора приподнимается с колен Юхён. Та снова ухмыляется, но в глазах у неё — смущение и звёзды. Бора рассматривает её лицо, как будто видит впервые. И в такой близи, так открыто она и вправду смотрит на него впервые. Чем дольше смотрит, тем меньше мыслей в голове, тем тоньше связь с реальностью. И когда потухает ощущение, что мир вокруг вообще существует, когда Бора не отдаёт отчёт ни одной своей мысли, ни одному чувству и действию. Она делает это. Целует Юхён. Стоит Боре ощутить на лице её горячее дыхание, как её охватывает дикий голод. Трясущимися руками она впивается Юхён в плечи, ни на миг, ни на долю секунды не отстраняясь от её губ, целуя нетерпеливо, жадно, перехватывая каждый прерывистый вздох. Бора ненавидит Юхён в эти мгновения как никогда сильно, потому что именно сейчас, когда Бора может, хочет, нуждается в том, чтобы касаться её всюду, Юхён завёрнута в толстовку. От злости Бора кусается. И чувствует, как пальцы Юхён практически до боли впиваются в её талию, как она твёрдо сжимает её ладонями, заставляет Бору задыхаться от желания и тянет её к себе. На себя. Бора взбирается к ней на колени. И в ту же секунду Юхён утыкается носом ей в шею, мажет по коже горячими, влажными губами и жарко, хрипло шепчет: — Как быстро мы перешли от ненависти к любви. Юхён сжимает её обнажённые шортами бедра, так сильно и так близко, что Бора почти срывается, почти издаёт жалкий, хныкающий звук, потому что ей так жарко, так хочется всего и сразу, но она просто не может опуститься так низко. — К-какой любви? — У нас не любовь? Бора открывает рот, чтобы ответить, и в этот самый момент чувствует, как ладони Юхён оказываются у неё под футболкой. Слова стрянут в горле, а Бора дрожит, извивается в её руках, ёрзает на коленях, и Юхён с огромной силой вжимает её в себя одной рукой, другой издевательски медленно задирая футболку, ведя кончиками пальцев выше и выше. — Ты что-то хотела сказать? Низкий, томный голос Юхён заставляет в животе Боры всё скрутиться до ноющей боли. — Н-не… Она вдруг чувствует на шее горячие губы. И понимает, что если попытается выдавить хоть что-нибудь — это будут не слова, только неразборчивые, жалкие всхлипы, и тогда она сгорит со стыда за то, как сильно она наслаждается всем, что делает с ней Юхён. И как сильно она хочет большего. — Нет? Внезапно мир кружится. Бора оказывается придавлена, распластана на кровати с задранной до груди футболкой. Раздаётся глухой шорох, а потом Юхён наваливается на неё всем своим длинным телом, обжигая жаром своей кожи, и Бора чувствует себя под ней такой маленькой и беспомощной, такой нуждающейся, что она теряется, сходит с ума, цепляется за худые плечи Юхён, царапает ей спину, едва способная вдохнуть. И когда Юхён опускается на неё полностью, оказываясь меж её ног, Бора неосознанно, но совершенно бесстыдно разводит бёдра, прогибаясь — ей навстречу. — Не может быть, — шепчет Юхён ей прямо в ухо. — Дар речи, что ли, потеряла? Бора перестаёт дышать, сжимается, застывает. Все её ощущения, все чувства концентрируются на руке Юхён, которая медленно поднимается по внутренней стороне её бедра. И как только она чувствует пальцы Юхён, касающиеся её поверх шортов — Она безотчётно хватается за руку Юхён, прижимаясь теснее, и весь воздух вылетает из её лёгких с протяжным, дрожащим стоном. — Что-что? Я не расслышала. Можешь повторить? Бора вонзает ногти её в спину. Юхён, усмехнувшись, оставляет влажные поцелуи на её шее и ключицах и с такой медлительностью водит пальцами, что у Боры на глаза наворачиваются слёзы — потому что всего этого слишком много и ничтожно мало. Вдруг обдаёт холодом. Бора растерянно опускает взгляд, и встречается с чёрными глазами Юхён, которая нависает над ней, цепляя кончиками пальцев резинку её шортов. — Может, ты стесняешься? Бора жмурится. Ткань скользит по её ногам. — Странно. Тебе всегда было, что мне сказать. Она тяжело и шумно дышит, слабыми руками сминая простынь под собой. Волнительно вздрагивает, почувствовав поцелуй на бедре. И вся напрягается, забывает, как дышать, когда горячее дыхание задевает её между ног; трясётся, разрывается между желанием расплакаться от того, какой уязвимой, беспомощной и умоляющей она выглядит в глазах Юхён, и желанием — вжаться в её лицо. Между — я тебя ненавижу. И, пожалуйста — Быстрее. — Давай, Бора. Я внимательно слушаю. Ещё мгновение Бора успевает подумать, что — нет, она не доставит Юхён такого удовольствия. Ровно до того момента, пока не чувствует на себе её горячий язык. У неё срывается дыхание, и в этой мимолётной тишине она слышит снизу, оттуда, оглушительный хлюпающий звук и за ним низкий, довольный стон Юхён. И это становится последней каплей. Бора рассыпается. Мечется на кровати, и каждое смазанное движение Юхён заставляет её захлёбываться стонами. У неё судорожно дрожат бёдра, покрытые красными отпечатками пальцев Юхён, и её тело раскаляется и наполняется таким жаром, что больше всего на свете Боре хочется — взорваться. Она беспомощно хватается за затылок Юхён и хнычет, жалко двигая бёдрами и не контролируя ни единого звука, вырывающегося из её рта: — Юхё-ён… Бора едва разбирает это, но она чувствует прокатившуюся от губ Юхён вибрацию, когда она издаёт нечто похожее на рык. Давление пропадает, остаётся только болезненная пульсация и пустота. Бора бросает взгляд вниз, трясущимися руками пытается притянуть лицо Юхён обратно и сбивчиво, тоненько плачется: — Н-нет… н-нет… — Нет? — с надрывом, задыхаясь, хрипит Юхён. — Ты такая эгоистка, Бора. Нижняя часть её лица вся блестит. Она пронзает Бору туманным, тёмным взглядом, который странно смазывается, и Бору как будто обливает лавой, когда глаза Юхён закатываются и она вдруг скулит. Тогда Бора понимает, что Юхён держит только одно её бедро, а другая её рука… Юхён утыкается лбом в её живот. — Не стыдно? И Бора видит, как вторая рука Юхён пропадает меж её худых бёдер и слышит тихие влажные звуки каждый раз, как она… Боже. Ей становится так душно, липко и горячо, что она больше не может терпеть. Она практически вдавливает Юхён в себя, сжимая её голову своими бёдрами, едва не заходится рыданиями, когда снова чувствует её мягкие губы, и неприкрыто пялится на руку Юхён, которая рвано двигается туда сюда, умирая от желания увидеть больше. В какой-то момент всё слишком, и она срывается в пропасть. Боре даже не хватает сил стонать. Её начинать бить крупная дрожь, и она прогибается в спине, неосознанно толкаясь Юхён в лицо, но удовольствие становится таким острым, что она отталкивает её от себя почти сразу. Тело обессиленно обмякает, но из неё ещё непроизвольно вырываются последние жалобные поскуливания. Юхён издаёт последний задушенный протяжный стон и валится рядом, обдавая её ухо шумным дыханием. — Молодец, Бора, — сладко тянет она. — Осталось сказать «спасибо». — За что это? — Ты себя не слышала? Краснея, Бора отворачивается от неё. Юхён раздражающе хихикает и чмокает её в шею, после чего укладывает голову ей на плечо и обнимает. — Так ты не ответила мне на вопрос. — На какой? — У нас теперь разве не любовь? — У меня не может быть любви с человеком, который носит носки со Спанч Бобом. Юхён фыркает. — Я могу их снять, если хочешь. Вместе со всем остальным. — Оставь, — говорит Бора. И вдруг смеётся. — Пусть на тебе хотя бы носки будут. Улыбка так и остаётся на её губах. Бора лежит, блуждая взглядом по потолку с кучей темным пятнышек, напоминающих тараканов, и неожиданно ловит себя на странном ощущении. Таком непривычном и малознакомом. Она сопоставляет его с тем, как приятно щекочут кожу волосы Юхён, как хорошо и правильно ощущается её рука на животе и мерное дыхание рядом с ухом. И тяжело выдыхает. Это что? — Ладно, хочу кое-что сказать, — произносит Бора. — М-м? Вот то самое? — Ты только не надумай лишнего. Это так, чисто предположение. — Оке-ей. — Возможно. Теоретически. Ну ты понимаешь, с какой-то маленькой долей вероятности… — Ну? Счастье? — Ты мне нравишься, — говорит Бора и застывает. Юхён тоже какое-то время не двигается, затем приподнимается на локте и смотрит на Бору своими щенячьими глазами. Молчит. Волнение успевает нагнать Бору и вцепиться ей в сердце. А потом на губах Юхён начинает медленно расползаться мерзкая ухмылочка: — Да. Я в курсе. Она произносит это сладким, самодовольным тоном, и Боре тут же хочется зарядить ей по лицу и забрать слова назад. — Ты мне тоже нравишься. С какой-то долей вероятности. Юбин всё-таки заплатит ей за такую подставу.