Цена

      — Так вот значит как? Рисуешь на заказ? Для всех, кроме меня! — дверь с громким хлопком отлетела к стене, и штукатурка осыпалась под ноги взбешённого Лиама. Глаза, его ясные глаза, сейчас выглядели как два тлеющих угля, а о фиалковом цвете напоминал лишь тонкий отблеск радужки, которую проглотил гнев.       Берт стоял спиной к входу, занимаясь повседневной рутиной — чистил кисти и наводил порядок на рабочем месте после ухода очередной клиентки. На холсте перед ним свежие мазки, смешиваясь, казалось бы, в хаотичном танце, приобрели вполне конкретные черты: длинные ноги с аккуратными пальцами, тонкие лодыжки, крутые бёдра, тёмный пушок на треугольнике кожи… Художник мысленно снова провёл кистью по этим холмам и впадинкам на обнаженном теле юной Лилит. Взгляд сам собой задержался на упругой груди и маленьких розовых сосках девушки — она была его лучшей натурщицей, клиенткой и безнадежно влюбленной в него бедняжкой.       — Сколько ты взял с неё? Скажи, Берт, какова цена? — Лиам перешел на крик, требовательный и громкий, его руки сжались в кулаки, а на высоких изящных скулах проступили желваки. Солсбери был прекрасен в своём неистовстве — порывистый и смертоносный, как ураган, готовый уничтожить всё на своём пути. Берт оторвался от занятия и подарил гостю снисходительную улыбку.       — Цена? — художник хмыкнул, наслаждаясь зрелищем, открывающимся перед ним: хлопковая сорочка Солбсери распахнулась чуть больше положенного и являла края узких выпирающих ключиц, нервно дёрнувшийся кадык и изумительно длинную шею. Во рту у Берта пересохло от сиюминутного, вспыхнувшего ярким факелом желания протянуть руку и коснуться живого произведения искусства, но вопреки истинным чувствам он надменно бросил: — У тебя нет таких денег.       — Я заплачу столько, сколько ты, нищий маратель холстов, не увидел бы и за всё своё ничтожное существование! — гнев плескался в некогда ясных глазах. Лиам со злостью дёрнул ручку входной двери, и та с громоподобным звуком отрезала их от оживленной улицы, а затем сделал уверенный шаг вперёд.       — Ты не сможешь оплатить мою работу, даже если продашь свой чёртов замшелый постоялый двор, который с гордостью зовёшь гостиницей. Хоть бы и с безумной Жозефиной в придачу, — Берт шагнул навстречу рассвирепевшему посетителю. Его сердце подпрыгнуло к самой глотке, задержавшись там всего на мгновение, а затем ухнуло вниз, как только Лиам преодолел разделяющее их расстояние в пару размашистых движений. Воздух в мастерской качнулся и принёс аромат спелых яблок, которыми пах Солсбери — ненавязчивая сладость и благородная кислинка.       За окном прогромыхали колёса экипажа, слишком быстро несущегося по уличной брусчатке. Или это так гремело за рёбрами?       — Прошу тебя, назови цену, — гнев в глазах напротив сменился мольбой, искренней и еле слышной. Щекочущей всё нутро, интимной. Лиам стоял так близко, что Берт слышал его сбившееся дыхание, мог рассмотреть едва заметные морщинки вокруг губ и в уголках глаз. Так близко, что мог умереть от одного касания — запретного, но сладкого, словно те самые чёртовы красные яблоки.       — Поцелуй, — Берт ответил так же тихо, на самой границе слышимости, словно боялся спугнуть маленькую певчую птичку, заплутавшую по пути. Предвкушение затопило его с головой, заставляя кровь шуметь в ушах. Самонадеянная улыбка сползла с некогда невозмутимого лица художника, и он силился успокоить беспокойное глупое сердце, бьющееся за грудиной.       — Я думал, ты никогда не сдашься, — с выдохом облегчения прошептал Лиам. Его теплые длинные пальцы легли на смуглую шею, надавливая и заставляя поднять подбородок. Глаза цвета распустившейся сирени после дождя мучительно долгое мгновение исследовали лицо напротив, а затем парень подался впёред, припечатывая своими губами чужие. Из лёгких Берта вырвался задушенный стон, а его руки нетерпеливо смяли ткань белой рубашки, вынуждая тела оказаться преступно близко.       — Я думал, ты никогда не попросишь, — сумев всего на секунду оторваться от требовательного, опьяняющего поцелуя, усмехнулся Берт. Его пальцы погрузились в густые пепельные волосы, нашли тонкий кожаный ремешок и легко расправились с ним, высвобождая каскад длинных прядей.       — Сегодня я был достаточно убедительным? — руки Лиама блуждали по груди художника, сквозь тонкую ткань сорочки задевая особенно чувствительные места, дразня и заигрывая.       — Этот скандал будут обсуждать ещё несколько дней уж точно, — заполошные поцелуи не прекращались ни на мгновение, а движения перестали быть сдержанными.       — Придётся разбить пару тарелок, пусть судачат всю неделю, — издевательски куснув Берта за гладкий подбородок, Солсбери тяжело задышал, а его глаза подёрнула пелена настоящего безумия — его личного сорта сумасшествия.       Берт несильно толкнул его к краю тахты, где обычно часами бездвижно позировали натурщицы, но сегодня мебель должна была послужить совсем не частью композиции на холсте. Сбрасывая одежду и маски, художник и его единственная Муза отдавали себя и отдавались друг другу во имя истинного искусства. Искусства любви.