Большой день Эсмеральды Тусспеллс

      Для Эсмеральды Тусспеллс это был большой день.       Не одну неделю она провела в уговорах, увещеваниях и спорах: убедить mama отпустить её уже во вторую за несколько месяцев самостоятельную поездку в Британию, не открывая правды о Профессоре, было изнуряюще тяжело. Впрочем, это полное неопределённости время подёрнулось у неё в голове беспамятной дымкой, стоило ей сойти с пароходного трапа: впечатления от британской столицы были так же ярки, как если бы она приехала сюда впервые.       На самом деле она, конечно же, прибыла в Лондон, как ей самой нравилось это называть, по работе. Сразу же после заселения в гостиницу она написала в газету объявление о поиске человека. Она знала его имя, знала, что он был студентом… найти такую – с недавних пор известную – личность, как она полагала, будет несложно.       Ещё пара дней, пара поездок – и вот она уже залезала внутрь кэба, сжимая в руках тяжёлую котомку с инструментами, и диктовала извозчику старательно выведенный на маленьком листочке адрес.       Нужный ей человек жил, как ей любезно сообщил студент Лондонского университета, с которым ей удалось побеседовать на днях, в одиночестве в небольшой квартире ближе к краю города. Возле двери этой квартиры – на её вкус, весьма неказистой – она и стояла, слегка покусывая нижнюю губу от волнения.       Она позвонила в колокольчик сначала раз. Затем – другой.       Тишина.       Стоило ей только подумать, что она ждёт напрасно, как по ту сторону послышались звуки шагов, затем – звук проворачиваемого в замочной скважине ключа, и дверь медленно, с неприятным скрипом отворилась. Эсмеральда поспешно поправила свою и без того ровную осанку, оглядела подол платья, смахнула с него отставшую белую нитку, затолкнула свёрнутую бумажку подальше в неглубокий карман, втянула в себя тяжёлый душный воздух коридора…        – Добрый день, – она сжала сумку так сильно, что костяшки пальцев побелели. – Это вы – мистер Инок Дреббер?       Если бы не чёрный монокль, ей, наверное, не сразу удалось бы сопоставить человека, который сейчас стоял перед ней, с изображённым в газете. Он был выше, чем Эсмеральда представляла себе, – настолько, что ей приходилось поднимать голову, просто чтобы заглянуть ему в лицо, – и на нём не было его примечательного белого лабораторного халата. Но самое главное: она была практически уверена, что на рисунке его волосы не были абсолютно седыми.        – Да, это я. А вы?..       Усилием воли она заставила свой голос звучать ровно.        – Эсмеральда Тусспеллс. Вы получили моё письмо?       На секунду он отвёл взгляд куда-то в сторону, видимо, вспоминая, а потом вдруг нахмурился и сердито скрестил руки на груди.        – Вы ведь не из очередной газеты, верно? Если так, то вам, простите, лучше сразу же развернуться и возвращаться туда, откуда вы приехали.       «Мой акцент настолько заметен?» – пропустив грубость мимо ушей, подумала она.        – Нет, мистер, – и улыбнулась, – я не из газеты. У меня к вам дело немного другого толка.       Составляя письмо, Эсмеральда нарочно опустила цель своего визита, опасаясь, что ей откажут ещё до того, как она переступит чужой порог. В конце концов, как бы она ни была рада провести всё своё время в Лондоне в беспечных прогулках, возвращаться домой с пустыми руками ей тоже не хотелось.        – …Тогда прошу прощения. Проходите, пожалуйста, – и взял у неё из рук сумку.       Перед тем, как закрыть за ней дверь, он слегка наклонился вперёд и вгляделся в сумрак коридора, как будто чего-то ожидая, а потом повернулся к Эсмеральде и рассеянно спросил:        – Вы что, прибыли одни?       Она слегка вздёрнула подбородок.        – Да. – «И вы и представить себе не можете, чего мне это стоило».       Несмотря на внешнюю уверенность, в её голове эхом тут же зазвучали бесчисленные предостережения матери – о том, почему таким юным девушкам, как она, не стоит путешествовать по незнакомой стране в одиночку. Эсмеральда поёжилась.       Дреббер, тем временем, провёл её в большую полутёмную комнату, в которую домовладелец, судя по разнообразию мебели, долго и методично сносил всё старьё, чтобы поднять цену за аренду. Мебель эта, правда, только начинала обрастать украшениями и безделушками, а в свободном углу и вовсе громоздилось несколько коробок. Часть из них даже не была открыта, так что Эсмеральда предположила, что живёт он тут совсем недолго. Словно в подтверждение её слов, Дреббер потерянно обвёл глазами маленький буфет, криво приколоченный к стене, а потом резко развернулся; его седые волосы, завязанные в жидкий хвост, описали над плечами небольшую дугу.        – Присаживайтесь, – он указал на недорогого вида кресло, ютившееся у маленького камина, и, поставив сумку рядом, виновато развёл руками. – Простите, но мне нечего вам предложить. Я про чай. Но, если вы хотите, я попрошу подогреть воду…        – В этом нет необходимости, – Эсмеральда качнула головой. – Я здесь всё-таки по делу.       Он уже протянул было руку, чтобы развернуть от стола стул, но вдруг замер, и его пальцы повисли в паре дюймов от гладкой деревянной спинки.        – А… откуда вы узнали, где я живу?       На его открытом лице читалось искреннее недоумение, и в ту же секунду кресло, на котором Эсмеральда едва успела удобно устроиться, показалось ей слишком глубоким, слишком мягким, облепляющим со всех сторон. Она едва удержалась, чтобы не натянуть дежурную улыбку.        – Когда я приехала, я – из-за, сами понимаете, газет – сразу направилась в Лондонский университет в надежде найти там вас.       Дреббер вздохнул и сел.        – …И первый же студент, которого я спросила, ответил, что вы здесь больше не учитесь. Я продолжила расспросы и в итоге наткнулась на одного молодого человека – имени его я, простите, не запомнила – он и рассказал мне.       День, который Эсмеральда провела в Лондонском университете, едва не стал в её путешествии последним. Нигде ещё она не чувствовала себя настолько чужой, как внутри этого здания: студенты глазели на неё без малейшего стеснения, приставали с ненужными расспросами, посмеивались, а самые бесцеремонные, слегка наклонившись вперёд, мягко указывали на выход. Где можно найти Дреббера, никто не знал.        – Как он выглядел?        – Не очень высокий, с русыми волосами, – Эсмеральда задумчиво приложила палец к губам.        – Может быть, это Рассел. Фред Рассел.        – Ваш друг?       Он быстро закивал, но Эсмеральда не могла не заметить, что он не улыбается. «Выходит, его выгнали» – решила она.       Не Эсмеральда подошла к Расселу – он к ней. Когда он вырос откуда-то со стороны и представился, приподняв над стриженой головой новый цилиндр, она уже практически потеряла надежду и теперь лишь бессмысленно прорезала своей маленькой фигуркой раскиданные по коридору группы студентов. Впечатление он производил приятное – одетый с иголочки, обладающий бодрой мелодичной речью, которую он порой перемежал остротами и колкостями с азартом человека, привыкшего ко всеобщему обожанию.       Глядя сейчас на своего собеседника, Эсмеральда не могла не думать о том, что они, должно быть, были довольно заметной парочкой.       Дреббер не шевелился; большие пальцы его сложенных одна на другую ладоней нервно тёрли костяшки, и Эсмеральда, решив воспользоваться небольшой паузой, подтянулась в кресле повыше и повернула голову к арочному окну. Сквозь высокие стёкла в комнату пробивался рассеянный желтоватый свет; шум улицы доносился до этажа тяжёлым гулом.        – Ну, так… о чём вы хотели поговорить? – наконец проговорил Дреббер, и Эсмеральда, вздрогнув, резко отвернулась от окна.        – О Профессоре.       В то же мгновение его треугольные брови поползли к переносице.        – Вы же сказали, что не из газеты!       Эсмеральда испуганно вжалась в кресло, чья необъятность теперь служила ей своего рода защитой, и кивнула:        – Это… действительно так. Я не из газеты.       – Тогда зачем?.. Кто вас сюда прислал?       В последней фразе вдруг прозвучало то, чего Эсмеральда никак не ожидала услышать – плохо скрываемая опаска.        – Никто. Меня никто не присылал, – в её голос вернулась прежняя твёрдость. – Вы разве никогда не слышали о семье Тусспеллс?       Дреббер поджал свои и без того тонкие губы.        – Нет. Никогда. – «Ну конечно, вы никогда о ней не слышали».        – Мы уже много лет занимаемся изготовлением восковых скульптур.       Не без облегчения Эсмеральда заметила, как он выдыхает и подаётся вперёд, облокотившись на острые колени.        – Я хочу создать статую Профессора. Потому и обращаюсь к вам – вы ведь утверждаете, что видели, как он восстал из своей могилы. – Тут она слегка улыбнулась. – Если, конечно, ваша история – правда: в нашем музее нет места нелепым выдумкам.       Для Эсмеральды не было секретом, что в ту злополучную ночь казнь не была произведена вовремя. Она была там, она знала, каким должно быть тело, пролежавшее в гробу уже несколько часов – и Профессор на такое тело был совершенно не похож. Дребберу, конечно, знать об этом было совершенно не обязательно.       Он отвёл взгляд куда-то в сторону, а потом опустился назад, на облезлую спинку стула, и с выражением, в котором Эсмеральде почудилась то ли обречённость, то ли скука, проговорил:        – Хорошо. Я расскажу. Снова, – он взмахнул ладонью. – Вы, конечно, и представить себе не можете, сколько раз за последний месяц я уже это делал.       Эсмеральда согласно кивнула. Она, на самом деле, прекрасно это себе представляла, – в конце концов, вся жёлтая пресса одно время пестрела заголовками об этом происшествии – но предпочла не говорить ничего лишнего, чтобы ненароком не вывести его из благосклонного настроения.        – Это было, как вы уже знаете, в июне – когда я взял у моего друга повозку и отправился на кладбище. Один. Мы обычно ходим вместе, но в тот вечер он сказал, что у него назначена, м-м, встреча, а я, – он живо изогнул брови, – решил, что справлюсь и сам… Больше никто не согласился. Я надеялся по-быстрому продать тело в ближайшую больницу – одну из тех, где не спрашивают – и оплатить этими деньгами пару долгов. Сами знаете, как это бывает.       Эсмеральда не знала, как это бывает, и про себя понадеялась, что никогда не узнает.       – Я оставил Бетти – так зовут лошадь – и повозку там, где мы их обычно оставляли, взял лопату и пошёл вдоль рядов могил в поисках какой-нибудь свежей… В этой не было ничего необычного – точь-в-точь такая же могила, как и все остальные… Сто тридцать девятая по счёту. Надеюсь, после моего рассказа вы не решитесь отправиться и проверить.       «Поверьте, я уже это сделала» – подумала Эсмеральда не без усмешки. «По крайней мере, номер вы назвали правильно».       Она не заметила, когда в нём произошла перемена. Когда его рассказ начал сбрасывать с себя старую кожу, наросшую от многократного повторения, когда он в первый раз обхватил ладонями локти и беспокойно оглядел комнату, стремясь найти в ней хоть какую-то точку опоры.       – …Не думаю, что вам будет интересно слушать, о чём я думал, пока копал. – И он вздохнул.       Эсмеральда ничего не ответила. Конечно, Дреббер не был лучшим рассказчиком из всех, что ей доводилось слушать: он то ускорял свою речь и тут же начинал запинаться, то, напротив, растягивал предложения, добавляя в них всё больше и больше совершенно не нужных деталей – но она всё равно старалась слушать его внимательно.        – И, когда я уже достал фотоаппарат и приготовился открыть гроб, я вдруг услышал…       Тут Эсмеральда резко выпрямилась в кресле, а Дреббер замер, как напуганное животное, так и не доведя фразу до конца.       У неё возникла идея.       Беглый осмотр дальних углов комнаты фотоаппарата нигде не показал. На гравюре в газете он совершенно точно был – а значит, после случившегося студент, должно быть, убрал его куда подальше. «Тем лучше» – решила Эсмеральда, мысленно уже пересчитывая, сколько денег она взяла с собой. «Но что, если он запросит слишком много?..».       Проследив за её взглядом, Дреббер покачал головой:       – Я знаю, о чём вы думаете. Фотографий не осталось.       – Простите, – Эсмеральда неловко улыбнулась. – Продолжайте, пожалуйста.       И он возобновил свой рассказ с момента, на котором остановился. Это и в сравнение не шло ни с одной из газетных заметок, которыми Эсмеральда зачитывалась в пароходной каюте: каждое слово его взволнованной речи отражалось на лице бедного студента хорошо различимым в резком свете лампы движением мускул или, напротив, пугающим оцепенением, когда Дреббер уже не видел перед собой ничего, кроме протянутых к нему рук живого мертвеца, не слышал ничего, кроме его шумного дыхания, и не чувствовал ничего, кроме резкого запаха мокрой земли. Совсем скоро его пальцы впились в колени так, что заскрипела кожа перчаток, а не скрытый под моноклем глаз начал странно блестеть, как стеклянная полусфера вроде тех, что Эсмеральда вставляла в глазницы своим восковым фигурам, но она не решалась более его прервать, слишком завороженная историей.        – Я, по-моему, закричал. Не помню точно. Но когда я уже подумал, что мне конец… понимаете, я вообще ни о чём другом не думал тогда, – он резко выдохнул. – Я услышал за спиной выстрел, и он упал обратно в гроб… Выстрел, понимаете? Глубокой ночью, на кладбище... Он был таким громким, и после него повисла такая тишина, что я на мгновение решил, что оглох. Но я уверен, что это был именно выстрел.       Он впервые с момента, как Эсмеральда перебила его, сфокусировал взгляд на ней, и она согласно закивала. Выстрел так выстрел.        – Меня всего забрызгало кровью. Жилет, камера, халат – всё…       Он заозирался по комнате, очевидно, в поисках лабораторного халата, и, обнаружив его там, где он, видимо, и должен был быть – на железной вешалке в самом дальнем углу – успокоился.        – …Но я тогда о своих вещах не беспокоился и, как только понял, что на мне кровь, – тут Дреббер содрогнулся, – побежал прочь. Как ехал по Лондону, не помню, но Рассел потом корил меня за то, что я гнал Бетти слишком сильно, поскольку бедняжка совсем выдохлась.       Он сделал небольшую паузу, и Эсмеральда, догадавшись, что он ждёт её реакции, запоздало кивнула.        – Я пытался рассказать, но никто мне не верил. Понимаете, я же человек науки, – он скользнул взглядом где-то рядом с её лицом и сплёл пальцы в замок. – И, если бы я услышал что-то подобное какую-нибудь пару месяцев назад, я бы тоже решил, что этот человек – сумасшедший, и что раскрыть перед всеми, что ты грабил могилы, вот так – просто смешно.        – Но вы же не сумасшедший, – она осторожно улыбнулась.       Дреббер только горько фыркнул и взмахнул ладонью, указав на свою голову. Его голос всё ещё немного дрожал.        – Вы думаете, если бы я был сумасшедшим, со мной случилось бы это?        – Нет… пожалуй, что нет.       На самом деле Эсмеральда думала, что, даже окажись она на его месте, она вряд ли ушла бы с кладбища с седой головой. Но, решила она про себя, у каждого человека свой предел.       – А вы с тех пор посещали Лоугейт снова?       Реакция Дреббера оказалась ещё более бурной, чем она ожидала:       – Нет! Нет, ни за что… – он в ужасе замахал руками. – Никогда больше я не вернусь туда. Даже если мне придётся… нет, нет, никаких больше кладбищ…       Эсмеральда понимающе закивала. Для неё это означало в первую очередь то, что фотоаппарат, сейчас запрятанный куда-то в глубину комнаты, ему, вполне возможно, больше не нужен. После того, как она закончит, стоит предложить ему выгодную сделку.       Напоследок вздохнув и стиснув одну ладонь в другой, Дреббер подался вперёд, широко распахнув серый глаз:        – Ну, так что? Вы мне верите?       Эсмеральда задумалась.       Она понимала, что каждое произнесённое сейчас слово – скорее всего, чистая правда: уж слишком не походил его рассказ на бессознательный бред, который порой так любили превращать в истории для своих газет падкие на внимание репортёры. Однако быть слишком уверенной и открытой в своей поддержке было нельзя: у неё всё-таки был уговор с тем лордом.        – Пожалуйста, поймите причину моих сомнений, мистер Дреббер, – она заговорщически понизила голос, тем самым заставив его пододвинуться чуть ближе к краю стула. – Когда необходимо создать скульптуру приговорённого к казни преступника, нет способа достичь идеального сходства – которым, между прочим, славятся все скульптуры, которые делает моя семья – лучше, чем слепок с лица. И Профессор – не исключение.       Она дождалась, пока её слова возымеют необходимый эффект, а потом продолжила так же тихо – как если бы кто-то третий мог их услышать:        – Я была на кладбище той ночью, да. Но я могу поклясться, что мужчина был мёртв. Более того, если, как вы говорите, в него выстрелили, значит, на теле должна была остаться кровь. Но и её не было.       Эсмеральда замолчала: больше деталей сообщать было нельзя. Она и так не была уверена, не нарушила ли договорённость, вообще начав рассказывать о том, что была на кладбище.       Дреббер, однако, всерьёз задумался над её словами.        – Полиция тоже сказала, что он был мёртв… Но вы уверены, что не видели крови?        – Да, мистер. А вы уверены, что слышали выстрел?       Он насупился.       Отсутствию крови легко находилось объяснение – стоило лишь предположить, что кто-то ещё заглядывал в гроб после того, как прозвучал выстрел. Кто-то третий – кто-то, чью личность предстоит выяснять тому лорду, с которым Эсмеральда беседовала впоследствии. У неё было много мыслей о том, почему он приказал ей молчать, одна безумнее и невероятнее другой. Как жаль, что узнать, какая из них – правда, ей не удастся никогда.        – Постойте, – вдруг сказал Дреббер, прервав тем самым цепочку её размышлений. Глаза его сияли от любопытства. – Если, как вы говорите, вы снимали с него отпечаток для скульптуры… значит, вы видели его лицо? Лицо Профессора?       Эсмеральда сначала кивнула, но тут же осеклась.        – Простите, но я не могу ничего о нём рассказать.        – Почему?        – Я просто не могу, – и она покачала головой. С её губ не сходила улыбка – самая вежливая и располагающая из всех, которые она когда-либо заставляла себя изображать.       Дреббер хотел спросить что-то ещё, но, кажется, передумал, и его лицо приобрело задумчивое выражение. С его молчанием нить беседы, кажется, оказалась потеряна, и теперь Эсмеральда только неуютно жалась в кресле, думая, как будет лучше начать разговор о её планах на его непосредственное участие в выставке, особенно – с учётом того, что именно она собиралась ему предложить.       К счастью, он сделал это за неё:        – Простите, мисс… Тусспеллс, верно? Даже если, как вы и говорите, вы хотите создать статую Профессора, – тут он поёжился, – я не совсем понимаю, зачем вам понадобился я. Разве вы не сняли с него слепок?       Она встрепенулась.        – Да, сняла. Но в своей композиции я думала воспроизвести вот эту сцену… Вот, возьмите.       С этими словами она развернула газетную вырезку, до этого аккуратно сложенную в четыре раза у неё в кармане платья, и, не став вставать, протянула её Дребберу. На несколько секунд его единственный видимый глаз совершенно опустел, не выражая ничего, кроме уже знакомого оцепенения, но потом его взгляд скользнул с правой части картинки на левую, и хмурое лицо тут же, к молчаливой радости Эсмеральды, в удивлении разгладилось. Повернув листок так, чтобы с кресла напротив его было хорошо видно, – в чём, на самом деле, не было никакой необходимости, ведь за время поездки Эсмеральда изучила его как свои пять пальцев, – он неуверенно спросил:        – Вы хотите сделать статую… меня?       Эсмеральда важно кивнула. Пока что всё шло хорошо – примерно так, как она и хотела.        – И вы потом поставите её у себя на… выставке, полагаю?        – Да, хоть я и не думаю, что это случится так скоро, как вы, возможно, надеетесь.       Уезжая, Эсмеральда не стала ничего рассказывать семье. У неё был амбициозный план: впервые продемонстрировать готовую композицию не дома, в Париже, а в своём собственном музее, который ей, впрочем, только предстояло открыть. Пока что она не знала, когда это произойдёт, и лишь надеялась, что к тому моменту общественный интерес к истории Профессора не утихнет.       Тем временем Дреббер, кажется, колебался: он всё поглядывал то на газетную вырезку, то на Эсмеральду, и вместе с этим её новоприобретённая уверенность начинала меркнуть – но пути назад уже не было.        – Пожалуйста, не смотрите на меня свысока из-за того, что мне всего шестнадцать, – добавила она уже настойчивее, – из всех моих сестёр я – самая способная.       В то же мгновение она подумала, что последнюю фразу ей, наверное, не стоило говорить вовсе, но Дреббер только грустно изогнул густые брови и усмехнулся, а потом сказал, как бы подведя этим итоги своих сомнений:        – Ну, не думаю, что оттого, что я попробую, случится что-то плохое. Что мне нужно будет делать?       Здесь Эсмеральда отвела взгляд в сторону.        – В обычной ситуации я бы назначила вам по нескольку дней в неделю, когда я лепила бы вас с натуры, а вы сидели бы так же, как сейчас сидите. Но в этот раз придётся пойти по другому пути.       Она поднялась с кресла; Дреббер тут же встал следом за ней.        – А что такого необычного в моей ситуации?        – То, что, – Эсмеральда усмехнулась, – мой паром обратно во Францию отправляется через два дня. Так что… не могли бы вы для начала принести мне воды? Две… – она задумалась, – две пинты. Я, если вы не против, подожду здесь.       Дреббер удивлённо приподнял брови.        – Конечно. – И удалился.       К моменту, как он вернулся, Эсмеральда успела перетащить сумку на один из стульев и разложить на столе часть её содержимого: круглую железную миску, занимавшую собой большую часть пространства, туго перетянутый двумя бечёвками бумажный свёрток, несколько аккуратно сложенных тканевых лент, неровную деревянную палочку и банку из коричневого стекла, выдавленные на которой буквы читали: «Вазелин». По мере того, как сумка становилась всё легче и легче, а стенки её всё больше оседали вовнутрь, сердце Эсмеральды от волнения начинало биться всё быстрее: хоть ей и доводилось уже множество раз снимать с лиц слепки, до сих пор они принадлежали только мертвецам. Что, если что-нибудь пойдёт не так?..        – Вот, как вы и проси… – Дреббер со стуком поставил на стол кувшин. Он умолк, не закончив фразы, и рассеянно уставился на стол. – Зачем вам всё это?       Эсмеральда сделала глубокий вдох. Свой страх выдавать было нельзя: что, если в последний момент он откажется?        – Я скоро вам расскажу. Но пока что, – она выудила со дна сумки сантиметр и сложенный лист бумаги, – мне нужно снять с вас мерки: это ведь будет статуя в полный рост. И подайте ручку, пожалуйста.        – Разве таким обычно не занимаются мужчины?        – Вы разве видите здесь ещё хотя бы одного? – и, вдоволь насладившись последовавшей в ответ тишиной, Эсмеральда как ни в чём не бывало продолжила. – Повяжите на талию вот это.       Одним движением она развязала одну из двух бечёвок, которые держали бумажный свёрток, и подала её Дребберу, а сама покрутила ручку в ладони и выписала на бумагу список мерок, которые собиралась снять: что бы там ни говорили её сёстры, в их ремесле не было ничего важнее пресловутого абсолютного сходства, и Эсмеральда не собиралась отступаться от него при работе над тем, что, согласно расчётам, однажды станет частью её собственной выставки.       Она уже было взяла в руки сантиметр, но, обернувшись, только вздохнула.        – Вы завязали под углом, – и указала на бечёвку. – Стойте ровно, пожалуйста, и не шевелитесь… Вы знаете свой рост?       Он собрался уже пожать плечами, но вовремя осёкся.        – Нет… нет, не знаю.       «Если бы я была такой же высокой, то наверняка знала бы» – с такой мыслью Эсмеральда тянула руку вверх, к основанию его шеи. Доведя сантиметр до бечёвки на талии, она развернулась и записала число.        – Будь вы кем-нибудь из наших обычных моделей, в этих мерках, пожалуй, вовсе не было бы нужды, – заметила она, при этом держа в голове величину обхвата груди, – поскольку обычно они или достаточно имениты, чтобы после небольших переговоров пожертвовать нам что-нибудь из своих старых одеяний, или, простите, уже мертвы. Но вы, полагаю, ни к тем, ни к другим не относитесь?       В ответ Дреббер нервно посмеялся.        – Я был бы рад вам помочь, но моё положение сейчас, сами понимаете, довольно шаткое…       «Ах, да. Его же выгнали из университета».        – К тому же, я не уверен до конца, что вы действительно та, за кого себя выдаёте.       Эсмеральда нарочито безразлично пожала плечами.        – Думаете, это всё – просто большое прикрытие для кражи? Я думаю, вы для этого и так уже достаточно пережили. – «Не говоря уже о том, что красть у вас попросту нечего».       Ощущение чужого взгляда где-то на затылке заставило Эсмеральду задуматься о том, что теперь этот студент, видимо, действительно её подозревает, так что она поспешила добавить:        – Но вы скоро убедитесь, что зря во мне сомневались. – С этими словами она записала последнее число, но сантиметр в моток не свернула, а просто положила на стол. – Всё, можете развязывать бечёвку. Могу я хотя бы взглянуть на костюм, в котором вы были в ту ночь? Всё ради достоверности, вы сами понимаете.       Его плечи понуро опустились.        – Надеюсь, вас устроит то, что на нём остались кровавые разводы… они не очень хорошо отстирываются.       В несколько широких шагов он пересёк комнату и, засунув голову в платяной шкаф, наклонился к нижней полке. Даже сквозь полумрак квартиры Эсмеральда успела заметить, в каком беспорядке находятся вещи внутри, но потом, почувствовав, что это зрелище на самом деле не предназначено для её глаз, отвела взгляд. У неё, в конце концов, – сказала она себе – были задачи поважнее: нужно было найти что-то, что можно будет использовать как рабочую зону – что-то, что не жаль испачкать или легко оттереть. Она медленно оглядела мебель: диван грязного бежевого оттенка, кровать, кушетка, обеденный стол…       Эсмеральда вздохнула. Волнение царапало нижний край её рёбер, заявляя о себе всё громче с каждой лишней секундой, которую Дреббер тратил на перекапывание своих вещей. Она снова повернулась, на этот раз – уже к столу, и принялась пересчитывать всё то, что принесла с собой, хоть и делала это уже много раз за сегодняшний день.       «Гипс взяла, вода есть, ткань взяла… а столько ли?..»        – Вот, прошу, – он вынырнул со стороны окна, справа от Эсмеральды, и подтолкнул в её сторону аккуратную полосатую стопку. – Я был в этом.        – Да, да, спасибо… – она отрешённо скользнула по костюму взглядом, всё ещё проверяя, достаточно ли у неё ткани с собой. – Всё это понадобится мне чуть позже.       Она перевела взгляд на пол, не покрытый даже одним ковром. Что, неужели ничего лучше у него нет?..        – Вы спросили меня, в чём заключается необычность вашей ситуации. Так вот, – она поставила миску в центр стола и налила туда воды из графина; в тусклом свете окна она переливалась одними лишь оттенками серого, – я собираюсь снять с вашего лица слепок. Форму, которую потом можно будет легко заполнить воском… Только ваш монокль придётся снять.       Дреббер, до этого момента напряжённо следивший за движениями её рук, повернул свою седую голову. Эсмеральда пригляделась: он, кажется, побледнел – и вопросительно уставилась ему в не закрытый линзой глаз.        – Что-то не так, мистер Дреббер?       Он покачал головой с манерой, которая, наверное, должна была отогнать прочь мрачные мысли, и снял монокль. Глаз под ним, к удивлению Эсмеральды, оказался точно таким же, как и второй, без каких-либо видимых признаков болезни, которые можно было бы посчитать нужным скрывать под тёмным стеклом.       Дреббер криво улыбнулся:        – Всё в порядке.       Ей также подумалось, что его непонятное волнение не может быть хорошим знаком, но отказываться от композиции, представить которую было так же легко, как если бы она стояла прямо здесь, в этой комнате, Эсмеральда не хотела. Поэтому она продолжила, следя за тем, чтобы случайная дрожь в голосе не выдала тщательно скрываемого беспокойства:        – Я должна предупредить вас сразу, что вам придётся пробыть без движения около часа – за это время застывает гипс. У вас не будет возможности видеть и говорить, только слышать… так что, пожалуйста, выберите место, где будете лежать всё это время. Его должно быть не жаль немного испачкать.       Видимо, с серьёзностью она всё-таки переборщила, потому что где-то на середине её короткой речи Дреббер снова начал бледнеть.       Она вопросительно на него взглянула – тот лихорадочно осматривал комнату.        – Это… обязательно, так? Мистер Поллок не будет рад, если что-то случится с мебелью…        – Если у вас есть лишний плед или какой-нибудь другой отрез ткани, вы можете лечь на пол.       Она едва удержалась, чтобы не улыбнуться, но Дребберу эта идея, кажется, пришлась по душе больше, чем перспектива залить хозяйский диван гипсом – он тут же кинулся к кровати, стянул с неё поблекшее от времени серое покрывало и, отодвинув кресло на пару футов в сторону, постелил его на пол рядом со столом.       – Вашу чёлку нужно будет убрать в хвост, – предупредила она, вытаскивая из своих вещей полосу сероватого льна и скручивая её в подобие верёвки.       – Зачем?       – Ну, вы же не хотите, чтобы она осталась в гипсе, верно?       – Нет… вы правы, не хочу.       Он развязал ленту, и волосы серебром рассыпались по его худым плечам. На минуту Эсмеральда забыла о приличиях – уж слишком необычным, слишком притягивающим неискушённый взгляд было это зрелище – и отвела глаза, только когда заметила, что Дреббер, перевязав хвост, грустно наблюдает за ней в ответ.       Он был диковинкой, каких Эсмеральда никогда не видела – и, только отметив это, она с удивлением поняла, что испытывает к студенту некое подобие жалости.       – Теперь вот это. Повяжите её вокруг головы вот так, – она передала ему ткань и показала руками сначала на подбородок, а потом на макушку, так, чтобы движения вокруг лица образовывали овал. – Нет, немного ближе к краю… Вот, теперь правильно. Она нужна, чтобы обозначить границу, до которой будет течь гипс. Глубину слепка, то есть. К сожалению, без неё нельзя… хоть я и понимаю, что вы предпочли бы что-нибудь другое.       «Как грустно, наверное, потерять весь свой цвет так рано… – думалось ей. – Ему же даже тридцати нет».       Она, открутив крышку, отдала Дребберу банку, и тот, выслушав её указания, принялся наносить вазелин себе на лицо. С натянутой волосами кожей лба, блестящей от толстого слоя мази, и тканью, медицинской повязкой обхватывающей его голову, он выглядел бы смешно – но вместе с тем сходство с обычными моделями Эсмеральды было достаточно велико, чтобы ей становилось не по себе.       – Вы не забыли про веки и губы? – спросила она, положив палочку поперёк миски, а миску осторожно поставив на свёрток, а потом кивнула в сторону пола. – Тогда, думаю, можно начинать. Если вы, конечно, готовы.       Он кивнул и сел на край покрывала, поджав к себе острые колени, и уже собрался лечь, когда вдруг Эсмеральда предостерегающе взмахнула рукой.       – Ещё кое-что, – она поставила башенку из вещей на пол и взяла со стола квадрат из белого хлопка. – Завяжите на груди. Так ничего точно не попадёт вам на одежду.       Стоило ему накинуть на себя платок и лечь на спину, как неприятные ассоциации навалились на Эсмеральду с новой силой. Она опустилась на колени рядом – строгий голос матери в голове не преминул осудить её за грязь на платье – и принялась возиться с бумажным свёртком, на самом деле не так уж и торопясь развязать оборачивающую его подобием сетки бечёвку. Периодически она поглядывала на Дреббера – тот сначала просто смотрел в потолок, но потом нетерпеливо скосил глаза вбок, на неё, и Эсмеральде пришлось признаться себе, что медлить больше было нельзя.       – Простите, – она развязала последний узелок и осторожно раскрыла свёрток.       – Это гипс?       Звук его скрипучего голоса ещё раз напомнил Эсмеральде о том, что её модель ещё жива. Она подняла голову – крошечные капли на его ресницах поблёскивали в отражённом свете.       – Да. Закройте глаза, и я начну.       А потом, немного подумав, добавила:       – Я не буду красть ваши вещи, обещаю.       Дреббер усмехнулся и послушно опустил веки. Эсмеральда, в свою очередь, приподнялась на коленях и заглянула ему в лицо, чтобы проверить, всё ли его он покрыл вазелином, как она сказала. Из-за мази его кожа казалась ещё светлее, чем на самом деле – практически фарфорово-белой – так что Эсмеральда, поёжившись, быстро отстранилась.       Она сделала глубокий вдох и сняла с рук перчатки. Это действие, обычно совершаемое ей ещё на ранних этапах работы, было своеобразным флажком, со взмахом которого она очищала свой мозг от мыслей и сосредотачивалась на одном – на творении.       Так, пока Эсмеральда высыпала свёрток в миску, она ни о чём не думала. Когда быстро размешивала гипс палочкой, когда откладывала её в сторону и снова приподнималась, на этот раз не с пустыми руками – тоже.       – Приготовьтесь, – предупредила она, и Дреббер стиснул челюсть.       И с этими словами она наклонила миску, и гипс побежал вниз, погребая лицо под своей белой массой вплоть до тех пор, пока ни одна его черта не перестала быть различима – свободной осталась только нижняя сторона носа.       Эсмеральда бросила быстрый взгляд на его грудь и, убедившись, что она, вопреки привычному зрелищу, всё ещё вздымается и опадает, с громким стуком отставила миску в сторону.       – Теперь, мистер Дреббер, – она осела на пол, – нам остаётся только ждать.       Напряжение, сковывавшее её тело, внезапно спало, и Эсмеральда запрокинула голову к потолку: по нему медленно ползли синие тени от оконной рамы, знаменующие собой начало вечера. Она легко поднялась на ноги, сделала пару шагов и с приятным удивлением отметила, что теперь даже тяжёлый воздух промышленного района кажется ей едва ли не хрустальным – теперь, когда она сделала то, что хотела. Конечно, ещё нужно было дождаться, когда гипс высохнет, снять его с лица этого бедного студента, отвезти слепок сначала в гостиницу, а потом и домой… но какое значение все эти вещи имели для той, кто знала, что самое сложное уже позади?       Эсмеральда была готова закружиться от радости по этой набитой мебелью комнате с голыми стенами, но подавила своё желание, зная, что звук её шагов обязательно достигнет Дреббера, и потому просто спокойно прошла к столу, на который он положил свои старые вещи, и, стерев с себя гипс, начала раскладывать их по одной. Их было немного – рубашка, галстук, полосатые брюки и такого же цвета жилетка с пуговицами странной формы.       «Такое определённо будет непросто найти в какой-нибудь лавке, – подумала она, зарисовывая их на бумагу. – Интересно, он сделал их сам, или это его семья позаботилась об особом заказе?».        Внезапное осознание того, что семья Дреббера, должно быть, богата, чуть поумерило её радость. Почему он живёт здесь, в этом неприятном месте, а не вернулся домой к своим родителям?       Она обернулась – Дреббер лежал, согнув ноги в коленях – и зачем-то спросила:       – Вы в порядке?       Стоило Эсмеральде подойти ближе, как простое любопытство сменилось на тревогу: его грудь быстро вздымалась и опадала – намного быстрее, чем какие-то несколько минут назад – а ладони неестественно сильно сжимали края покрывала.       – Мистер Дреббер?..       К горлу тут же подступил неприятный комок.       – Не двигайтесь сверх необходимости, пожалуйста, – слабеющим голосом пробормотала она и присела на корточки.       Больше ничего сделать она не успела.       Резко, словно расправившаяся пружина, Дреббер выпрямился – и тут же, к ужасу Эсмеральды, наклонился вперёд. Гипсовая маска, ещё не успевшая застыть, потекла вниз, местами крошась тоненькими пластинками, затекая ему за шиворот, на завешенную тканью грудь, под манжеты его чёрной рубашки и прямо в растопыренные ладони.       Эсмеральда не могла пошевелить и пальцем.       Вот он сгрёб ладонью крупный комок и тут же кинул его на пол – масса разлетелась уродливой кляксой в какой-то половине фута от кресла.       Вот вцепился в ткань на голове – она, сколько бы её ни тянули вниз, не поддавалась.       Вот впился пальцами в маску, толстым слоем покрывавшую каждый дюйм его лица, и принялся отчаянно её сцарапывать.       А гипс всё стекал, отваливался крупными полужидкими комьями на жилетку, которую уже не мог спасти повязанный за шеей платок, размазывался ногами по полу, въедался белыми полосами между досками...       «Он же не может дышать!» – вдруг осенило Эсмеральду, и она бросилась на помощь.       Дреббер прохрипел что-то невнятное, и немного гипса тут же попало ему в рот. Он закашлялся. Ещё немного – и их совместными усилиями он смог поднять веки.       – Как вы себя чувствуете?.. – выдавила Эсмеральда.       Дреббер распахнул на неё огромные серые глаза.       – Вы… – и судорожно втянул в себя воздух. – Убирайтесь из моего дома.       Она стиснула в руках подол платья, чувствуя, как паника подступает к горлу. Всё не могло – просто не могло – закончиться вот так. Она должна была выждать, пока гипс застынет, аккуратно его снять, собрать вещи, попрощаться… и лишь потом навсегда отсюда исчезнуть, не оставив после себя ничего, кроме пары случайных капель на полу.       Дреббер, однако, придерживался иного мнения.       – Убирайтесь.       Эсмеральда сжалась. Человек напротив неё представлял собой жалкое зрелище – но она всё равно опасалась, не зная наверняка, ждать ли ей ещё одну вспышку гнева, и – если ждать – где будут лежать её пределы.       – Но… мистер Дреббер, мы же ещё не закончили… Скульптура…       Он обхватил ладонями тощие плечи. Тонкий слой гипса, оставшийся у него на лбу над левым глазом, уже покрылся сеточкой трещин; выбившиеся из хвоста пряди застыли сосульками.       – Уходите.       Эсмеральда вскочила на ноги и подала ему графин со стола в смутной надежде, что ещё не всё потеряно, что, может быть, он сейчас передумает – но его руки дрожали так сильно, что, казалось, они не смогут удержать ничего тяжелее платочка.       Вытерев им пальцы, он поднял голову – весь покрытый пятнами гипса от колен до самой макушки – и тихо, едва слышно добавил:       – Я жду.       В груди защипало, но Эсмеральда не могла позволить разочарованию взять над собой верх.       – Но…       Он протёр глаза костяшками – на плечах, там, где он за них держался, остались белые пятна – потом снял с головы повязанную вокруг тканевую ленту. В оцепенении оглядел комнату вокруг себя; чуть покачнувшись, встал. Ещё несколько комков гипса скатилось с его груди.       «Нет… – чуть не заплакала она, – нет, нет, нет, нет…».       Возле стола он остановился.       – На вас ведь никогда не выливали гипс. Я прав?       Ответом ему стала только напряжённая тишина. Дреббер качнул головой.       – Вы не знаете, каково это. Когда вы словно оказываетесь в гробу… Воздуха не хватает, и вы… вы…– его голос дрогнул, и он отвернулся. – Просто… уходите. Я не хочу вас больше видеть.       Прежде, чем Эсмеральда успела возразить, он поднял с пола миску и закинул её в сумку, ничуть не заботясь о гипсе, остававшемся внутри, а потом проделал то же самое с баночкой вазелина.       – Спасибо, что побеседовали. – И передал сумку. – А теперь уходите.       Эсмеральда попятилась назад.       – А как же… у меня всё платье в гипсе…        Он замотал головой.       – Мне нет дела до вашего платья.       Сколько бы ни возражала Эсмеральда, выход из комнаты становился к ней всё ближе, а лицо Дреббера – всё мрачнее, и её мысли начинали вращаться всё быстрее в поисках пути спасения ситуации. Она уже практически перешагивала порог – Дреббер протянул было руку, чтобы открыть дверь – когда она выпалила:       – Я могу вам заплатить.       Студент фыркнул.       – Три фунта… нет, четыре.       Взгляд, который он на неё бросил, был полон недоверия, но Эсмеральда заметила, как на секунду его рука дрогнула.       – Пять фунтов. Пять. Только прошу, давайте попробуем снова…       Его губы вытянулись в тонкую ниточку. Вместе с этим её речь зазвучала увереннее:       – Вам ведь теперь нелегко приходится… теперь, когда вы больше не учитесь. Ваша семья помогает вам, но этого недостаточно, ведь так?       Дреббер выпрямился и отошёл от двери. Хоть его лицо и хранило на себе то же встревоженно-раздражённое выражение, всё у Эсмеральды внутри ликовало.       – Моя семья… – начал он, но тут же умолк. Его глаза сверлили в Эсмеральде две полные горечи дыры, в то время как она, ничего не замечая, надеялась лишь на то, что непроизвольным движением губ не выдаст своих эмоций. – Только отдайте деньги сейчас.       Эсмеральда закивала и прошла обратно в глубь комнаты, не заботясь о том, следует ли владелец квартиры за ней. Немного покопавшись в сумке, возвращённой ею на стул, она вытянула из маленького бокового кармана пять золотых соверенов.       – Я обещаю, что такого… как сейчас, с вами больше не повторится, – сказала она с улыбкой. Разумеется, она ничего не могла обещать.       Деньги он взял.       Эсмеральда подняла с пола свёрток с гипсом и мысленно поблагодарила прошлую себя за дальновидность. А вот Дреббер – одного взгляда на него было достаточно, чтобы это понять – явно надеялся на то, что для второго раза порошка не хватит.       – Я вас ненадолго покину: мне нужно умыться.       Стоило ему выйти, как Эсмеральда упала в кресло. На её памяти не было никого – ни среди мёртвых моделей, ни среди живых – кто оказывался бы такой головной болью. Возможно, даже буквально – она потёрла виски и запрокинула голову назад, насколько позволяла причёска. Он был прав: на неё никогда не выливали полную миску гипса. Она не знала, как это ощущается, и не могла до конца понять, что произошло. Он сказал, что ему не хватало воздуха… но Эсмеральда специально позаботилась о том, чтобы оставить нос открытым, хоть это и означало, что в дальнейшем ей придётся вылепливать носовую перегородку самостоятельно. Он был напуган? Но чем?..       «С мёртвыми не бывает таких проблем» – не без неудовольствия отметила она про себя, разглядывая сеточку паутины на потолке. С ними, конечно, свои трудности: например, необходимость самой подготавливать тело – задача, которую сегодня ей удалось переложить на Дреббера – зато достичь идеальной схожести с моделью намного проще.       Послышался скрип двери, и Эсмеральда тут же встала.       – Как вы себя чувствуете? – оглядев его с ног до головы, поинтересовалась она.       Вместо ответа Дреббер только покачал головой: хоть он и, кажется, избавился от большей части следов гипса на лице, оно оставалось всё таким же мертвенно-бледным.       – Я, если позволите, займусь мерками. Вам же следует успокоиться перед тем, как мы попробуем снова.       Он кивнул и прислонился спиной к стене рядом с лампой.       Так, Эсмеральда вновь склонилась над столом. «Странные пуговицы» – напомнила она себе, записывая на бумагу информацию о деталях костюма. Владелец, кажется, не обращал на неё никакого внимания: по крайней мере, когда Эсмеральда вновь подняла голову, ей показалось, что за всё это время он ни мускулом не пошевелил. «С ним точно всё в порядке?» – подумала она и взяла в руки галстук. «Тут нет ничего особенного. Но белый?..»       Она вытянула его во всю длину и приложила сантиметр.       – Как вы тогда завязывали галстук? – спросила она, не отрываясь от работы. – Так же, как и сейчас?       Краем глаза она заметила, как Дреббер встрепенулся.       – Что? Галстук?.. – его плечи вновь поникли. – Да, так же. Неужели это настолько важно?       – …Конечно. Помните, что я вам говорила о сходстве?       – Но ведь никто не сможет этого оценить. На кладбище было пусто, не считая меня и… Профессора.       Эсмеральда усмехнулась.       – В таком случае я надеюсь, что, посетив мою выставку, хоты бы вы останетесь довольны.       Но он больше ничего не ответил.       Выписав и зарисовав всё, что показалось ей важным, Эсмеральда аккуратно сложила одежду на стопки в углу стола и повернулась обратно к Дребберу. Он буравил взглядом воздух где-то между окном и камином, обхватив ладонями локти и, кажется, не обращая ни на что другое ни малейшего внимания. Вновь вырывать его из оцепенения было просто жаль.       – Ну, мистер Дреббер?       Он не обратил на неё внимание, и Эсмеральде пришлось позвать снова, в этот раз – чуть громче. Только тогда он вздрогнул и поднял голову:       – Уже пора?..       – Только если вы готовы. – «У меня нет денег ещё на один раз».       Он потупился. Очевидно было, что Дреббер ещё не отошёл от прошлого потрясения; заставить его проходить ещё через одно сейчас – значит подписать приговор всей композиции сразу. По крайней мере, так размышляла Эсмеральда, пока поправляла покрывало, собравшееся складками на полу.       Тени от окна тянулись всё дальше и дальше в глубину комнаты.       – А в Лондоне всегда, м-м, такая погода?       В следующий раз Эсмеральда подняла тему их общей задачи лишь тогда, когда последние признаки беспокойства исчезли с лица её собеседника, и оно приобрело своё, кажется, обычное меланхоличное выражение, лишь изредка искажаемое какой-нибудь неуместной улыбкой. Вновь его кожа заблестела под толстым слоем вазелина; вновь волосы скрылись под повязкой, оборачивающей кольцом голову; и вновь оказался в руках свёрток с гипсом, вот-вот развёрнутый.       Дреббер лёг на спину, и Эсмеральда в последний раз заглянула ему в лицо. Тревога точила её изнутри.       – Вы снова боитесь? – спросила она.       Он кивнул.       – Если вы хотите, я могу разговаривать с вами, пока мы ждём. Может быть, так будет легче.       Он снова кивнул:       – Пожалуйста.       Эсмеральда бросила быстрый взгляд за окно. Время ещё было. Конечно, разговаривать целый час, неизвестно, о чём, и без возможности даже услышать ответ… но у неё бывали моменты и похуже. Она справится.       Дреббер закрыл серые глаза, стиснул ладонью край покрывала, и Эсмеральда опрокинула содержимое свёртка в миску с водой.