Между вечным и земным

Солнечные лучи ворвались в комнату и заиграли на письменном столе, освещая чистые листы, скомканные партитуры и разлитые чернила, издалека напоминавшие лужу крови. Стол безнадежно испорчен этим пятном, но Ему было все равно. Иногда именно оно дарит Ему вдохновение. Необъяснимо. Вот и сейчас Он, не отрываясь, смотрит на чернильную лужу и быстро выводит ноты на новом листе. В комнату стучат, однако Моцарт на это никак не реагирует: сейчас он целиком и полностью принадлежит своей музыке. Открывающаяся дверь скрипит, и Моцарт поднимает голову, заслышав неприятный звук. В комнату входит Сальери, взъерошенный, напоминающий хищную птицу, с неизменным выражением волнения и заинтересованности на лице. - Добрый день, герр Моцарт. - Антонио! Не ждал вас сегодня! - А должны бы. Ведь именно сегодня вы обязаны сдать партитуры императору Иосифу. В противном случае, опера не будет поставлена. - Неужели никак не обойтись без его одобрения?! – Моцарт со злостью отшвыривает перо, и то, проехав по столу, падает на пол, слегка измазав его чернилами. - Если не сдать партитуры императору, вы падете, как это перо, Моцарт. Мы живем в такое время, когда о тебе в одночасье забывают. Если не будешь ежедневно заявлять о себе, для общества ты исчезнешь. И музыка, даже самая прекрасная, умрет вместе с тобой. – задумчиво произносит Сальери. - Неужели мне всю жизнь придется метаться, как палому листу? У меня нет неба, нет земли. Нет ада и нет рая. Я всегда посредине и не знаю, к какой стороне лучше примкнуть, чтобы не изменить себе. Сальери качает головой, подходит к столу, поднимает упавшее перо и вкладывает его в руку Моцарта. - Покуда вы творите, вы никогда не измените себе. Композитор с благодарностью смотрит на Антонио, неохотно выводит последние ноты на партитуре, ставит роспись и вручает законченную оперу Сальери. Тот глазами пробегает первые строки и прижимает листы к груди, поддавшись минутному порыву. - Вы как всегда гениальны, Вольфганг. Даже не распрощавшись, Сальери медленно уходит восвояси, как обычно обескураженный работой Моцарта. Захлопнулась дверь, и в комнате воцарилась гробовая тишина. Впрочем, молчание было наигранным, ненастоящим, потому что душа Вольфганга продолжала петь и играть, сердце продолжало творить. Моцарт хватает перо и начинает лихорадочно записывать ноты. Сейчас он пишет не для императора, он пишет для неравнодушной публики, для любимой жены и для себя. Просто потому что не может по-другому. В музыке – его жизнь, его бессмертие. Полностью дописав партию духовых, Моцарт внезапно останавливается. Муза, которая только что сидела на его плече и едва слышно напевала мелодию, бесследно исчезла. Ему хочется скомкать исписанные листы, бросить их в огонь и наблюдать, как пламя поглотит его труд. Но Моцарт сдерживает порыв гнева, распрямляет едва помятый лист и слушает. Слушает тишину. На этот раз это действительно тишина, гнетущая и пугающая. Как должно быть ужасно быть глухим и не слышать никаких звуков! Он бы не вынес всю жизнь существовать в этом безмолвии. Молчание затягивалось. Душа не издает ни единого звука. Это невыносимо, больно, и это сводит Моцарта с ума. Он издает нечеловеческий вопль, полный ярости и отчаяния, падает на колени и закрывает лицо руками, вытирая непрошеные слезы. В комнату вбегает Констанция. Она опускается на пол рядом с Моцартом, обнимает его и успокаивает, как маленького ребенка. Он слушает ее ласковые, нежные слова, но сам он не здесь. Его глаза остекленели, взгляд отрешен. Слышит ли он ее? Понимает ли он, что происходит вокруг? - Вольфганг, где ты? - Между вечным и земным. И Констанция понимает, что через несколько часов Моцарт напишет необыкновенное, гениальное произведение. Пройдя боль и муки, он создаст шедевр. Со временем высохнут реки, пожухнет трава, и исчезнут заснеженные горные вершины, но музыка Моцарта не умрет. И даже если сжечь все партитуры на свете, она будет жить в сердцах людей вечно.