Правда и(ли) любовь

«Алкоголь тебя до добра не доведёт» — Арсений слышит голос Серёжи, который говорит ему эти слова, хотя по иронии в этот момент он делает уже n-ный глоток алкоголя из очередного бокала. К сожалению или счастью, его слова и его голос он слышит только лишь в своей голове, потому что идти пить с парнями и с креативной группой Серёжа сегодня не захотел, — а если Серёжа чего-то не хочет, он этого не делает. Способность говорить «нет» Арсений именно у него и перенял, не соглашаясь на то, что не по душе, и не отказывая себе, когда чего-то хочется. Сегодня ему захотелось развеяться. Не сказать, что «развеяться» для него всегда — это выпить, но сегодня это было единственным вариантом, который ему предложили. «Посиделки» из бара уже плавно перешли в небольшую съёмную квартиру Антона, где в гостиной еле-еле умещается оставшиеся шесть человек, и когда Арсений чувствует уже немного затуманенную голову, то снова жалеет, что Серёжи рядом нет, — тот безошибочно понял бы, в какой момент Арсению уже «хватит», он довёз бы до дома, потому что никогда не пьёт сам, и не пришлось бы вызывать дорогущее московское такси. Именно все эти причины Арсений приводит как аргумент самому себе в своей голове, когда у себя же спрашивает, почему ему всегда так хочется, чтобы Серёжа ходил с ним, куда угодно. Обычно прокатывало, как прокатило и в этот раз, когда он расстроился, услышав от Матвиенко, что он останется дома, и снова Арсений закидал его своими притворно-равнодушными: «ну и пожалуйста», «знаешь, как мы оторвёмся…», на что Серёжа парировал «если решу, что ты достаточно пьяный, чтобы разъебать мою квартиру, — не пущу». Арсений знает, что пустит. Также он знает, что «оторвёмся» — сильно сказано. Этот факт он осознаёт, когда кто-то предлагает сыграть в «правда или действие», — ну точно уже стало нечем заняться, но когда придёт в квартиру к Серёже, скорее всего, на вопрос «ну и как прошло?» ответит «охуенно оторвались», не решившись признать, что из не тухлого — только алкоголь. Но сомнений в том, что Серёжа поймёт правду, у него не будет. Отмазываться долго у Арсения не было сил, — пару минут поворчал по поводу того, что все эти «покукарекай» или «был ли у тебя групповой секс?» уже заезжено до дыр, скучно, неинтересно и всякое прочее, но Шастун говорит, что они будут играть «по-крупному», и Арсений, протянув длинное «у-у», отмахивается и думает, что сейчас вот точно надо валить, потому что даже в алкогольном опьянении это почему-то не кажется забавным. Однако когда ему говорят «зассал?», он усмехается, делает ещё глоток коньяка и отвечает «заряжай», потому что видит почти очевидную безнадёжность на их лицах, от которой создаётся ощущение, что те начнут предлагать ещё большую фигню, чем эта — по типу «кто двинется — тот гей», а этого никому из них не надо, поэтому и выбирают меньшее из всех зол. «По-крупному» это, оказывается, кому-то позвонить бывшей, с которой было жёсткое расставание, запилить в сторис стрёмную фотку, которую выберут остальные, — из-за этого выбора чуть не поссорились, — «покурить» тому, кто ни разу не курил, — в общем-то получается, что «по-крупному» это не совсем «по-крупному», поэтому Арсений от скуки чуть ли не залипает в телефон, когда к нему подсаживается Антон, пока другие выбирают для кого-то действие. — Нё чё, тухляк, да? — Шастун спрашивает негромко и грустно, так что Арсению на секунду даже становится его жалко. Всё-таки именно от него исходила инициатива всех собрать. — Да нормально, не парься. Нам уже не по пятнадцать, чтобы прям отжигать, так что… — Ясно, точно надо было идти в клуб. — Брось, Шаст. Ну ты посмотри, — Арсений кивает в сторону смеющихся мужчин, которые выбирают задание одному из них. — Им весело, — и в это он выливает на поддержку все оставшиеся силы из-за своего нетрезвого состояния. Антон слабо усмехается и кивает, и Арсений считает, что его миссия выполнена. — Хочешь, оставайся. Ну, на ночь. Ты в гостинице сейчас? — У Серёги. Там мои вещи, так что… И хотя это похоже уже на законченную мысль, договорить он не успевает, — его прерывают воодушевлённым: — Ну давай, Арсэн, твоя очередь. «Арсэн» вальяжно откидывается на диване и смотрит с лёгкой заинтересованностью и вызовом, отвечает ему: — Действие. И делает глоток из своего стакана, ещё не подозревая, что «по-крупному» решат отыграться именно на нём. — Ну чё? Скажем украсть что-то из магазина? Арсений смеётся тому, что теперь начинается очередной сложный мыслительный процесс, — почему-то варианты особо не идут даже на нетрезвую голову, — но ему забавно за этим наблюдать. Забавно смотреть на то, как они спорят меж собой, пытаясь придумать что-то «интересное», но совсем не ожидает того, что сидящий рядом Антон, который молча старается что-то сообразить, не вливаясь в общий спор, с хитрой ухмылкой придумывает действие самостоятельно. — Раз уж не хочешь оставаться… Хочешь, сделаю продолжение твоего вечера интереснее? — Ну-ка. Ему даже интересно и совершенно не страшно, — по всей видимости, совсем разочаровался во всех них, так что никакой веры во что-то экстремальное нет, но Антон будто решает добавить в их «тусовку» некую перчинку, поднимая планку: — Позвони Серёге и скажи, что он тебе нравится, — и кто-то из остальных замолкает, кто-то — смеётся, кто-то многозначительное «о-о» протягивает, и кажется: теперь точно всем будет весело. Кроме него одного. — Шутишь? — потому что Арсению правда кажется, что Шастун просто шутит, поэтому только неверяще усмехается, но его весёлый запал вдруг начинает увядать, когда на лице Антона отображается «нет», — Я серьёзно. Мы же тут… по-крупному играем. — Чё за бред? Он мне в жизни не поверит, — и больше даже не потому что сам факт «ты мне нравишься» прозвучит бредово, а потому что Серёга его знает, потому что Серёга неведомым образом понимает, когда он ему врёт, поэтому Арсений давно уже перестал это делать. Но не только поэтому «идёт на попятную». Ему с ним ещё под одной крышей жить, и пусть он потом признается, что всё это — шутка, она может оказаться чересчур неудачной. — Бля, Арс, если ты так и ходишь на кастинги со словами «мне в жизни не поверят», то тогда я понимаю, почему тебя никуда не берут. А ты сделай так, чтобы поверил, ты ж актёр. — Антох, а ты позвони кому-нибудь и скажи, что у тебя крылья выросли. Но только так, чтобы тебе поверили. Ну чё ты несёшь-то? — Зассал, так и скажи, — кто-то подхватывает, и Арсений, быстро пробежавшись глазами по всем остальным, понимает, что в данной ситуации абсолютно все настроены против него, видимо, находя почему-то это задание забавным. — Да идите вы. Мне ему ещё в глаза смотреть. — Да чё ты паришься? Расскажешь потом, что прикол. Давай, будет весело. Возможно, здесь и правда ничего такого нет, — Арсений не может оценить ситуацию трезво из-за того, что трезвости в нём сейчас нет, но почему-то ему не кажется, что «весело» правда будет. Парням вокруг — вероятно, но не ему, не Серёге, который будет вынужден становиться мишенью странного действия в этой игре и беспощадно попадать под раздачу, и даже сквозь расслабление от алкоголя Арсений чувствует откуда-то взявшееся волнение. Конечно, оно в нём поселилось, просто потому что нет желания после первого же предложения услышать «иди нахуй», но все смотрят в ожидании, и Арсений, который запросто может сейчас уйти и ничего не выполнять, почему-то решается: — Да чёрт с вами. И после этого снова берёт отложенный в сторону телефон в руки, заходя в контакты, пока в районе желудка что-то нервно сворачивается, хотя он убеждает себя в том, что это всего лишь прикол, и Серёга сильно на него злиться не будет. — Красава, давай. Только не говори, что это шутка. — Я скажу, что вы взяли меня в заложники и заставляете творить херню. И отчасти он правда чувствует себя на пятнадцать, как будто теперешние подростки лет двенадцати звонят случайным людям и прикалываются, находя это самым весёлым развлечением за всю их жизнь, — но никого ничего не смущает, и ему уже кажется, что он один тут «дурак». Допивает остатки алкоголя, что были в стакане, так сказать «для храбрости», поджимает губы и, нажав на контакт, прикладывает телефон к уху, надеясь, что Вселенная будет к нему благосклонна, и Матвиенко, как часто и бывает, трубку не возьмёт, хотя особо на это не надеется, потому что «часто бывает» обычно к Арсению не относится. — Алё. «И как мне, блять, это говорить» — чётко читается во взгляде, котором он стреляет в сторону Антона, — а в его случае действительно «стреляет», потому что он мог на человека посмотреть так, что тот заговаривать больше не захочет, но сейчас, когда Шаст подшофе, это на него никак не действует. — Серёг, привет, — и даже странно осознавать, что Арсений пусть и в форме шутки, но должен произнести сейчас эти слова и убедить его в том, что это правда. Глаза уже смотрят ни на кого-то из присутствующих, а на свой стакан на столе, в котором был алкоголь и по ободку которого он проводит подушечками пальцев, пытаясь будто таким образом абстрагироваться и успокоиться. — Я тут… хочу тебе сказать кое-что, ты не занят? — Если ты сейчас попросишь меня приехать, потому что за такси ты платить не хочешь… — и мягкая улыбка моментально начинает сиять на губах. Серёга всё-таки его очень хорошо знает. — То ты пошлёшь меня нахуй. — То я пошлю тебя нахуй. — Но приедешь и заберёшь — …Но приеду и заберу. Но вся соль в том, что Арсений знает его не хуже, он в принципе не думал, что человека можно настолько хорошо знать, не знал, что в ком-то сможет быть уверенным, как в самом себе, — порой, даже больше, чем в самом себе. Именно этому он тихонько усмехается и медленно кивает. Но все его мысли занимает одно-единственное действие, которое ему предстоит совершить, и он отмахивается от мыслей, почему для него это кажется не просто приколом, почему ему не весело, почему ему волнительно, почему он уже хочет сбросить трубку и почему так трудно произнести эти слова. А людей рядом будто бы нет: и не только потому что все замолкают, словно переставая дышать, но и потому что Арсений весь в этом и внимания ни на кого не обращает. — Спасибо, конечно, но я не за этим. Слушай, я просто… — он медлит, потому что как назло в голове не формируются слова то ли от алкоголя, то ли от волнения. — Ты был прав, когда говорил, что алкоголь меня не доведёт до добра. — Решил податься в эскорт? — Дурак. Антон рядом только отвлекает, — пихает его локтем в бок, проговаривает почти одними губами «на громкую», показывая на телефон, на что Арсений морщится и мотает головой, снова отворачиваясь к стакану. Делать это, когда все вокруг подслушивают их разговор на громкой, он не собирается точно. — Рожай давай быстрее, Арс. С ментуры тебя забрать или что? Пальцы, которые бегали по ободку стакана, там и замирают, а Арсений после недолго молчания уже не подбирает слова: откуда-то они находятся сами по себе. — В общем, прозвучит странно, и… я вряд ли решился бы сказать это на трезвую голову, но… ты… — приоткрытые губы пересыхают, так что ему приходится пробежаться по ним языком, не отрывая глаз от одной точки на столе. — Ты мне нравишься. И уже давно. Если бы это не было так сопливо, я бы даже сказал… что меня пиздец как к тебе тянет, и я постоянно хочу быть рядом с тобой. Хотя я вроде как уже сказал это, так что… — и ведь Арсению нужно, чтобы Серёжа ему поверил, поэтому он после секундного молчания продолжает, импровизируя, выплёскивая всё, что сейчас почему-то приходит на ум. — Я понимаю, что ты сейчас уже готов послать меня, понимаю, что ты не виноват в том, что я к тебе чувствую, но просто… просто я уже больше не могу скрывать это. Знаешь, это так глупо, но я… ищу несуществующие поводы, чтобы приехать в Москву, потому что хочу побыть с тобой, я часто хочу обнять тебя просто так, я пишу тебе в директ какую-то херню, потому что соскучился, я ревную тебя к твоим… Он вдруг замолкает, потому что чувствует себя так, будто чересчур сильно вживется в роль, а ему ещё оправдываться перед ним за всё это, поэтому, чтобы не сболтнуть лишнего, поджимает губы, опускает голову и прикрывает глаза, проводя свободной ладонью по волосам. И вроде как должно быть легче, потому что уже сделал это, уже выполнил действие, сказав все основные слова, но Арсению почему-то становится только волнительнее, хоть по сути никакие Серёжины слова его задеть не должны, это ведь всего-навсего шутка. — Арс… — Прости меня, я… плохо соображаю сейчас, что говорю, — он снова его прерывает, потому что вдруг чётко осознаёт, что ему не по себе от того, что Серёжа может на всё это ответить. И врёт. Потому что соображает нормально. — Но суть ты понял. Ты мне давно нравишься. Очень сильно нравишься, Серёж… — Арсений, успокойся. Заказывай такси и приезжай домой, ты пьян. — Но ты мне веришь? — Арс, такое не обсуждают по телефону и тем более не обсуждают пьяным. — Просто скажи. Веришь? — Арсений продолжает убеждать себя в том, что всё, что здесь сейчас происходит, действительно просто задание. Слышит через пару секунд молчания: — Верю, — и не знает, хорошо это или плохо. — И..? Что скажешь? — спрашивает настороженно и игнорирует, как и быстро бьющееся сердце, так и тот факт, что это в план и в задание уже не входило. Он должен был просто заставить Серёжу ему поверить, а не дожидаться, не просить его о каком-то ответе. — То, что уже сказал. Это не телефонный разговор и точно не для твоего состояния. Приезжай домой. Домой. Одно слово, пять букв, а такое значимое, такое почему-то важное для Арсения слово, которому он кивает, забывая, что Серёжа видеть это не может. — Хорошо, Сергуль. Заканчивая этот разговор, Арсений чувствует себя странно. Не хорошо, не плохо, — странно. Подвешено, пожалуй, непонятно, неопределенно, и все остальные то ли улавливают это его состояние, то ли чувствуют то же самое, потому что в комнате неожиданно никакого смеха, а почти полная тишина, которая нарушается голосом Антона: — Круто. Я даже почти поверил. Который будто хочет шуткануть и сгладить ситуацию, что у него почти получается. — Так, ладно. Поехали дальше. Антон… И Арсений, который до этого сидел неподвижно, пялясь в одну точку и чувствуя себя так, словно совершил что-то из ряда вон, поднимается со словами: — Я, наверное, правда пойду. И понимает, что был прав: ничего весёлого или забавного здесь не было. Он просто почему-то нервно наговорил чего-то сумбурного, что якобы касается его чувств, а теперь ему ехать домой к мужчине, который думает, что Арсений в него влюблён, а потом объясняться, мол, всё это дурацкий розыгрыш. И из-за чего так странно себя ощущает после сказанных слов, — не понимает, но от предложений и просьб остаться только отмахивается, параллельно заказывая себе такси, потому что задерживаться здесь не хочется. Хочется тишины, в которой можно попробовать разложить всё по полочкам, — хотя он заранее знает, что не сделает этого, — хочется к Серёже в квартиру, но теперь почему-то до сих пор нервно. Не потому что его отчитают за идиотский прикол, а по какой-то другой причине, до которой он не может в своих мыслях дойти. В голове становится слишком шумно, когда он садится в такси и смотрит на тёмный город в окно, — шум и гул от алкоголя, усталости, напряжения и всего прочего не даёт расслабиться, хотя чисто физически у Арсения уже закрываются глаза, и он доходит до той мысли, что лучше бы остался сегодня с Серёжей дома и врубил бы с ним какой-нибудь сериал, отвлекая от просмотра своими комментариями каждые пару минут. Это всего лишь безобидная шутка. Но почему он тогда так боялся и так боится Серёжиной реакции, так и остаётся открытым вопросом для него самого, но затуманенная голова не готова сейчас на него отвечать, потому что он уже всеми правдами и неправдами пытается зачем-то не заснуть в машине, пока едет к Серёже. Серёжа. Голова сама по себе рисует его образ, его голос, который раз десять проговорил ему за сегодня «алкоголь тебя до добра не доведёт» и «тебе уже хватит», его запах, от которого Арсений всё же прикрывает глаза, не сопротивляясь тому, что выдумывает его нетрезвое воображение, потому что от этого тепло. Голова слегка начинает кружиться даже с прикрытыми глазами, будто он смотрит через калейдоскоп, и единственное, что остаётся чётким: Серёжа. Серёжин образ, Серёжины объятия, и на место волнению постепенно приходит уже нечто иное, более приятное, наполненное ожиданием перед возвращением к нему, и Арсений улыбается. И не понимает, правда ли засыпает или просто какое-то время сидит с прикрытыми глазами, но в следующую секунду он их раскрывает и смотрит в окно, на Серёжин дом, пока они паркуются. Наконец-то доехал. Он пару раз промахивается ключом от домофона, не сразу нащупывает скважину, куда суёт ключ от Серёжиной квартиры, который уже давно находится в Арсовом пользовании, и заходит в квартиру, сразу же встречая его на пороге и улыбаясь пьяной улыбкой, а спиной прислоняется к двери. — Серёжа, — убирая руки за спину, протягивает негромким, расслабленным и отчего-то нежным голосом. Матвиенко частенько и уже давно вызывал у него самые нежные чувства, потому что только с ним он мог ощущать себя самим собой, только этот человек — его настоящий друг, который вечно рядом. А что окончательно во всей этой ситуации расслабляет: Серёжа не выглядит ни злым, ни раздражённым, ни отрешённым. Арсению кажется, что в этой ситуации правда лучше всего будет, если они сделают вид, что ничего не было. — Ну привет, пьянь. — Привет. И тёплая улыбка с лица не сходит, а взгляд не отрывается от карих глаз, которые среди всей размытости мира вокруг — отчётливо видны. Если бы он видел себя со стороны, — всё понял бы сразу. — Раздевайся давай, не стой на пороге. Арсению приходится кое-как сесть на корточки, чтобы развязать шнурки на кроссовках, пытаясь не покачиваться из стороны в сторону, и единственное, чего он сейчас хочет, — завалиться на кровать и уже сбросить с себя эту нервную часть вечера, которую, возможно, и не вспомнит. Поэтому, не без проблем скинув с себя кроссовки, он поднимается на ноги и шагает в сторону то ли гостиной, то ли Серёжи, но его останавливают, схватив за запястье. — Ну тиш-тиш, куртку кто снимать будет? И тут Арсений вспоминает: действительно, он всё ещё в своей лёгкой, не застёгнутой, накинутой на футболку куртке, только быстрее, чем он успевает сообразить, что делать, Серёжа берёт эту куртку за края и медленно начинает её снимать. Арсений позволяет, — ещё бы не позволил. Стоит смирно и неподвижно, смотрит на Матвиенко, который находится так близко и который заботливо стягивает с него верхнюю одежду, и чувствует себя хорошо. Пусть и устало, сонно, почти даже не очень в физическом плане, но всё равно хорошо. Он этой близости спокойно не выдерживает: когда его руки оказываются вытянуты из рукавов, то ему остаётся совсем немного податься вперёд, чтобы эти руки пропустить под Серёжиными и обнять его, совершенно ни о чём не думая. И это не так часто происходит: обычно просто при приветствии и то всего на пару секунд, а ему почему-то хочется больше. Ему хочется иметь возможность обнимать его, просто потому что захотелось, обнимать его вот так, положив голову ему на плечо и прикрыв глаза. Арсению кажется, что он в таком положении и заснул бы: чувствуя напрямую тот запах, о котором вспоминал в такси, пока Серёжины руки почему-то несмело покоятся на его спине. — Ты такой тёплый. Он с улыбкой шепчет это Серёже прямо в шею, отчего у того по коже расходятся мурашки, хотя в общем-то не только из-за этого. Серёжа тёплый. Не только в физическом, но и во всех смыслах этого слова. Его хочется обнимать, находясь в полусогнутом состоянии, хочется чувствовать по спине мягкие поглаживания, на секунду думая, что показалось, хочется кончиком носа проводить по оголённой коже. И ему действительно отстраняться не хочется, он стоял бы в таком положении до того момента, пока не затечёт спина, — и то после этого простоял бы ещё минуты две, потому что так комфортно, но Серёжа с мягким: — Пошли, уложим тебя спать. Отстраняется первым и отходит, чтобы повесить куртку Арсения в прихожей. От алкоголя голова всё такая же туманная, — особенно сейчас, в тёплой квартире, где развозит ещё чуть больше, но не до такой степени, чтобы собирать все углы по дороге. Ему кажется, что даже будучи сильно пьяным, он будет способен без проблем пройти по этой квартире с закрытыми глазами, потому что ему здесь знаком каждый уголок. В нескольких шагах от входа в гостиную стоит разложенный мягкий диван, который Арсений смог бы предпочесть даже своей большой кровати в питерской квартире, потому что здесь почему-то уютнее. Он на усталых ногах семенит в его сторону и падает на него прямо в том, в чём пришёл, — банально нет сил переодеваться в домашнее. Их хватает только на то чтобы посмотреть на Серёжу, который подходит и даже заставляет его приподняться, чтобы вытащить из-под спины одеяло и заботливо его накрыть, потому что ночью ему вечно холодно. Это Серёжа тоже о нём знает. — Сергуль, — Арсений зачем-то хватает его за запястье, когда тот накрывает его одеялом, но вместо того, чтобы что-то сказать, улыбается. Мягкой, тёплой улыбкой, уже через пару секунд отпуская его и желая: — Спокойной ночи. — И тебе. И Арсений даже будучи в нетрезвом состоянии улавливает, как на нём задерживают взгляд на пару секунд дольше нужного, только после этого выключая в гостиной свет и покидая её. Его оставляют в одиночестве, и он чувствует: в голове всё ещё гудит, — сейчас особенно, когда в комнате полная тишина и нет шума мотора как в такси, но этот гул очень быстро заканчивается, когда Арсений уже прикрывает глаза и позволяет себе провалиться в сон, больше не борясь с ним, а поддаваясь, и сейчас от усталости заснуть выходит у него примерно за пару минут. Но в эти минуты в голове отчасти прокручивается этот вечер, его слова Серёже и сам Серёжа, который заботливо укрыл его одеялом, чтобы ночью он не замёрз. Матвиенко в принципе ходячая забота, — Арсений уже давно понял, что это распространяется на всех близких ему людей, поэтому, проснувшись и кое-как разлепив глаза с утра, он совершенно не удивляется бутылке воды и пачке таблеток, которые лежат на столике рядом. Его иногда удивляла Серёжина способность: тот частенько мог о чём-то забыть, но нередко и наоборот, — что-то подмечал, обращал внимание на то, о чём сам Арсений мог даже не подумать, и в мелочах это очень хорошо видно. Видно и в этих таблетках от головы, которые специально для него здесь лежат и которые Арсений уже через минуту берёт, чтобы выпить: голова очевидно болит. Он чуть морщится, потому что от малейшего движения боль только усиливается, и даже не пытается вспомнить, что было вечером, потому что внутри полная уверенность в том, что вспоминать там нечего. Он помнит какие-то отдельные сцены, помнит, как просто поехали к Антону и сидели у него, — совершенно ничего интересного в его голове не всплывает, поэтому чтобы не мучить свою и так не в особо хорошем состоянии голову, он это дело бросает, запивая таблетку большим количеством воды. Зажатая в руке пачка таблеток беспощадно и случайно летит на пол, потому что слабые от похмелья пальцы промахиваются, не дотягиваясь до края стола, и Арсений снова хмурится то ли от самого факта, что нашумел, то ли от звука, который неприятно отдаётся в голове, — всё-таки ему не двадцать, чтобы пить без каких-то последствий для организма. Сколько времени, он понятия не имеет и телефона на тумбочке рядом с таблетками не было, чтобы узнать, но буквально через пару секунд и по всей видимости на шум от упавшей пачки таблеток в комнату заходит Сергей, с лёгкой ухмылкой наблюдая за страдальческим лицом. Арсений же его радости ни чуть не разделяет. — Ну и как оно? — Убей меня, чтобы я не мучился. И Матвиенко усмехается, потому что ему сразу же становится всё понятно. Арсений обращает внимание на какую-то стеклянную бутылку в его руке, с которой он подходит и садится рядом, протягивая её. — На, приложи, холодная. И Арсений с большим удовольствием и энтузиазмом забирает её и прикладывает ко лбу, сразу же чувствуя приятную прохладу, от которой ему становится чуть легче, будто этот холод потихоньку замораживает головную боль. — Ты лучший друг, Серёг. Знал? — Знал, — снова морщась от головной боли, он дёргает уголками губ в страдальческой полуулыбке и доходит от мысли о том, что телефон, возможно, в куртке, а после — секундное воспоминание о том, что Серёжа её с него снимал. — Чё встал-то ни свет, ни заря? — Ни свет, ни заря? Почти три часа дня уже. А Арсений почему-то был убеждён в том, что максимум одиннадцать, — столько, сколько проспал, он спать не планировал, поэтому взгляд за пару секунд доходит от «серьёзно?» до «бля-ять», но ничего с этим уже не поделать, да и разок проебать весь день можно, это было, учитывая количество алкоголя, ожидаемо. Спустя какие-то минуты бесконечных жалоб из-за больной головы, ломки в конечностях, тошноты и прочих мелочей, Арсений кое-как начинает приходить в себя, благодаря опустошённой полностью бутылке воды и таблеток, которые выпил сразу после пробуждения. И когда уже голова потихоньку начинает проясняться, в какой-то момент он замечает: что-то не так. Очевидно, что ему было не до этого ещё несколько минут назад, да и сейчас он не в лучшем состоянии, чтобы анализировать чужое, но всё-таки он Серёжу изучил. Всё-таки ему особых усилий не нужно прикладывать, чтобы увидеть, что он ведёт себя не на сто процентов так, как в повседневной жизни, будто о чём-то старательно думает или хочет что-то сказать. Он ведёт себя не полностью свободно — так Арсений охарактеризовал бы то, что сейчас перед собой видит, но почему — не понимает. Конечно, причин может быть масса, но что-то подсказывает, что она не заключается в чём-то по типу «придурок какой-то с утра разбудил», и это почему-то отчасти тревожит. — Я так понимаю, есть ты не будешь. — Вот, Серёж, точно нет, — Арсений морщится при упоминании еды, потому что сейчас даже мысли о том, чтобы поесть, кажутся лишними. — А я пойду себе чего-нибудь сделаю, а то голодный, как скотина. И Серёжа правда поднимается с дивана и уже хочет уйти, но Арсений вместо того чтобы как-то пошутить или отпустить его, оставшись в одиночку переживать своё «не очень» состояние, останавливает его резким: — Серёж, постой. И делает усилие, чтобы приподняться с помощью рук и присесть, прислонившись к подушке, — благо, стало чуть полегче, иначе что-то выспросить или о чём-то поговорить он бы не смог. — Что-то не так? — В смысле? — Ну… я у тебя спрашиваю. Что-то не так? И Арсений знает, что Серёжа понимает, о чём он, — если было бы всё в порядке, его бы осадили чем-то по типу «Дурак что ли? Нормально всё», а сейчас Матвиенко просто молча смотрит и как будто с чем-то борется в своей голове, а это настораживает. А потом этот отчасти тяжёлый вздох и отведённый взгляд, после которого он начинает думать, что это не у Серёжи что-то случилось, это он где-то накосячил, потому что на данный момент в его голове из прошедшего вечера и ночи от силы минут пятнадцать воспоминаний наберётся, остальное — размыто. И сделать он мог соответственно за эти часы, что угодно, но ему эгоистично не хочется оказываться правым. Только вот, к сожалению, ему что-то подсказывает, что здесь он не ошибается. Серёжа молча делает навстречу Арсению пару неуверенных шагов и также неуверенно садится рядом. Неуверенно бегает глазами, неуверенно смотрит, неуверенно поджимает губы: Арсений в принципе не помнит, когда видел его таким неуверенным, потому что это на него не похоже. Что ещё на Матвиенко не похоже: он начинает издалека, и с первого предложения Арсений понимает, что действительно всё дело в нём, только, почему — не понимает до сих пор. — Ты… помнишь что-то из вчерашнего? — Что-то помню. А что? Что я успел натворить? — Помнишь то, что ты сказал мне по телефону? — Помню, — Арсений отвечает буквально спустя пару секунд, несомненно, привирая. Ему кажется, что именно это он должен сказать, чтобы Серёжа продолжал, но он действительно не понимает, что это был за звонок и что он в этом звонке ему наговорил. Судя по Серёгиному состоянию, что-то, что конкретно на него повлияло. — Короче… Я хуй знает, как о таком говорить, но этот твой звонок… — Арсений сидит и неподвижно смотрит с разомкнутыми губами, почему-то ожидая чего-то такого, что с ног на голову перевернёт весь его мир. — Я пиздец как удивился. Серьёзно. И, может, нам стоит оставить всё, как есть, и не обсуждать это, потому что я не знаю, что со всем этим делать, но… раз уж ты сам начал… Короче ты тоже мне нравишься. И давно уже. Арсению кажется, что его затылком кто-то очень сильно приложил о стену, — иначе это состояние сейчас он описать не может. Ступор, полнейшее непонимание, слова, которые несколько раз прокручиваются в голове, всё вокруг походит на сюрреализм, потому что его лучший друг признаётся ему в чувствах? Серёжа признаётся? Хочется рассмеяться, хлопнуть по плечу и сказать «забавная шутка», но он видит, как непросто это ему даётся, и ответ на вопрос, шутка это или нет, возникает сам по себе вместе с тонной вопросов, ответ на большинство которых находится в его голове. Находится в той части мозга, которая отвечает за воспоминания, находится именно в том промежутке времени, когда он звонил ему и чёрт знает, чего наговорил. Арсений чувствует себя так, словно находится в экстремальной ситуации, когда в кровь приливает адреналин, потому что вдруг мозг начинает работать в разы активнее, вспоминая всё, что было вечером, и отдельными отрезками: вот они приезжают к Антону, который переживает, что туса не удалась, вот садятся играть в «правда или действие», вот подходит его очередь, вот волнение, переживания, мандраж, звонок Серёже и выполнение заданного ему действия, и отчасти всё начинает вставать на свои места. Кроме одной-единственной детали: Серёжиного признания, которое всё ещё кажется чем-то невозможным. Теперь Арсений в очередной раз доходит до прописной истины: за каждым его действием стоят последствия. Только, к сожалению, что делать с этими последствиями, он не всегда знает. — Я не думал, что мы вообще когда-нибудь будем о таком говорить, поэтому просто постарался забить, но… Ты и твои слова по телефону… — слова по телефону, которые были шуткой, и только сейчас начинает понимать, какой же он на самом деле… — Серёж, Серёж, постой. Арсений шумно выдыхает и прикрывает глаза в попытках понять: ну как он мог ему понравиться, если Матвиенко всегда был законченным гетеросексуалом? И как он мог прикольнуться так над человеком, которому нравится, несмотря на то что этого он и не знал? Ну как он мог в такую ситуацию угодить? Каждый раз, когда он оказывается в подобных заварушках, ему кажется, что такое могло случиться только с ним одним. А как теперь сказать правду-то? И что для него правда? — Серёж, я… Блять, — он начинает вспоминать свои мысли перед звонком: боялся, что Серёжа пошлёт его с такими шутками, даже думал, что не поверит, а здесь всё оказывается гораздо, гораздо сложнее. — Это же была просто шутка. Мы… играли в «правда или действие», мне загадали позвонить тебе и… А ты… Ты это всё серьёзно? Потому что отчасти всё ещё не верит, не хочет верить даже, хотя ответ на этот вопрос уже изначально нашёл в Серёжиных глазах. И сейчас в них только подтверждение того, что всё сказанное сейчас им — серьёзно, что напрягает, заставляет Арсений чувствовать свою вину, потому что изначально ведь понимал, что не стоит ему этого делать, и всё равно зачем-то позвонил. А теперь человек, с которым они бок о бок более десяти лет и который признался ему в симпатии, думая, что она взаимная. Арсений действительно идиот. Но Серёжа думает, что идиот только он сам, потому что сейчас ему кажется, что это было более чем очевидно: ну не могло быть это взаимным. И от своей глупости из-за того что позволил себе поверить в его слова, хочется раствориться в эту же секунду, чтобы не пытаться как-то сделать ситуацию хоть немного лучше и чтобы не чувствовать того неприятного, склизкого разочарования, которое он чувствует сейчас. За эту ночь ему думалось, что, возможно, из-за Арсения и ради Арсения он мог даже рискнуть эти отношения попробовать. Спустя несколько секунд молчания Серёжа слабо усмехается, — хотя Арсений понимает, что в этой комнате никому из них не до смеха. — Конечно, несерьёзно. Расслабься. Я понял, что это прикол, решил ответить тебе тем же. Пойду я готовить, короче. И пусть Арсения восхищала игра Серёжи на сцене, здесь ему не нужно долго думать, чтобы понять, что это не шутка, — это очевидно. Более, чем очевидно, и неприятно становится вместе со всем прочим ещё и из-за того что Матвиенко правда попытался свести всё в шутку. Хотя, если подумать, это действительно неплохой вариант, чтобы закрыть эту тему. После своих слов тот не ждёт ни секунды: поднимается и выходит из комнаты в сторону кухни, оставляя Арсения с больной во всех смыслах головой и с ощущением, что он будто сотворил что-то ужасное, ведь очевидно сделал больно, и очевидно с его подачи в их отношениях случились какие-то изменения. А на душе почему-то гадко, и хватает его сил только на то, чтобы подвинуться поближе к стене, опереться о неё спиной и уставиться в одну точку, пытаясь разобрать по полочкам то, что натворил. Постепенно он начинает вспоминать всё больше: вспоминает всё, что наговорил, а не только саму суть, вспоминает, как сразу после этого уехал домой, вспоминает, как забыл снять куртку, как Серёжа ему в этом помог и как Арсений обнял его: от этого резкого воспоминания по плечам разбегаются мурашки, а он затылком упирается в стену и прикрывает глаза, чтобы вспомнить это в деталях. Вот он зачем-то тянется вперёд, просовывая руки под Серёжиными, зачем-то обнимает и кладёт голову на плечо, вдыхает запах, пока его гладят по спине, прикрывает глаза и что-то шепчет ему в шею. Это приятно — это он вспоминает тоже, а в голове из обрывков собственные слова, сказанные по телефону. …Я бы даже сказал… что меня пиздец как к тебе тянет, и я постоянно хочу быть рядом с тобой. Ищу несуществующие поводы, чтобы приехать в Москву, потому что хочу побыть с тобой. Часто хочу обнять тебя просто так. Пишу тебе в директ какую-то херню, потому что соскучился. Ревную тебя к твоим… И ведь слова лились сами по себе, ему не приходилось ничего выдумывать, и почему оно так случилось, — он задумывается только сейчас. Задумывается о том, что сказал, и о том, сколько в этих словах неправды, но в какой-то момент после нескольких минут разбора каждого предложения он вдруг доходит до той странной мысли, что найти здесь хоть каплю лжи у него не получается. — Ну и пожалуйста, я без тебя пойду выпью с ними. Знаешь, как мы оторвёмся… Аля «и без тебя будет круто», на что Арсений намекнул, не поднимая на Серёжу глаз. Намекнул, чтобы не показывать, что на самом деле это огорчило. Пусть Матвиенко не пьёт, но когда он рядом, когда он находится в поле зрения, автоматически становится спокойнее и комфортнее, ему почему-то хотелось, чтобы Серёжа пошёл с ним. Ему хотелось, чтобы Серёжа чаще бывал рядом, и ему хотелось чаще бывать рядом с ним. — Если решу, что ты достаточно пьяный, чтобы разъебать мою квартиру, — не пущу. Арсений вспоминает вчерашний разговор перед тем, как он пошёл к парням, вспоминает, что по-глупому не хотел идти, потому что казалось, что без Серёжи ему там делать нечего. И не сказать, что Антон не его друг, да и знакомые из крю тоже были там, но такие тусовки как будто частенько без Серёжи не имели особого смысла, поэтому он на них почти не ходил. Он и правда постоянно хочет быть рядом с ним. — Серёг, свободен завтра днём? — Смотря, для чего. — Встретишь? Я в Москву приезжаю. Он позвонил ему сразу после того, как взял билет на сапсан, и его положительный ответ его более чем устраивает, — не придётся платить за такси или иметь риск нарваться на толпу фанатов в метро по пути к Серёгиной квартире. Он бы, конечно, заплатил, и он бы, конечно, нарвался на фанатов и сфоткался бы с десятками людей, ведь чего только не сделаешь ради… — В кино прикольный фильм вышел, а в Питере его нельзя посмотреть. Сгоняем? — Ты ради этого в Москву собрался? — Ну а чё мне делать, если я хочу посмотреть его в кино? И ведь не докопаешься: видит проблему, ищет обходные пути. Только вот не учёл или намеренно проигнорировал, что сегодня — последний день показа этого кино. Думает, мол, авось прокатит. — Сгоняем. В кино они так и не попадают. Это было крайне глупо: ехать в Москву ради фильма, заранее зная, что завтра его уже не будет в прокате. Это в принципе глупо: ехать в Москву ради фильма, но Арсению как будто нравилось убеждать себя в том, что другого повода здесь нет. А на самом деле он действительно всего лишь искал несуществующие причины для приезда в Москву. — Ты такой тёплый. Пьяный Арсений — порой, не сдерживающий себя Арсений, поэтому он стоит сейчас в Серёжиных объятиях, уткнувшись носом в шею, от которой пахнет и приятным одеколоном Матвиенко, и самим Матвиенко в принципе, и этот запах сковывает и оставляет Арсения в сладком плену, как и его касания, как и его поглаживания, как и их объятия в целом. Задерживаться в них на пару секунд дольше нужного при приветствии стало уже привычкой, которую он объяснял каким-то недостатком тактильных ощущений. Но в пьяном состоянии ничего объяснять ни себе, ни ему не обязательно — поэтому он без зазрения совести, только вернувшись после «тусы», млеет в Серёжиных руках, пока в животе всё разливается трепетом. — Пошли, уложим тебя спать. Арсений правда заснул бы в его объятиях. Мелькающие в его голове флешбэки этой ночи дополняют ещё один пазл всей этой картины, приоткрывая шторку и позволяя Арсению всё больше за неё заглянуть. Почему он обнял его? Всё-таки пытаться найти этому объяснение ему приходится, и очевидно он находит только одно. Он хочет обнимать Серёжу просто так. Серёг, смотри, ты. 16:44 Арсений снова открывает видео, отправленное Серёже в директ, и смотрит на забавную птицу-удода с длинным клювом подобно тому, что у колибри, и забавным хохолком, который почему-то напомнил Арсению Серёжин хвостик. Он листает выше, чтобы найти какую-то отправленную ему запись, а перед глазами мелькают его же Серёже сообщения и его же Серёже отправленные посты про готовку, потому что готовил Матвиенко отменно, посты про каких-то зверей, забавные посты с анекдотами по типу тех, что из одноклассников, фотографии знакомых, какие-то странные смайлики, на которые он вдруг наткнулся на своей клавиатуре. Весь тот мусор, что Арсений пролистнул бы и забыл, волшебным образом оказывается у Серёжи в личных сообщениях. Просто потому что «о, прикольно, надо Серёге скинуть», «о, рецепт интересный, хочу попробовать, надо чтобы Серёга приготовил», «о, забавный шарик увидел, надо рассказать» и в итоге наваливал кучу ненужной информации, на которую сам не обратил бы внимание, если бы не желание ему написать. Серёжа отправляет ему смайлик с закатанными глазами, а через пару минут присылает ссылку на статью в Википедии про птицу «обыкновенный старик». Арсений слабо усмехается, — впервые за долгие последние минуты. За столько лет, что удивительно: ему не надоело говорить с ним даже о всякой фигне, его тянет в их диалог, тянет написать, что-то прислать, завести разговор, и, казалось бы, всё это — просто потому что скучно. На деле же… Он пишет херню ему в директ, просто потому что соскучился. — Арсений! Да постой ты, Господи. В чём дело? — Всё нормально. В противовес сказанному Арсений, выбежав из кафе-ресторана, нервно и раздражённо зажимает меж губ сигарету и чиркает зажигалкой в попытках её поджечь. — Нормально? Скотина такая, — но Матвиенко выхватывает эту сигарету, которую только-только ему удалось поджечь, и сначала демонстративно показывает, продолжая: — Это — нормально? А после — кидает её на асфальт, но Арсений упрямо достаёт следующую, также упрямо продолжая молчать, Серёжа — в свою очередь упрямство Арсения перенимает, забирая вместе с новой сигаретой и всю пачку, пользуясь тем, что тот никогда не в состоянии нормально ему противоречить. — Да что ты пристал-то ко мне? — Потому что это ты как ошпаренный выбежал на улицу и молчишь, как придурок. В чём дело, я спрашиваю? И не пизди мне. — Я просто хочу домой, устал, не выспался, что тебе ещё сказать? И Арсений предпринимает новую попытку: только теперь попытку уйти, но и у неё не выходит увенчаться успехом, потому что Матвиенко несильно, но хватает его за локоть, останавливая и поворачивая обратно к себе. — Арсений, ты заебал. — Так нахуй ты меня останавливаешь? Серёжа на этот вопрос не отвечает, но и не отпускает, прожигая его требовательным взглядом, и Арсений уже в следующее мгновение думает о том, что Серёга этого не заслуживает, поэтому на пару секунд прикрывает глаза и действительно пытается поумерить свой пыл, медленно и шумно выдыхая воздух будто в попытках выдохнуть злость. И снова смотрит, понимая, что соврать, обмануть точно будет не в силах. Не сейчас. — Зачем ты меня куда-то вытаскиваешь? — Что значит «зачем»? — Если ты с кем-то другим проводишь восемьдесят процентов времени. Мне что там делать? Я никого там не знаю. — Не замечал за тобой проблем в знакомстве с кем-то новым. Арсений отводит глаза, не сразу осознавая себя, как истеричного на пустом месте человека. И что его так задело? — Серёж, я завтра уезжаю в Питер. Почему ты сначала предлагаешь мне сходить куда-то, а потом оставляешь с совершенно незнакомыми мне людьми? Почему ты зовёшь меня в бильярд, а потом оказывается, что ты собрался туда с какой-то… И кое-как себя прерывает, замолкая, чтобы не сказать лишнего, а перед глазами картинка того, как отошедший Серёжа мило флиртует со знакомой ему девушкой. Но дело не в этом, конечно. Не из-за этого так неприятно и мерзко, не из-за этого он бесится, а просто из-за обычной их договорённости и планов, которые уже настроили. По крайней мере, он себя в этом усиленно убеждает. — Ладно. Я просто… не знал, что это так важно? Ты ведь не навсегда уезжаешь, — Матвиенко продолжает уже спокойнее, отпуская, наконец, руку Арсения из своих цепких пальцев, и пытаясь не выглядеть так удивлённо. — Меня просто бесит, когда планы меняются вот так. Арсений устало выдыхает, действительно не видя здесь никакой иной причины, а образы Серёжи и до приторного милой девушки засели в голове чисто случайно. — Окей. Я понял. И чего ты хочешь? — Ты можешь вернуться. Но я поеду домой. Не хочу портить тебе вечер. — Ладно. Арсений опускает глаза и кивает, больше и не думая ни возникать, ни предъявлять претензии, готовится уже вызвать себе такси, но в следующую секунду Сергей идёт не в сторону тех дверей, из которых они вышли, а в сторону своей машины, заставляя Арсения уставиться в полнейшем удивлении на него. Но из головы уже постепенно начинают улетать все недомолвки и мелкие проблемы, которые образовались за последний час. — Идёшь? И Арсений идёт. Он не любил и не привык оттягивать решение проблем до самого последнего момента, а предпочитал решить их сразу, но в этой ситуации действительно дотянул до конца с разбором причин, поступков, причин поступков и того, что он на самом деле чувствует, от чего бежал. И то, что он тянул так долго, на руку ему не сыграло точно: он буквально не смог спокойно порадоваться тому, что Серёжа чувствует к нему то же самое, что и он к нему, и тому, что он чувствует к Серёже то же самое, что и чувствуют к нему. И чем дольше Арсений об этом думает, тем очевиднее это становится, тем больше приходит на ум приколов, случайных касаний, комплиментов в Серёжину сторону, мысленных восхищений его шуткам и им в принципе, шуток про них и всего остального прочего, что не перечесть. Только вот между ними одно очевидное различие: Серёжа признался ему по-настоящему, а Арсений — завуалировал в форму розыгрыша, не понимая до конца, что всё сказанное им было правдой. Матвиенко в принципе всегда был смелее него, и теперь ему думается, что раз уж он и так научился у него много чему, то нужно продолжать это делать, перенимая те качества, которые непременно ему пригодятся. Особенно те, что могут пригодиться сейчас. Смелость. То, что точно понадобится ему в данный момент, когда он неуверенно поднимается с дивана, переодевается всё-таки в домашнее и идёт на кухню, где из звуков — только ложка, стучащая о сковородку, даже без музыки, с которой Серёжа любил обычно готовить, и Арсений понимает, что всё правда не очень. Понимает, что нужно исправлять свой косяк, — а теперь, когда внутри он уже осознал, что всё-таки чувствует то же самое, свой прокол начал понимать куда лучше, чем несколько минут назад. Да и то, как ведёт себя Серёжа, даже не поворачиваясь к нему, ощущается на порядок нервознее. И почему он не понял всё хотя бы на полчаса раньше? — Серёж, — Арсений начинает негромко, присаживаясь на стул в паре метрах и принимаясь гипнотизировать его спину. — Прости меня. — Арс, проехали, всё нормально. Зато я смог тебя наконец-то разыграть. — Но ведь это была не шутка, — Арсений в этом более чем уверен, потому что видел в его глазах и слышал в его словах искренность и лёгкое смятение. — Не неси херню. — Серёж, повернись ко мне. — Арс, я готовлю. — Серёж, пожалуйста. И Серёжа нехотя поворачивается, спрашивая взглядом, мол, и что дальше? И знал бы это сам Арсений. — Это же была не шутка, — он будто хочет, чтобы ему просто признались снова, и тогда он уже знает, что делать, тогда он просто ответит взаимностью, но тот только выдыхает устало: — Арс, что ты хочешь? И Арсений решает поступить радикально. — Ты мне нравишься. Он впервые говорит это полностью осознанно, не отводя своих глаз от карих, и это чувство — удивительно странное: вроде как они знают друг о друге буквально всё, но говорить о таком правда ново и правда нервно. Только на этот раз вырисовывается другая, вполне очевидная проблема: теперь ему уже не верят. Теперь ему говорят: — Придурок. И отворачиваются обратно к плите, делая вид, что действительно так интересно мешать картошку на сковородке. — Я серьёзно. Теперь точно серьёзно. Серёж… — Арс, хватит. Заебал со своими шутками, это не смешно уже. Но теперь он уже остановиться не может, теперь ему кажется, что будет несправедливо и глупо, если он упустит этот шанс, когда не нужно долго ждать, пока человек, в которого он влюбился, станет ему родным и узнает все его стороны, — которые непонятно, примет ли. Теперь наоборот: он влюбился в человека, который полностью его принимает, который за столько лет родным стал и который, как Арсению иногда кажется, знает о нем больше, чем он сам. Поэтому он поднимается со стула и подходит к Серёже, всё пытаясь вывести на разговор. — Серёж, пожалуйста… — и едва не вздрагивает, когда к нему, бросив ложку на сковородку, слишком резко поворачиваются и выпаливают: — Арсений, блять, да хватит уже, сколько тебе говорить? Сейчас точно хватит, ты же уже сам доехал, что это не шутка, ну нахуя ты это продолжаешь? И Арсений совсем не понимает, что толкает его на следующее действие: как будто он хочет показать не словами, а делом, что говорит сейчас серьёзно, или просто не может больше это обсуждать и выслушивать, что ему теперь не верят, — что вполне логично, учитывая его поступок. Поэтому он поступает решительно: делает ещё шаг вперёд, накрывает его лицо своими ладонями и касается губ, но не успевает почувствовать практически ничего, кроме взрыва в голове от самого факта, — потому что буквально через секунду его резко отталкивают от себя за плечи. А он хоть и никак не представлял себе их первый поцелуй, — банально даже не успел, — не подумал бы, что он будет таким. — Какого хуя ты творишь, Попов? — Да потому что я не шутил, придурок, — он отвечает уже на повышенном тоне, потому что сейчас ему действительно просто хочется закончить все их претензии друг к другу, хочется донести до него правду и вместе решить, что делать, хочется поцеловать его. И чёрт знает, что так на него влияет, но он этих своих желаний почти уже не боится, а бежать от них не хочет так точно. — Да, мне дали это ебаное задание, но я ничего, кроме правды, тебе не сказал, ты мне серьёзно… нравишься. Да, я тебя ревную, да, я просто так приезжаю в Москву к тебе, да, я идиот, скотина, козёл, потому что не сразу сообразил, что ты мне нужен не только как друг, но это правда. Так что заткнись и поцелуй меня уже. И Арсений в буквальном смысле видит в Серёжиных глазах, как тот проходит все стадии принятия, только не общепринятые, а какие-то свои: от ахуя к «какой же ты идиот, Арсений» и до «хуй с твоей придурошной задницей», заканчивая всё выполнением Арсового требования, — молча и резко делает шаг к нему, приподнимается на носочки и целует, доверяя, наконец, его словам. Искренним по всем его меркам словам. И он действительно знает Арсения хорошо: ведь в том звонке он искренность чувствовал тоже. Он не сразу осознаёт, что целует мужчину впервые, но сразу понимает, что целовать Арсения ему нравится. По-настоящему нравится. Очевидно, что так и происходит, когда целуешь того, к кому сильная симпатия, но в голове были тысячи сомнений, которые рассеял Арсений своим звонком, дав реальную возможность на что-то большее. Тогда-то он понял, что ему нужно по-настоящему. И дело не в том, что он не боялся кататься на лонгборде или прыгать с тарзанки, как и не в том дело, что он не боится начинать отношения с мужчиной, а тем более с лучшим другом: но Сергей не привык останавливаться перед своими страхами, а Арсений привык, что Серёжа «подержит его за руку», когда ему страшно. Как держит сейчас за талию, мягко целуя губы, — пока ещё не совсем уверенно, но с глубочайшим трепетом, который Арсению передаётся, от которого на душе, наконец, тепло становится и светло, да так, что Арсений лампочкой сейчас засияет, как сиял всегда, когда в его жизни происходило что-то, что вырисовывало крылья за спиной. Так и сейчас: ему кажется, что он способен на всё. Раз поцеловал своего лучшего друга, в этом нет сомнений. — Но ты, конечно, придурок. Арсений мягко и тепло-тепло усмехается на эту ворчливую, но беззлобную реплику и чуть нагибается, чтобы Серёжу обнять, просто потому что теперь может это сделать без каких-либо препятствий. Серёжа обнимает его в ответ, но уже не несмело, как этой ночью, а крепко, прижимая к себе, как самое дорогое, что только может у него быть. И им без разницы, что картошка на плите уже подгорает.