Иностранец.

Он зашел в этот бар по привычке, торопливо дернул дверь на себя, осмотрелся. Незнакомые лица. Когда-то он обходил это место стороной, считал всех этих людей разложившимися пьяницами. Разложился он сам. Давным-давно. Колокольчик не звякнул. Его здесь не ждали. Его никогда не ждут. Мир рушится, а он стоит и смотрит. Его нигде не ждут. Заказав тошнотворный виски, мужчина сел за стойку и склонил голову. Дерево было покрыто лаком на сто раз. Сняв с головы серую федору, он глухо вздохнул и взъерошил светлые патлы. От его прежних красивых волос ничего не осталось. Его не было здесь тридцать с лишним лет. Жизнь не стояла на месте. Виски появился перед ним, как по волшебству, бармен сощурился и отошел подальше, не желая докучать расспросами. Он не был настроен говорить и сам.

Пробежала полоса,

широка, бела,

Разделила небеса с

горем пополам.

Заглушила голоса,

замела глаза,

Утонула полоса в

девичьих слезах.

Он вспомнил, как прощался с ней. Это было нечто незабываемое. Их дороги разошлись. Она убежала в рассвет, он — в закат. У них были чудесные отношения, были трудности, желание все разрушить до основания, потом снова построить. В его глазах она была бунтаркой, вспыльчивой и невыносимой, но какой она стала потом? Нежной, чувственной и любимой. Характер не поменялся, поменялась суть. Его отношение к ней. Эта «адская девчонка» была его смыслом жизни. Прощание не длилось бесконечно. Ему хватило сил бросить три слова, а ей — проснуться. Кто сказал, что любовь не может закончиться? Мужчина снова тяжко вздохнул, делая глоток. Прежние чувства утонули в стакане с этим мерзким и терпким напитком. Словно сейчас он пытался жить этими воспоминаниями, не понимая, что ничего больше не вернется на круги своя. Он один. А что же дружба?

Подари мне первый танец

Забери меня с собой

Я повсюду иностранец

И повсюду я вроде бы свой.

Интересно, что бы сказал ему Джоханссен, если бы увидел его сейчас здесь? Послал бы куда подальше? И как сейчас живет его старый друг? Он все еще женат на Фиби? Или их дороги тоже разошлись? В груди нещадно защемила тоска. Еще один глоток. Очередные воспоминания. Старая 118 школа, одноклассники, мистер Симонс, чуть не снесенный квартал Хилвуда, поцелуй Хельги раз, джунгли, Ласомбра, найденные родители, поцелуй Хельги два, потом учеба, бейсбол, колледж, вечеринки, первая попытка напиться после разрыва с Лайлой, желание порвать с ней самостоятельно, ночь с Хельгой, потом…все завертелось в водовороте. Жизнь была полна интересных и пугающих моментов. О чем тут жалеть?

Пробежала полоса, зверем залегла

Расколола небеса на куски стекла.

Предложения на слова, близких на врагов,

Материк на острова, Бога на Богов.

От него самого прежнего ничего не осталось. Говорят, что люди не меняются, так вот — ложь! Еще как меняются, если искренне этого хотят. Он все давно выросли из своих прежних образов. Разве нет? Сид пошел по наклонной, сидит в тюрьме, Ронда стала моделью, Шина — детской писательницей, Надин всерьез увлеклась энтомологией, у нее уже две докторских степени и целый штат лаборантов, Лоренцо — успешный предприниматель, Гарольд уехал в Европу, Стинки тоже уехал, неизвестно куда. Фиби стала мастером спорта по фехтованию, потом с головой погрузилась в науку и тоже заимела штат единомышленников. Каждый его одноклассник стал кем-то. А он? А Джеральд? Хельга? Про бывшую жену и друга он не слышал. Последний раз он поздравлял их с Рождеством три года назад.

Словно лодка в океане

Затерялся берег мой.

Я повсюду иностранец

Забери меня, мама, домой.

Его родителей, как бабушки с дедушкой, больше нет в живых. Никто не встретит его после школы в пансионе с улыбкой и порцией хорошего обеда. Да и сам пансион снесли, признали аварийным бог весть сколько лет назад. Хилвуд изменился. — Кто я теперь? — шепотом спросил он себя, допивая остатки, не поморщившись. Наскоро заплатив, он вышел на свежий воздух. Стояла поздняя осень. Городок утопал в желто-красных пятнах деревьев и слегка подмороженных лужицах. Цветные дома ютились тут и там. Часть окон горела желтым манящим светом, как нимб над его головой когда-то. Все это в прошлом. От его наивности и доброты не осталось и следа. Он чувствовал себя иностранцем, прилетевшим сюда за вдохновением, а нашедшим лишь сырость и воспоминания чужого человека, на секунду проникшего в его разум своими детскими мечтами. Арнольд поежился и закутался в пальто. Он хотел посетить могилы родителей, Фила и Герти, и рассказать им, как он живет теперь. Идея вначале показалась ему странной, но мужчина решился. Старенькое кладбище встретило его промозглым и пронизывающим ветром, раздирающим до костей его естество. Нахлобучив шляпу по самые глаза, Арнольд упрямо шел вперед, стиснув зубы. Ему страшно хотелось кричать, но молчание — золото. Наконец он достиг цели. Бережно разгреб сухие листья, склонился над могилой матери и глухо произнес: — Знаешь, мам…я чужой теперь. В горле неприятно защипало. Мужчина кашлянул. — Я испортил все сам и …я очень хочу, чтобы ты дала мне какой-то совет…но…тебя нет больше. Я не ценил того, что имел. Бросив долгий взгляд на могилу отца, Арнольд забыл, когда в последний раз плакал. — Папа, прости… Он молчал несколько минут, занимаясь только тем, что разгребал листья, потирая грязные и холодные пальцы. В горле не щипало, чувства притупились. — Я…сам себе чужой, — тихо произнес Арнольд, вставая. Он взглянул в последний раз на надгробия, словно хотел навсегда запечатлеть их образ в своей голове, коснулся шляпы, желая ее снять, но передумал, и медленно пошел прочь. Солнце медленно опускалось за горизонт. Нимб над его головой давно погас.