Приманилась

Вада надевает привычную красную майку на еще не высохшее тело, проводит руками по груди, животу и бокам, приглаживая складки, запрыгивает в свободные военные штаны, звенит ремнем и оборачивается. Все быстро, четко, по армейской привычке. Лишь после подмигивает с кокетливым цоканьем и выходит на улицу. Оле хочется за ней следом почти всегда, у нее стойкое ощущение — ее приманивают, и подчиниться нужно. Но страшно. Потому что Вада такая со всеми, улыбается хищно-голодно, заигрывает, сидя у костра и кивая на свой спальник: «К тебе или ко мне?», и громко хохочет, будто сказала самую смешную шутку. Ее много всегда, и она со всеми. Но иногда Оле кажется, что ей Вада улыбается иначе, с ней шутит особенно пошло и куда чаще других предлагает «расслабиться». Оля не выдерживает спустя месяца два после их знакомства и начавшейся (по-видимому?) дружбы. В ду́ше, как и всегда, чувствует на себе заинтересованный взгляд — или опять кажется? Обычно догадки свои не проверяет, лишь домывается быстрее и сбегает подальше. Сегодня решается на иное. Оборачивается и видит сразу же: нет, не кажется. Вада натирается пенной мочалкой и глядит в упор. Даже недвусмысленно в этот раз — слишком уж очевидно. У Оли низ живота сводит. — Ты красивая, — бросает Вада нарочито небрежно. Ухмыляется, ждет. Оля понимает, что ее ответ сейчас будет решающим. — Ты тоже. И мгновенно пугается: как нелепо и глупо, и недостаточно ясно. Вада сейчас просто отвернется, довольная вытянутым насильно комплиментом (пусть и не самым лучшим в ее жизни), и на этом все закончится. Но Вада не отворачивается. Откладывает мочалку в сторону и неспешно смывает с себя пену, будто специально наглаживая тело. Оно у нее подтянутое, упругое, грудь напрягается под прикосновениями, маняще топорщатся соски, и вода так мягко стекает по ее загару. Оторвать взгляд у Оли никак не получается. — Нравится? — усмехается чертовка, оборачиваясь по кругу. Играется, понимает Оля. И хочется ей под стать кинуть дерзким словом в ответ, выдать наглое «нравится, дай потрогать», но вместо этого выходит лишь лаконичное: — Да. Вада наглеет сама: — Так потрогай. У Оли колени от этого предложения (приказа!) подгибаются. Тянет послушаться, поддаться — невыносимо. Оля идет, несмело совсем, но идет. Забирается к ней под горячую воду и тут же чувствует прикосновение к своему плечу. Надеется, что собственная дрожь не заметна. У Вады ладони грубые, но касаются осторожно — она спускается к предплечью, цепко хватает за запястье и дергает вдруг на себя. Оля успевает только ахнуть. Телом льнет к чужому, грудью ощущает ее грудь, захлопывает глаза. Как же страшно. — Хорошая, — шепчет Вада на ухо, рукой обводя поясницу и ягодицы (у Оли пальцы на ногах от такого поджимаются). — Я у тебя первая, да? Оля боится признаться — нет, не первая, но до тебя только одна. — Больно не будет, я волчиц не обижаю — тем более таких сладких и мохнатых. Оля вспыхивает мгновенно. Будто из прошлой жизни перед глазами расцветают картинки. Соня брилась всегда, но говорила неизменно: как тебе комфортно, Оль, я ни к чему тебя принуждать не буду, ты любая прекрасная. И Оля верила — верила, когда Соня, ничуть не брезгуя волосками, нежно прижималась сначала к лобку, спускалась ниже и языком юрко ныряла глубже, а после ласкала клитор. Глядела с такой хитринкой, мычала восторженно, что кончала Оля в считанные секунды. Вада — другое. Вада сама не бреется тоже (Оля подмечала), но у нее волоски светлые, не такие заметные, и какие у нее предпочтения, Оля не знает. — Обязательно вылижу, Оль, — томно уверяет Вада, сжимая зубами мочку. — В следующий раз. Оля никаких следующих разов не планировала, но многообещающая ухмылка Вады тут же пускает электричество по всему телу. Думается: да, пусть, в следующий раз обязательно. — А сегодня… Вада вбирает в рот острый сосок и смотрит хитро, спрашивает взглядом: хорошо, правда? Оля отвечает выдохом на всю душевую, голову запрокидывает от умелого языка, тут же стонет совсем негромко и затыкает ладонью рот. Вторую не удерживает и забирается в мокрый блонд, хватается за локоны (Соня никогда не позволяла) — и так правильно. Ловкие пальцы Вады спускаются ниже, потирают уверенно, давят сразу, куда нужно. — А-ах. Резкое осознание ударяет под дых вместе с вспыхнувшим удовольствием: Оля в душе, скулит от чужого языка на своей груди, дрожит от настойчивых касаний вокруг клитора, позволяет себя брать, и ей хорошо. Хорошо не от Сони, от другой — и эту другую хочется. Так странно и так ново. Оля знает, что продержится уже недолго, чувствует, как все тело напрягается перед оргазмом и впивается руками в плечи Вады. Дергается чуть, и утыкается ей в шею, слышит: «Сочту это за комплимент, Волкова». А после ее, размякшую, коротко целуют в макушку. Оля не отстраняется. Прислушивается к себе и понимает: все еще хорошо. Вода стекает по спине, и Вада гладит совсем бережно — а по ней и не скажешь, что умеет так. Шепчет отрывисто: — Какая ты пугливая. Не волчица, а лань. Думала, ты уже не приманишься. Такая сладенькая. Оля жмется ближе и понимает: кажется, приманилась теперь надолго.