Уголок Грейнджер

      Гермиона Грейнджер умирала.       По подсчетам колдомедиков ей оставалось около пяти месяцев, максимум полгода — и это с условием ежедневного восполнения крови зельями. Нельзя получать ранений, даже пустяковых. Нельзя допускать больших кровопотерь, потому что свертываемость была практически нулевой. Однако даже не это было самым страшным. Если честно, заходиться в истерическом смехе каждый раз, когда приходили результаты магических анализов, Гермиону заставляло совсем другое.       У нее испарялась кровь. В буквальном смысле этого слова.       То, из-за чего Грейнджер травили почти десятилетие, станет причиной ее смерти. В каком-то смысле уже мертвый Волдеморт все же победил. И Пожиратели тоже, потому как теперь Гермиону не ждал никакой иной исход, кроме скорой погибели.       Она даже не помнила, как это случилось. Грейнджер неслась по полю, убегала от очередного урода в маске, отстреливаясь от летящих со всех сторон проклятий. Ей нужно было добраться до Гарри и аппарировать отсюда к чертям собачьим. Вылазка опять — в очередной, сука, раз — оказалась ловушкой. Гермиона часто думала, что среди Ордена есть предатели. Кто — уже другой вопрос: ежедневно стрелка подозрений металась из стороны в сторону, указывая на совершенно разных людей. Ей было тошно подозревать друзей. Но на войне каждый готов заплатить свою цену за прекращение смрадного безумия.       Эти паршивые мысли и стали катализатором катастрофы. В один момент Грейнджер растерялась и не смогла заблокировать лиловый, с нежным отливом блесток луч. Он попал точно в цель — в седьмой позвонок, и Гермиона свалилась почти замертво.       Дальше — ничего. Только бесконечная тьма, пахнувшая зельями и кровью. А едва ее глаза открылись, и свет прорезал сладкий мрак, Грейнджер обнаружила себя абсолютно потерянной. Она не понимала, где находилась. Она была не в Мунго. Не в комнате кого-либо из обитателей дома на улице Гриммо. Вокруг, насколько она могла рассмотреть полуслепыми глазами, было темно: ни единого солнечного просвета. В воздухе стоял едкий запах чего-то неизвестного, а при вдохе тугого пара, поднимающегося от кипящих зелий, глотку сводило приступом кровяного кашля. Гермиона была слишком истощена, чтобы запомнить все детали. Единственным ярким пятном из замыкающегося веретена ужаса в памяти отпечаталась только нескончаемо тянущаяся бордовая линия из уголка ее рта. И размытые лица в масках. Не масках Пожирателей — других, чем-то напоминающих медицинские магловские.       Люди, окружавшие истекающую грязной кровью Грейнджер, то и дело переглядывались и очень редко разговаривали, в основном, когда та держала веки крепко сомкнутыми — и то неразборчивым шепотом. Их было четверо. Иногда — пятеро. Среди них была одна женщина, чуть ниже остальных. Ведьма помнила только ярко-зеленые, как у Гарри, радужки да пятнышко у каемки зрачка на левом глазу. Нежные руки, утирающие пот с лица. Они что-то делали с ее телом, заставляли пить зелья. И молчали. Все время молчали — хотя, может, Гермиона просто оглохла.       С того дня прошло больше трех месяцев. Слишком многое успело измениться, чтобы погружаться с головой в омут бурливших неясностей. Гарри победил. Фред, как и десятки других орденцев, погиб. Хогвартс восстановили, и, несмотря на пессимистичные ожидания МакГонагалл, почти все выпускники вернулись на последний курс. Даже слизеринцы. Все закрутилось, начало оживать, по крайней мере, создавать иллюзию жизни — и в этом был смысл. Коридоры наполнялись. Большой зал снова был светел, и свечи развенчивали мрак тугими огнями каждый ужин. О войне никто не говорил. О ней почти не упоминали — чтобы не рушить такое хрупкое подобие нормальности. Они боролись за эту жизнь, зачем теперь рассуждать о смерти?       Именно поэтому Грейнджер никому, кроме профессора МакГонагалл и мадам Помфри, не рассказала о проклятии. И если бы не необходимость постоянно пополнять запас зелий, то эти двое тоже никогда не были бы посвящены в кровавую, в буквальном смысле этого слова, тайну Гермионы. Просто это был единственный шанс задержать ускользающие из разжатых ладоней дни. Иного выхода не оставалось, и эта вынужденная мера — одна из последних, на которую ведьма была способна.       Грейнджер сидела в кабинете МакГонагалл, не отрывая взгляда от кружащих листьев в травяном чае — в последнее время Гермиону очень занимало наблюдение за такими обыденностями. Она часами могла следить за ходом минутной стрелки, разглядывать, как сахар растворяется в кружке кофе, а минеральная вода поблескивает на ладонях солнца пузырьками. Это успокаивало. Не позволяло снова упасть в нервозность. Своеобразная терапия, которая всегда уносила Грейнджер куда-то далеко-далеко. Ей это нравилось. Она чувствовала потребность в простом созерцании. Потому и создавала вихрь в кружке невербальной магией, лишь бы оттянуть момент, когда раскрытые листочки наконец опадут на дно фарфоровой чашки с золотой окантовкой.       МакГонагалл вернулась в кабинет с сухим выражением лица. Кажется, война отобрала у нее с десяток лет: женщина осунулась, морщины проступили явнее. У Минервы все время дрожали руки, и за этим было слишком странно наблюдать. Именно поэтому Гермиона часто не мигая смотрела на дрожь сморщенных ладоней. МакГонагалл села за стол напротив Грейнджер и тяжело вздохнула, чем привлекла туманный взгляд молодой ведьмы.       — Гермиона, вам нужно в Мунго. Пусть колдомедики проведут полный анализ вашей болезни. — Директор отвела взгляд на дремлющий портрет Альбуса. — Мне сложно сказать точно, что с вами происходит — уверена, колдомедики смогут объяснить все гораздо лучше — но, судя по тому, что удалось узнать нам с Поппи, это очень похоже на новое проклятие Пожирателей. Оно весьма специфично и поражает исключительно маглорожденных. По той информации, что я собрала с учеников, чьи родители участвовали в непосредственной, — она нахмурилась, — разработке, от проклятия не излечиться. Они не стали создавать контрзаклятие.       Гермиона снова посмотрела на кружку остывшего чая. Она медленно моргнула и вдохнула немного воздуха — совсем чуть-чуть, чтобы разогнать работу уставшего мозга.       — Кто создал проклятье?       МакГонагалл нервно поправила мантию, вновь сжимая губы в тонкую нитку. Директор взглянула на Гермиону сквозь круглые очки и покачала головой.       — Тот, кто его создал, уже мертв, Гермиона. — Она выдержала паузу. — Это был Люциус Малфой.       Ну конечно. Кто же еще мог пойти на настолько темное проклятье, тьма которого разожрет изнутри не только подопытного, но и создателя? Неизвестно, от чего конкретно умер Люциус — была ли то травма, полученная на поле боя, или последствия гнева Лорда. Возможно, его последним выстрелом как раз и стало проклятье, застрявшее пулей в венах Гермионы. В Ордене об этом нечасто говорили. Скорее, приняли как факт: остались только жалкий мальчишка Малфой и Нарцисса — и если их уничтожить, весь грешный род канет во тьму, в их личную преисподнюю с платиновыми котлами. До болезни Грейнджер часто думала, что хотела бы приложить руку к смерти Драко. Но увидев его первого сентября, поняла: физическая смерть ему не нужна. Морально он уже мертв.       Она видела его разным. Она была наблюдательна и на протяжении нескольких лет считывала каждое телодвижение засранца в его излюбленной зеленой мантии. И такого Малфоя Гермиона видела впервые. Ведьма упивалась этой разбитостью. Такими тяжелыми, почти черными под впавшими глазами тенями. Острыми скулами, которые как будто обтягивали череп пергаментной кожей. Драко был очень худ и от этого казался даже выше, чем был до начала активных военных действий. Больше в его фигуре не было страха. Осталась только бесконечная усталость и, кажется, ненависть к себе. То, как отстраненно он разговаривал с друзьями в Большом зале и как тихо вел себя на лекциях, не поднимая глаз от пергамента на парте, заставляло Гермиону победно ухмыляться каждый раз, когда карие глаза цепляли уничтоженность. Это была меньшая плата за предательство. Его одиночество — подарок судьбы, поднесенный Малфою с красно-золотистым бантиком сверху.       Гермиона расправила складки на юбке и кивнула. Она облизала пересохшие губы и отвела взгляд в сторону окна. За стеклами цвел сентябрь. Краски перетекали в багровый с легкой примесью желтого и изредка зеленого. Грейнджер любила осень. И даже не из-за скорого дня рождения — этот праздник давно утратил смысл. Просто осень всегда была переходной точкой от жизни к смерти. Той самой точкой, в которой находилась сейчас сама Гермиона.       — Раз контрзаклятия нет, я не уверена, что нужно пытаться.       — Гермиона, от этого зависит ваша жизнь, — МакГонагалл нахмурилась. Морщины оставили глубокий отпечаток на ее коже.       — Я сдавала анализы весь август, директор. Они не знают, что со мной делать, — Гермиона смиренно улыбнулась, заправляя короткую кудрявую прядь за ухо. — Я не готова снова предоставить свою кровь. Не сейчас.       МакГонагалл с суровым видом кивнула. Она сложила ладони на коленях, словно сама вернулась в школьные времена, и повернулась к мерно тикающим часам. И хотя Гермиона не была провидицей, она могла точно сказать: Минерва на грани. Нервное движение пальцев, широко раскрытые в растерянности глаза в попытке отыскать достойные аргументы — все это походило на спектакль, в котором Грейнджер олицетворяла главный конфликт и одновременно являлась единственным зрителем. Разговор мог бы даже позабавить Гермиону, если бы не мысль: они на полном серьезе обсуждают ее кончину. Без шуток и каких-либо условностей, без сомнений и пресловутого «если». Вопрос смерти стоял ребром. Ребром, на которое Гермиона то и дело натыкалась, теряя кровь с каждым столкновением.       — Я не уверена, что это рациональное решение, мисс Грейнджер. Ваша болезнь погубит вас, и вы не доживете даже до двадцати. Это ничтожный срок для такой умной ведьмы, как вы, — МакГонагалл прямо посмотрела на не меняющуюся в лице Гермиону. — Подумайте о мистере Поттере, мистере Уизли. Они едва пережили вашу пропажу. Я просто боюсь представить, что будет, если вы сдадитесь.       Гермиона сжала кулаки.       — Профессор, это единственное, что я могу сейчас предпринять. — Улыбнувшись, она опустила глаза на вновь закружившиеся чайные листья. — Если я еще раз отдам кровь на исследование, то попусту сокращу себе срок жизни. Я не готова пойти на такие жертвы.       — Вы всю войну шли на жертвы, Гермиона.       — Да, но… — та покачала головой, прикусывая губу. — Это было не ради меня. Это было ради общего блага.       МакГонагалл поднялась с кресла и пересела на стул рядом с умолкнувшей Грейнджер. По-старчески сведя брови, Минерва накрыла холодную девичью ладонь своей морщинистой и заглянула юной ведьме в карие глаза. Гермиона слабо улыбнулась.       — Ваше спасение — это тоже дело во имя общего блага. Без вас, мисс Грейнджер, магический мир опустеет. Мы лишимся не только умнейшей ведьмы столетия, но и еще трех ярких волшебников, если не больше. Не решайте свою судьбу раньше времени. — Директор сделала паузу. — Вам удалось выжить в первые сутки, хотя ни один из других маглорожденных не продержался и часа после проклятия. Что-то в вас заставляет болезнь сопротивляться. И то, что вы живы спустя пять месяцев, делает случай уникальным. Вы должны бороться дальше, Гермиона.       Грейнджер хмыкнула. Что-то внутри отдалось колючей болью.       Уникальный случай — так всегда говорили про нее, грязнокровку. Кто же еще окажется столь умным, что встанет на один пьедестал с чистокровными волшебниками? Только поразительная Гермиона — та самая, которая своим разумом давила, кажется, всех. И теперь слишком жестко за это огребала — потому что впервые за столько лет не могла решить почти элементарную задачу, в которой были дано и отягощающие условия, но никак не складывалось решение.       Гермиона уступчиво улыбнулась МакГонагалл. На секунду ей показалось, что на морщинистом лице проявилась эмоция облегчения, но совсем скоро Грейнджер об этом забыла. У нее снова леденели ладони и ступни — куда сильнее, чем в первые месяцы болезни. Кровь словно отливала от конкретных частей тела, превращая ведьму не то в ледышку, не то в чучело — все такое же красивое внешне, но абсолютно пустое, если вскрыть брюхо.       Полгода. Максимум полгода. Гермиона даже не сдаст экзамены.       — Я постараюсь сделать все, что в моих силах, директор, — она кивнула немного невпопад словам, но МакГонагалл проигнорировала этот жест. Лишь вновь поджала губы и сжала ладони ученицы.       — Помните о мерах безопасности. Если у вас пойдет кровь, мы не сможем ее остановить, мисс Грейнджер. Даже если вы просто прикусите губу, мы не сможем ничего сделать. И пейте как можно больше крововосполняющего зелья — мадам Помфри предположила, что это может помочь.       — Конечно, директор. — Гермиона сглотнула вязкую слюну.       МакГонагалл тяжело осмотрела ученицу и покачала головой.       — Можете идти. Будьте предельно осторожны.       Слова кольнули куда-то в бок. Гермиона заморгала, пытаясь ухватиться за обрывки тьмы, но только сильнее потянула беспросветность. Широкие от бесконечных мыслей зрачки сжались до крошки. Грейнджер встала, одернув юбку, и благодарно улыбнулась Минерве.       Полгода. У нее есть полгода, чтобы принять решение: пытаться до последнего или смириться.