***
Пожалуй, в этот раз ему и правда стоило попридержать язык. Конечно, информация на вес золота, особенно для него, особенно в нынешнем его состоянии, вот только... — Чёрт бы вас побрал... — обычно ехидный и хитрый голос звучит сейчас глухо и болезненно. Асагири невольно хмурится, спиной прислоняясь к стене и комкая одежду в районе живота. Ебучие психи. Каждый вдох отражается болью в лёгких, в раненном теле и ротовой полости. Восстановить сбитое дыхание так сразу не получается, и Асагири сильнее прижимает ладонь к растекающимся островкам крови, зажимая кровотечение — рвотные позывы напоминают о себе судорогой, бегущей по внутренностям, а по подбородку беспрепятственно течёт кровь, пачкая шею и воротник чёрной рубашки. Это даже смешно: теперь он так похож на Хьёгу со всеми его рисунками вокруг рта. И информатор смеётся: гулко и с небольшим бульканьем, сразу после этого склоняясь в сторону и сплёвывая на кафельный пол слюну вперемешку с кровью. Его рот — кровавое месиво. Результат рьяного сопротивления и попыток отбиться. Асагири, в целом, собой гордится: ублюдки, окружившие его в этом заброшенном полуобрушенном хостеле, всё грозились отрезать ему язык — кажется, за то, что он что-то лишнее узнал? А потом, о ужас, сболтнул, и пришёл конец всем веселым посиделкам этих парней. Гену откровенно плевать, это его работа — информацию передавать, но кинулись на него без суда и следствия, даже не дожидаясь на назначенном месте. Итог: ближайший месяц Асагири придётся провести либо заткнувшись в тряпочку, либо претерпевая боль при каждой попытке произнести хоть звук. Выбора у Гена, кстати, нет, ведь первый вариант Ксено точно не устроит. И вот, сейчас он пытается спасти собственную шкуру, пока не подоспеет команда из Юкио, Цукасы и Хьёги. Два ножевых, не доставших до жиненно важных органов, отдают острой болью и вынуждают согнуться в три погибели, и отвлекает от этой боли лишь боль другая: та, что почти вынудила Гена вернуться и попросить отрезать ему этот чертов язык, лишь бы наконец перестать ощущать всю какофонию чувств. Боль разной степени: от той, что будто ломом выворачивает ему внутренности наружу до горящих на воздухе царапин. И вся эта боль пахнет железом. И вся она красного цвета.***
Те ублюдки умерли, как только на место прибыла "Святая троица". Гена нашли, вытянули из темных глубин коридора, осмотрели, да мигом отправили к медику. Терять такого информатора, как Асагири — трагедия мирового масштаба, а потому парень был готов, что его и с того света вытащат при необходимости. Как говорится, сначала работа, а уже потом — смерть. Его сожитель — Акатсуки Хьёга. Тот самый, которого забавно иногда доводить до белого каления и наблюдать за тем, как он ничего не может сделать важной шишке. Тот самый, у которого шарики давно заехали за ролики, а затем отломились и потерялись на соседней заправке. Тот самый, у которого сдвиг в башке на чужие страдания, и который может одним-единственным ударом переломать тебе хребет. На самом деле, проживя с ним уже два года, сперва вынужденно, а затем и добровольно, Ген осознал: довольно милый парень, пусть и чутка своеобразный. Стоит найти к нему подход и тебе обеспечены завтраки, пусть и не в постель, совместные просмотры фильмов по вечерам и партии в покер перед сном. Асагири вот нашёл, а там как-то... Сроднились. Вот только, все вышеперечисленное не отменяло того факта, что Ген всё ещё живёт с хладнокровным убийцей. По сути, он и сам таковым является, пусть и косвенно: он отрезает пути отступления, делает так, чтобы его обидчикам могила казалась уютнее родной квартиры, а затем уже те постепенно погибают сами. Или им помогает всякая шваль, которую хлебом не корми, дай на ком-то свою злобу сорвать. Щелчок выключателя, и в ванной загорается свет: в руках информатора зажаты бинты, мазь и перекись. В детстве считаешь, что самое дерьмовое в жизни — сдавать кровь или ходить к стоматологу. Вырастаешь и понимаешь, что обрабатывать пулевые и ножевые в сотню, а то и в тысячу раз хуже. Ген прикрывает за собой дверь и пристраивается на краю ванной. Все нужные медикаменты он оставляет на стиральной машинке рядом, а затем поднимает свободную домашнюю футболку и зажимает ткань в зубах, готовясь снимать бинты. Верхние слои сходят только так, пока наконец он не доходит до последних, тех, что запекшейся кровью прилипают к телу. Приступ тошноты и страха приходится глушить: Асагири взглядом скользит по всем предметам, что стоят по правую руку, раздраженно щелкая языком и тут же хмурясь от прокатившихся ощущений. — Хьёга, принеси мне ватные диски! — крик даётся тяжело, и Ген замолкает, тут же возвращаясь к своему увлекательному занятию. Пока пара слоев бинта оказывается снята, за дверью слышатся чужие шаги. Следом на крышке стиральной машины оказывается упаковка ватных дисков, оставленная там жестом достаточно развязным, но от того не менее аккуратным. Ген кивает благодарно и даже не поднимает взгляд, когда чужие шаги затихают на пороге. Он лишь хмурится, вдыхает глубже и снимает наконец последний слой бинтов. От боли он жмурится, сильнее кусает ткань футболки, но даже так едва слышно хрипит. — Вот ведь... Хьёга, друг мой, ты бы хоть помог ради приличия, — информатор переводит дыхание, болезненно бледный и усталый, — так нравится наблюдать за моими страданиями? — Редко увидишь тебя раненым, — уже родной беспристрастный голос разливается по ванной, пока Хьёга плечом опирается о дверной косяк, — к тому же, ты ведь не просил моей помощи. Ген фыркает и качает головой. Иногда этот человек просто невозможен. Тем не менее, подобные капризы вызывают на лице лишь тонкую усмешку, от которой, кажется, уголки губ начинают слегка кровоточить. — Ты слишком жесток, — парень устало вздыхает осматривая второе ранение, а затем машет рукой, решаясь пустить все на самотёк, — Хорошо. Дорогой Хьёга, окажи мне, пожалуйста, услугу... И информатор бы продолжил слащавые речи, но прерывается на болезненное шипение, языком касаясь глубокой ранки сбоку. Неприятно. Даже не поиздеваешься как обычно. На удивление, Хьёга лишь хмыкает, отстраняясь от косяка и направляясь прямо навстречу изнеможденному информатору. Похоже, сегодня чужой гнев сменился на милость: Ген одной рукой придерживает футболку, второй опираясь о стену, чтобы не свалиться на дно ванной. Чужие руки — грубые, но уверенные и явно знающие свое дело. Ген жалеет, что с самого начала не обратился за помощью к своему партнёру, а все силился что-то сделать сам. Наверняка его потуги и попытки в уверенность выглядели просто жалко. Последний слой бинта снимается совершенно внезапно, и Ген болезненно охает, сжимая ладони в кулаки. Осталось только нанести мазь и завязать бинты снова. — Хьёга? Что-то не так? — информатор подозрительно щурится, когда Хьёга выпрямляется, но почему-то не тянется ни за одним из атрибутов рядом с собой, — если что, то я могу и сам дальше-... Договорить ему не дают. Ген ощущает, как Хьёга наклоняется ближе и, о Дьявол, накрывает его губы своими. Внутри — сочетание боли и наслаждения, но боли всё-таки больше, а потому Асагири хмурится и толкает Хьёгу в плечо, то ли цепляясь за него, то ли отталкивая прочь. Чужой напор становится от того лишь сильнее, и Ген не сдерживается от болезненного стона, когда под чужим телом проваливается назад, теряя равновесие. Чужая ладонь перехватывает его тонкие запястья, прижимая к стене, когда Ген цепляется за ткань чужой одежды. Вторая удерживает практически бережно, не позволяя упасть на дно белой ванны. Асагири же понимает, что это нездорово, но влюбляется в эти новые ощущения, не в силах сдержать тяжёлого дыхания от напряжения и боли. Когда чужой язык проходится по нёбу, Ген задыхается от чувств, когда напористо давит вперёд, Асагири уже ощущает железный привкус на вкусовых рецепторах. Когда Хьёга толкает его назад, он лишь благодаря чужим рукам не выгибается от боли в необработанных и неперевязанных ранах. Красный — цвет боли и крови. А еще любви и страсти, верно? Чувств глубоких и возвышенных... Смешно. Ген скорее относит это к тяге практически животной. — Хьёга... — отвоевав себе секунду свободы, Ген выдыхает чужое имя, макушкой упираясь в твёрдую поверхность стены и чувствуя, как чужая хватка на его руках усилилась. Асагири пытается подвинуться, принять чуть более устойчивое положение, чтобы перестать так виснуть на чужих руках и покончить с этим надоедающим чувством напряженности от мысли, что он вот-вот снова начнёт истекать кровью. Пристрастия Хьёги — это, конечно, что-то с чем-то. Ген не слишком-то против такой инициативы, но будет нехорошо, если от этого ему станет хуже, верно? — Хьёга, — он отворачивает голову в сторону, кажется, чувствуя, как по подбородку стекает тонкая-тонкая струйка крови из вновь открывшегося пореза, — Хьёга, дружок, сперва перевяжи мне раны. Он намекающе толкает чужое бедро коленом, глядя напрямую в чужие глаза. Кобальтовый взгляд, обычно нечитаемый и равнодушный, сейчас предвкушающе блестел, а в глубине глаз будто бы сиял первородный огонь. И, казалось, шансов, что Хьёга и вправду озаботится чьим-то состоянием, маловато... — Хорошо. Однако они есть. Ген чувствует, как его тянут вперёд, недовольно цокает, замечая свежие следы крови на любимой футболке. Однако нелепую тоску по вещи перекрывает другое чувство: удовольствие. Удовольствие от того, как Хьёга послушал его, как спокойно вернулся к процессу перевязки и как аккуратно замотал бинты на животе. Они друг для друга — особенные. Они друг для друга — железо на языке, такое родное и ставшее уже привычным. По отдельности они лишь потерянные дети, заигравшиеся в свои нелепые преступные игры: какой толк от убийцы, что не знает, кто его жертва? Какой толк от информатора, которому некому передавать информацию? И пусть Ген болезненно бледен, а под глазами уже давным-давно залегли синяки, и пусть Хьёга вечно хмур и необщителен, им не нужна ванильная и приторная романтика, букеты роз и кофе в постель. Им достаточно того, что есть за кого ухватиться, есть с кем поделиться секретами и есть тот, кого они могут считать опорой для себя. Они вместе — цвет красный. Цвет чувств глубоких и настоящих.