руки

— пусти. — не пущу. кэйа из вредности обнимает крепче, и альбедо душно, жарко и он на своём месте. — мне нужно нарисовать обложку «легенды о клинке», которая выйдет в печать завтра. — инадзума не вымрет, если один из выпусков будет без обложки. — ты тоже не умрёшь, если отпустишь меня. — а вот это уже спорно. альбедо шевелит руками, но кэйа слишком сильный и уютный и всё ещё пользуется всеми его слабыми точками, особенно — когда обнимает со спины, и его чересчур много вокруг, чтобы альбедо имел волю сопротивляться. и окончательно её он лишается, когда кэйа кусает его в стык между шеей и плечом, и от его словесных аргументов остаётся только безвольное «нх-а» — и никто из них не вспоминает, что когда-то кэйа ничего не имеет в виду — только проверяет. и альбедо запрокидывает голову. — ты мне так и не ответил. о, кэйа как раз собирался. он — медленно, чтобы почувствовал — проводит ладонью по изгибу шеи и давит пальцами, заставляя альбедо выпрямить голову и — не хочешь быть врагами? не смотреть на него отупляющим взглядом глаз, светлых, бирюзовых, тёплых, в отличие от его, альбедо запечатлевает синеву его глаз — предночное небо, таинственное, непостижимое, но непременно завораживающее; рейн поощряла в нём страсть к неизведанному — неудивительно, что его притянула главная загадка мондштадта. кэйа на первый взгляд казался сложным, а на второй оказался совершенно невозможным. чем больше альбедо о нём узнавал, тем меньше альбедо его понимал. и если бы кэйа был фундаментально неразрешимой загадкой, вроде устройства вселенной, он принял бы бесплодность своих попыток его понять; но ведь кэйа вёл себя так, что альбедо казалось: ещё чуть-чуть — и он поймёт, ещё один пазл — и он сложит картинку, ещё одна улика — и он решит загадку; и он тянулся-тянулся-тянулся — и упал. — мы когда-нибудь выпьем вино, которое я тебе приносил? — вино? — альбедо отрывается от записей. кусает изнутри кожу под губой — вспоминает. — те две бутылки? — кэйа кивает. — его уже давно нет. я использовал его в исследованиях и немного увлёкся… словом, оно закончилось. кэйа неверяще смотрит на него — преданно, как будто альбедо сломал ему ногу и оставил на растерзание своим братьям. — ты… — убитым голосом говорит он. — это было лучшее вино, которое я смог достать. трёхлетней выдержки. из винограда сорта «блю-прим». а ты его… кэйа даже договорить не может — отворачивается, качает головой и сидит несчастным, и альбедо становится стыдно. он откладывает карандаш и сжимает ближайшую руку кэйи. — не волнуйся, вино в порядке, — успокаивает он. — я пошутил. — я знаю, — нежно улыбается кэйа. — я тоже. обманчиво-нежный (слепляющий-все-органы-в-тесто) жест приводит к тому, что шея альбедо оказывается сжатой цепкими пальцами. кэйа давит — не больно сделать, нет: показать, что не шутит. что — если звёзды так сложатся — может надавить сильнее, хрустнуть или вообще обнять смертельным удушающим. — конечно, ты не хочешь быть врагами, — он наклоняется и шепчет над ухом альбедо. — потому что я тебе симпатичен. и, будто этого мало: — ты ищешь предлоги и поводы со мной пересечься, но избегаешь прямых взглядов. ты дрожишь от моих касаний — даже таких, как сейчас. ты смущаешься. ты врёшь, что тебе всё равно, но расспрашиваешь обо мне кли. ты боишься. он безжалостен. добивает: — и рисунки… сколько я найду здесь себя, если хорошенько обыщу? это ужасно. правда ещё никогда не была горячей, не заливала горло кипящим, вязким, удушающим — а может, это кэйа всё-таки сдавил горло, а может, он сам расцарапал его неозвученным криком; — я прав. — да, — не своим голосом признаёт альбедо. вцепляется пальцами в ладони кэйи, и ему кажется — меньше, чем на мгновение — они дрожат. меньше, чем кэйа чуть разжимает пальцы, и альбедо сглатывает. теперь он может дышать — но дышать он не может. кровь всё ещё в голове, и, когда мороз драконьего хребта ударяет по ней, он понимает, в чём только что признался — в том, в чём и сам не был уверен до конца. «что теперь делать?» — не знает альбедо, потому что плана действий на случай неожиданных признаний у него нет. он не собирался признаваться. он планировал убить всё в себе до того, как оно разрастётся и пожрёт его, но недооценил: это оказалось неубиваемым. и теперь он сидит и может только слушать, как кровь стучит в ушах, и ощущать, как близость ломает колени, потому что кэйа. прав. заметил верно, что его пальцы взрывают подкожу альбедо мощнее бомбочек кли, он и не знал, что его тело умеет столько чувствовать, наверное, рейн где-то напутала и забыла поставить ограничитель, и альбедо теперь страшно представить, что будет, если однажды кэйа возьмёт его не пальцами, а по-настоящему… — ты из всех людей так признания выбиваешь? — хрипловато безучаствует он, и кэйа прицепляет себя пальцами к горлу — потому что, о боги, да. и нет. этот голос. голос. звуки могут быть приятными, но они не должны уничтожать его и не должны влиять на его решения, а он уже решил, что. что он там решил? вспомнить бы. натренироваться бы не терять слои выдуманного себя рядом с альбедо. — нет, только из тебя. — и чем я заслужил такую честь? — послушанием, — шепчет кэйа над ухом тише снежинок. — вёл себя как послушный подопытный. жарко. обоим. — подопытный, — эхом отзывается альбедо и с каждой секундой понимает. — мне было интересно, смогу ли я кого-то в себя влюбить? раз — если притворюсь увлечённым и заинтересованным, два — хотя на самом деле мне всё равно? три. три когда кли с вездесущим детским любопытством интересуется, «что за синяк у братца альбедо на шее», братец кэйа беззаботно смеётся: — представляешь, кли, альбедо подрался с одной очень воинственной птичкой. — с какой? — с павлином. отвечает альбедо быстрее, чем три. не может быть. неправда, нет, альбедо уверен в своих выводах: интерес кэйи настоящий, должен быть настоящим! всё на это указывает. всё сходится. он уверен. уверен. уверен? он не уверен — не имеет права — рейн учила, что настоящий учёный всегда сомневается. он настоящий? он сомневается. стул под ним перестаёт ощущаться, и альбедо дёргается, как будто равновесие восстанавливает. только вот стул на месте, он на месте, мир на месте — мир окружающий, потому что внутренний схлопывается, и на его месте остаётся пульсирующая точка, у которой одна-единственная функция: болеть. — ну как, — жжёт его ухо кэйа, — понравилось кому-то доверять? конечно, нет. альбедо больше ни за что и никогда погодите кэйа сказал что? внутри по-прежнему ноль, но так лучше: думается быстрее. альбедо смотрит со стороны, как мысли в его голове рождаются — сталкиваются — бьются и отлетают — находят комплементарные — связываются, и всё это меньше, чем за десятую секунды, а через семь у него уже готов ответ; хотя, скорее, не ответ, а очередной краш-тест, потому что (ну почему они с кэйей не могут общаться нормально, обсуждать всякую банальщину вроде цен на пшеницу, погоду и десятую свадьбу барона из спрингвейла, почему обязательно надо протыкать друг друга словами, тестировать, испытывать на прочность, искать хрупкие стенки и обязательно их ломать, чтобы проверить, какая из окажется несущей и всё-таки обрушит здание?) — лучше довериться кому-то и умереть, чем всю жизнь мучиться одному в страхе, что тебя предадут. равнодушно говорит альбедо, и это прямое попадание. если кэйа до этого долго присматривался, прицеливался и протыкал иголками чувствительные места, то альбедо ответным ударом — одним — вогнал в его сердце железную палку и прокрутил, чтобы ржавчина въелась в кровь. — ложь, — голос кэйи холоднее, чем нерастапливаемый лёд драконьего хребта. — ты не знаешь, о чём говоришь. ты никогда не доверялся человеку, который хотел тебя убить. он выпрямляется, и голос его звучит далёким-далёким, глухим, затерявшимся. потерянным. альбедо знает, что кэйа в этот момент не здесь и не с ним. потому вызывает: — я только что сделал это. кэйа замирает. альбедо больше не держит его ладоней — сдаётся. ему теперь всё равно, и сил защищаться нет. пусть кэйа делает с ним, что хочет. что кэйа сделает? он задушит. он сожмёт руки, крепко, до боли, до хруста, переломит проклятый стебель самого прекрасного во всём тейвате цветка, потому что как он смеет, почему лезет, зачем вскрывает, зачем взламывает, почему пытается, что значит это его «не будем врагами», почему не отказывается от него, почему сам кэйа никак не отвяжется от прошлого, почему он мысль допускает о том, чтобы навредить альбедо? ему вдруг невыносимо становится от себя, и быть здесь — ещё хуже. кэйа возвращает себе руки, смотрит на них и хочет сжечь. кто-то должен их сжечь. кто-то должен выкалить трусость и чёрные-чёрные мысли из его головы, и тогда-то он сможет — тогда-то он скажет альбедо правду. верно. его место пока не здесь. кэйа бредёт к выходу из пещеры, но не к свету: в убийственный мороз драконьего хребта. есть крещение огнём, его всегда — холодом. сознание яснее дня, и он ненавидит это: лучше быть пьяным и невменяемым, когда совершаешь главную ошибку в жизни. а кэйа знает, что если уйдёт сейчас, то трещина между ними разрастётся, и что-то сломается окончательно. что-то, на починку чего желания и сил не будет ни у него, ни у альбедо: слишком уж мастерски они оба притворяются, что всё хорошо. плохо. если он сейчас уйдёт, то если бы кэйа тогда ушёл, то: когда кли с вездесущей детской проницательностью спрашивает, почему братики поругались, оба — в разное время и в разных концах мондштадта — отвечают: — я его обидел. — а ты извинись, и вы помиритесь! всё просто. всё преодолимо и разрешимо в детских глазах. альбедо отвечает: — я не хочу. а кэйа и всё-таки кэйа не уходит. он не может остаться и не может уйти. вновь застревает меж двух миров, куда ни пойдёшь — везде тяжело, и снова он: выбор. если останется, проиграет битву и выиграет войну. если уйдёт, выиграет битву и проиграет войну. (кэйа взвешивает, примеряется и весь такой разумный, а хочется одного: к альбедо, на коленях — своих — его — перед ним, за ним, вместе, запах и волосы, чтобы тела их — близко, тепло и руки, руки, руки, и чтобы они друг другу доказывали бесконечно, до смерти, что — нужны). и всё-таки кэйа оборачивается. альбедо смотрит на него, и у кэйи волны внутри (по очереди): радость, спокойствие и уверенность. так и должно быть, знает он. теперь всегда. альбедо взмахивает рукой, и на запястьях кэйи вдруг нарастает нечто тяжёлое, холодное и болезненно-твёрдое. оно сводит руки вместе, и суставы болят, когда его пригибает вниз под весом камней? кэйа против воли плюхается на пол, задом прямо на порог пещеры — границу снега и камня — а когда шею выгибает взглянуть на кандалы, видит гладкое жёлтое сверкание гео, и альбедо встаёт и идёт к нему, и кэйа не хочет, чтобы он подходил. его поймали, поймали обидно и без борьбы, он ненавидит проигрывать, ему не хочется, он боится, что придётся отвечать за слова и поступки, а ещё больше гнева альбедо он боится, что его простят, поэтому не смей, альбедо, не подходи, не подходи не подходи не подходинеподходиподходинеподходинеподходиНЕ! и глаз бога, вторя его главному желанию: защититься на пути альбедо вырастают льды, сначала неуверенно-хрупкие, потом опаснее, а он идёт и идёт, вытаптывая вырастающие сосульки-сталагмиты ногой, и кэйе страшно, что он дойдёт, кэйа надеется, что он дойдёт. два шага. шаг. альбедо смотрит на него сверху вниз и тянет руку: кэйа знает, знает, знает, что альбедо не будет его ранить, но когда-то поломанная, загрубевшая часть его сердца истерически вопит: «опасность!» при виде занесённой над ним руки, и одна узкая ледяная предательница прорастает из-под земли и насквозь пробивает ладонь альбедо. вздох вздох-стон вздох-стон- ти- ши- на. когда тимей видит перебинтованную ладонь альбедо, в глазах его больше восхищения, чем сочувствия. — вы всегда так аккуратны! — радуется он. — что же могло вас ранить? — было одно… рискованное дело. тимей качает головой — назидательно. — я думал, вы всегда осторожны, — упрекает он: важный, серьёзный, взрослый. — если бы я тогда не рискнул, — улыбается альбедо, — потерял бы кое-что дорогое. оковы с рук кэйи спадают, и он одной мыслью крошит ненавистную льдину (был бы огонь — сжёг бы!) и встаёт к альбедо, берёт его ладонь — перчатки плотнеют от крови — и смотрит и дрожит и злится и ненавидит и — где аптечка? — наконец-то решает. льдина — тяжёлая, кость — задета, кэйа не умеет лечить, но знает правила первой помощи; а ещё, оказывается, может быть деликатным, заботливым и нежным, и он раскаивается — по-настоящему — альбедо читает это по сжатым губам и бессильно горящим глазам. когда последним узлом бинта оказывается кривой бантик, оба смотрят на него и не знают, что дальше. альбедо разглядывает этот наивный жест заботы от кэйи — кривой, нелепый и неуместный после всего, что они друг другу причинили, — и нежность расплавленным металлом прожигает внутренности. а потом его обнимают: так естественно, так правильно и так нужно прижимают к груди, что альбедо до последней капли иссушен. — прости. прости. прости. прости, — кэйа хочет сжать его крепко-крепко, впитать в себя, но если он ещё хоть разочек навредит, он… — прости. прости. — кэйа, — хрипит альбедо, глотая горечь. — мне не нужны извинения. мне нужна правда. — правда? — горько усмехается кэйа. — от меня? — правда. от тебя. он ненавидит это. кэйа ненавидит потрошить себя перед другими, и всё же это его вина. он обязан исправить, должен починить. восстановить. создать? — хорошо. правда в том, что — правда в том, что ты первый в моем списке подозрительных рыцарей, и я постоянно жду, что ты возродишь этого дракона, — кэйа смотрит вдаль на видимую и отсюда огромную кость, а рука его успокаивающе, извинительно и жадно гладит-ощупывает шею, лопатки и позвонки, потому что наконец-то можно. — правда в том, что меня бесит, как мы с тобой похожи. правда в том, что я так долго пытался понять тебя, что теперь думать о тебе вошло в привычку. — правда в том, что… если я сейчас уйду, я… — в горле застревает комок. — я потеряю что-то очень дорогое. кэйа жмурится. — я не хочу больше никого терять. судорожный вздох. он сказал это. он проиграл. это конец. это конец? конечно, нет. это начало. кэйа чувствует, как его щеки касается ладонь — кожа, не бинты — прощающая, успокаивающая. он не глядя поворачивает голову, чтобы спрятать в ней лицо. он целует пальцы и складки кожи, и голос альбедо дрожит, когда он — я буду с тобой, — обещает. — и как долго? — до тех пор, — улыбается альбедо, и это самая уязвимая его улыбка из тех, что он дарил и когда-нибудь подарит кэйе, — пока не оживлю огромного дракона.