Чудо

Я докрасила ресницы, приоткрыв губы в клубничном блеске. Топик плотно облегал грудь, ноги обтянуты короткой джинсовой юбкой — выгляжу бомбически. В сумочке лежит помада, карточка, презервативы и перцовка, готова на все сто. Теперь надо выскользнуть из квартиры так, чтобы не потревожить чуткий сон матушки. Уже открываю входную дверь, но подлый замок скрежещет на втором обороте и я замираю с подобравшимся к горлу сердцем. Надежды не оправдались, зашаркали тапочки и зажегся свет. Плюю на громкость и пытаюсь просто выбраться, бешено дергая ключ и ручку. — И куда ты собрался, чудо пидорское? — увидела все-таки. — Меня пригласили. — знаю, себе дороже не отвечать. — Пригласили, значит, ты у нас теперь, получается, «девочка по вызову», да? — молчу. — Ну-ну, — хмыкает, — может хоть заработаешь. — Смотрит так гадко, противно, чувствую, как подбирается обида и злость к горлу. Дергаю со всех сил ручку и вылетаю в коридор, на прощание оставив хлопок дверью. Грохочу, спускаясь по лестнице. Надо сбросить стресс, меня ждут, не хочу предстать перед ними заикающейся от подступающих злых слез. К черту. На улице трясущимися руками поджигаю тонкую сигарету — стащила у сестры. Делаю всего пару затяжек и бросаю в урну тлеющий огонек. Двор почти не освещен, поэтому спешу выйти к дороге, там меня должны уже встретить. Черная большая машина на обочине мигает аварийниками — не разбираюсь в марках, но выглядит она дорого и блестит отражая свет фонарей. На капот опирается Боша, сокращено от Богдан — я придумала. — О, красоточка! — увидел-таки. — Чего разорался, ночь на дворе. — улыбаюсь ему в ответ. Он, в шутливом полупоклоне, открывает дверь, и я хихикая юркаю в темный салон. На водительском кресле сидит Борис. Он довольно молчалив, но, говорят, если напьется — звучит на весь бар. — Ну что, трогаем? — риторический вопрос, а я как дурочка киваю. Боша смеется. Борис, наверное, тоже улыбается в свою черную бороду, честное слово, как пират. — Чудо ты наше, как тебя такого отпустили? — морщусь, не люблю когда меня зовут так. Но Богдан мою реакцию понимает по-другому и многозначительно протянув «а» — отворачивается. Смотрю в окно — там еще темнее, чем в реальности, с трудом различается что-то кроме фонарей. Но если ехать днем — можно уставиться прямо на солнце. Когда я была маленькой, любила так делать, хоть и не из окна машины, а сквозь стекла темных очков. Машина замедляла ход. Вот уже слышны басы и радостные выкрики пьяных людей. Боша выпрыгивает из машины, я тоже тянусь к ручке, но не успеваю открыть, как дверь распахивается с невероятной силой. — Давай, крошка, вылезай, нам пора! Несмотря на то, что я не на каблуках, он ведет меня под руку, как мило. Мелькают страбоскопы, в темных уголках сосутся парочки, я расправляю плечи, чувствуя себя в потоке жизни. Боша по пути перебрасывается парой фраз с разными людьми, но в полутьме клуба я не могу разглядеть их лиц, а, это и не важно. Проплываем сквозь танцпол быстро — даже трек не успевает смениться. На мне лишь осталась пара блесток и кусочков конфетти. Идем дальше, вглубь зала, под балконы. Проходим арку, занавешенную лавандовыми тяжелыми шторами, и я стараюсь не сильно вертеть головой, хоть и хочется. Я не думала, что мы будем в таком месте. Приятный мягкий свет, ничто не бьёт в глаза, о том, что это тот же клуб, в который мы входили, напоминает музыка и ор народа, но даже это слышно только отдаленно. Боша кивает большому детине, стоящему в конце коридора, по которому мы шли. — Сейчас, подожди, мне надо тебя должным образом представить, — подмигивает мне Богдан и мгновенно исчезает за черной дверью. Приходится мяться, оглаживая юбку потными ладошками. Ищу глазами зеркало, в котором можно проверить, не поплыл ли макияж. Охранник смотрит прямо на меня. Его взгляд — как у бойцовской собаки, а из рта только что слюна не капает, жуть. Ежусь, надеюсь, Боша выйдет скоро — за дверью как раз слышится взрыв смеха. Богдан вываливается, скаля белоснежные зубы. Его рубашка уже расстегнута на две пуговицы, а глаза блестят. Ощущение, будто его там хорошенько трахнули, хоть и прошла всего пара минут. — Заходи, конфетка! Внутри было надымлено кальяном и пахло фруктами. Я присела на краешек полукруглого дивана. Приглушенный свет играл свою роль и я не могла увидеть лица людей. — А нам о тебе рассказывали, — начал кто-то. Голос был хриплым, будто человек курил с пяти лет. — А мне про вас, — парировала я. Послышался смех. — Какая смелая детка. И откуда ты взялся, милый? — кривлюсь. Ненавижу когда меня зовут так. — Взялась, — поправляю говорившего. Смеются. — Ну-ну, дорогАЯ, — выделяет окончание кто-то. Смех подхватывается с новой силой. Руки сами собой сжимаются в кулаки. — Ладно, у нас тут кто только не бывает, да, парни? — нестройный хор голосов подхватывает «да». — Ты уж не обижайся, — шепчет мне Боша. — Они хорошие, простые парни, ничего же, да? — поджав губы, киваю. — Да, не обижайся, — подхватывает кто-то, — и вообще, что-то ты зажатая какая-то, надо поднимать настроение! — Не куксись, ты же такая милашка, когда улыбнешься, — Богдан смотрит прямо мне в глаза, и я расплываюсь в улыбке. — Давай, выпей с нами! — кричит кто-то, и в моих руках тут же оказывается коктейль с зонтиком. Фыркаю и выбрасываю коктейльное украшение в сторону. В бокале напиток цвета нежных лепестков роз — по крайней мере, мне так шепчет Бош и зачем то лижет раковину уха. Щекотно. Смеюсь и опрокидываю напиток в рот, горло знакомо обжигает, струйки текут мимо рта, капая на светлый топ. Вокруг шумят и переговариваются, в моих руках оказывается еще один коктейль, теперь он желтый, как песок на пляже, как ананас, как, как… Волны, пряный запах, приятный шум прибоя. Тепло на моем бедре, будто там лежит кот. Я знаю, что все хорошо, мне говорят, что никуда не надо спешить — это место без времени — это место, место… Хлопок двери слышится сквозь марево сознания, на мои плечи ложатся две большие загрубевшие ладони, теплые. Но что-то кривое кажется во всем этом, что-то не то. Пытаюсь сбросить чужие руки, но почему-то мои конечности стали такими слабыми, непослушными. Смеюсь. Или плачу. Хочется действовать, но тело будто заперло волю в клетку, нельзя, не могу. Издалека слышу «Боря, иди сюда». Громкий, как напильник по нервам, голос произносит непонятный мне набор слов: «А он ничего так, жаль только как овощ». Когда я выплываю из небытия, на мне тяжесть чужого тела, а в трусах шарятся чьи-то ладони. В голове простреливает лишь одно — «бежать» и продолжает бить набатом. Не вижу, кого усилием сваливаю с себя. Нашариваю сумочку, пытаюсь найти выход. Куча пьяных тел лежит на драном диване, а тот кто залез мне в трусы орет: «Чудо, мое чудо, куда же ты!» Выбегаю за дверь, слышится «Шлюха!» вдогонку. На танцполе уже никого нет, лишь парочки продолжают жаться по углам. Бегу дальше — на выход, подальше, на волю, отсюда. Охранник смеряет меня взглядом: на топе цветами распустились пятна от коктейля, а юбки и вовсе нет, лишь боксеры. Выпускает — понятно, обратно уже не пропустит, но мне и не надо. На улице светало. Было свежо. Даже птицы пели. Или кричали. За зданием клуба виднелись деревья, зеленые, вечные, могучие — они защитят, если что. Я направилась туда, на ходу вынув телефон из сумочки. — Ало, да? — послышался заспанный голос сестры. Я молчала. Ей на работу скоро вставать, а тут я. Но почему то продолжала молчать. Будто вымолвить слово было тяжелей, чем свалить то тело с себя. — Ало? Сашенька? — было слышно как шелестит её постель и скрипит матрас — Сашенька, что случилось? — мои глаза, раскрытые широко, уже ничего не видели. Быстрым ручейком завилась слеза за подбородок, щекоча шею. Невольно дрожащие губы и хриплый голос произнес за меня: Забери, пожалуйста, забери отсюда.