Картонка

— Меня нельзя любить, — сказала вдруг Тсунаеши. Реборн, вошедший в кабинет Десятой с докладом, замер на месте, удивленно поглядывая на свою леди-босс. Его тяга к сбору информации подсказывала, что у Тсуны не было никаких предпосылок для подобных фраз: последние несколько недель она активно занималась делами Вонголы, устроила совместную вечеринку с Хранителями, припомнив старые-добрые времена, провела три заседания Альянса, где, наконец, подмяла под себя последних своенравных боссов. Дела шли прекрасно, Тсунаеши улыбалась, ее глаза горели чистейшим янтарем, и все вокруг чувствовали свою босс и тянулись за ней как подсолнухи за восходящим солнцем. «Меня нельзя любить» — здрасьте-пожалуйста, дождались. — Что-то случилось? — на пробу поинтересовался изрядно подросший аркобалено, хотя давно уже уяснил, что в таких вопросах Тсуна никогда не была с ним откровенной и честной. — Тебе никогда не казалось, что ты прячешься в каком-нибудь картонном, кем-то нарисованном мире? — вопросом на вопрос ответила Тсунаеши. Каждое ее слово заставляло кривиться от неприятного чувства в груди, отмахнуться он никак не мог, а проникнуться — не имел права. — Нет, — честно ответил он. — Даже когда меня настигло проклятье, я знал, что все по-настоящему. Злился на Бермуду, ненавидел сотоварищей, пытался приспособиться, но никогда не считал себя ни пустой картонкой, ни чьей-то игрушкой. — Я так завидую тебе, — едва слышно прошептала Тсунаеши и изящно поднялась из-за рабочего стола, подошла к огромному, от пола до потолка окну, уставилась на усыпанный поспевающими апельсинами сад. Реборн против воли, но уже привычно облизал взглядом ее хрупкую фигурку, тоненькую, миниатюрную. Смотрел на ее чуть вьющиеся на кончиках волосы, любовался глазами цвета молочного шоколада, с нежностью очерчивал взглядом линии вздернутого носика. — Здесь нечему завидовать, Никчемная Тсуна, — с доброй издевкой в голосе, как не делал уже лет семь, вдруг сказал он. — Ты же в курсе большинства моих приключений. — Ты настоящий, — она отрицательно покачала головой. — Ты уверен в этом. А мне порой кажется, что я просто кукла, вырезанная из картона. И мир вокруг меня такой же: неестественно яркий, красивый, но ненастоящий. Реборн усмехнулся. — Вот тебя не слышали те ребята, которых ты раскатала в тонкий блин парой презрительный предложений. В твоих руках огромная власть, для многих и многих людей ты — и царица, и богиня. Если я скажу тому же Гокудере, что ты чувствуешь себя куклой в чьих-то руках, а все вокруг тебя — ненастоящее, он впадет в депрессию дней на десять, а затем очистит этот мир так, чтобы он тебе нравился. Кстати, это касается всех Хранителей, тебе стоило бы помнить об этом, — от избытка чувств он даже спрятал свой взгляд под полями любимой шляпы. Ему не нравилось самоуничижение Тсунаеши, ее настрой, потому что именно от настроения босса, его пламени и зависело благополучие семьи. — Власть… — словно бы в забытьи прошептала Тсунаеши. — Что мне эта власть, если я подчиняюсь Альянсу, Занзасу, отцу, тебе — и каждый из вас готов вертеть мной как куклой, не думая о том, чего я на самом деле хочу. Что стоит моя власть, если единственный важный для меня человек может просто отвернуться от меня и сказать, что нам больше не по пути? Зачем мне эта власть, если вместо меня всегда находится другая? Почему я все еще жива, если меня нельзя любить? Реборн вздрогнул, затем тяжело вздохнул. Тяжело воспитывать главу мафии, если она девочка. Сколько бы сил в нее ни вкладывай, чему бы ни учи, время от времени в ней все равно станут просыпаться такие вот порывы. Любовь… Штука злая и жестокая, кому и знать об этом, как не самому Реборну. И все же мысль о том, что сердце Тсунаеши было занято каким-то уродом, который отверг ее, неожиданно резко ударила по аркобалено, вызвала в нем неописуемую ярость. Кто посмел? Как посмел? Неужели эта тварь все еще ходит по земле после того, как обидела принцессу Вонголы?! — Скажи об этом своим Хранителям, — хрипло произнес Реборн, стискивая руки в кулаки. — Выйди к ним и скажи о том, что тебя нельзя любить, что ты не существуешь, точнее, существуешь, но не живешь. Поведай им об этой боли и будь уверена, что завтра мир окажется в руинах возле твоих ног только потому, что посмел отвергнуть тебя в твоей любви. Ты есть, Савада Тсунаеши, и ты — центр мира для тех, кто прекрасно знает, что такое любовь. Не смей отворачиваться от них, не смей забывать о них. — Они любят меня, я знаю, — печально улыбнулась Тсунаеши. — Меня с самой Церемонии удивляло это: как ребята смогли меня полюбить, причем все, пусть и по-разному. Но я для них, словно сестра, старшая или младшая. Обо мне можно заботиться, меня следует почитать и уважать, меня необходимо беречь и защищать, ко мне стоит прислушиваться, но в свою жизнь ни один из них меня так и не пустил… Ты знаешь, я ведь была очень влюбчивая когда-то, в порыве перебрала всех, кроме Ламбо. Никто, никто из них не смог разделить мои чувства. Есть босс Вонголы, есть Хранитель Неба, есть лидер, возможно, есть даже хороший друг. Но Савады Тсунаеши, меня самой, давно уже нет. Злость и раздражение застили глаза Реборну. В порыве мужчина сделал шаг к Тсуне и навис над ней, почти вжимая ее в оконную раму. Девушка смотрела на него с недоумением и легким любопытством, но это не отрезвляло нисколько. Усмехнувшись, Реборн вдруг положил ей ладонь на грудь в области сердца, чуть захватив и соблазнительное, упруго-нежное полукружие. Сердце под рукой забилось чаще, бледные скулы окрасились в розовый. — А теперь повтори все это еще раз мне, Тсунаеши, — хищно оскалился он. — Скажи еще раз, что ты хочешь, чтобы кто-нибудь разглядел в тебе женщину, что никто не любит тебя так, как это показывают в сопливых мелодрамах, что никто не хочет тебя так, чтобы ты горела в этой страсти, чтобы сходила с ума! Ну же! Скажи мне это еще раз, картонка нарисованная! — Я… Реборн… Я же… — залепетала Тсунаеши, дрожа под рукой своего наставника, судорожно сглатывая и таращась на аркобалено своими огромными, цвета молочного шоколада глазами. — А я в ответ расскажу тебе о том, как одна девочка никак не желала разглядеть во мне мужчину. Называла наставником, смотрела со страхом и уважением, делилась со мной самым сокровенным, ныла и размазывала по щекам первые влюбленности, первые неудачи и страхи. Как с удовольствием сидела со мной ночами, решая срочные дела, а утром мчалась на свидания. Как плакала надо мной, когда я выздоравливал от ранений, но даже не думала о том, чтобы остаться рядом после выздоровления! Картонный мир, Савада Тсунаеши? Ты сама создала свой картонный мир, и только ты решаешь, когда из него выйти в реальность. — Реальность… — словно бы в забытьи прошептала Тсуна, не отрывая взгляда от лица Реборна. — Где начинается реальность? — Быть может, здесь? — удивленный собственным порывом и отсутствием отрицания со стороны Тсунаеши, Реборн вцепился в ее губы, прижал к себе, почти грубо, почти жестоко, почти до боли, оставляя на нежной коже яркие следы. Она же прильнула к нему в ответ, и, пока по ее щекам текли слезы, она целовала его, забывая и забываясь. Картонный мир за плечами обоих осыпался крупным серым пеплом.