Еще и художник

Кокосовых пирожных в кондитерской нет. Есть банановые, клубничные, с шоколадной крошкой и какие-то зеленые, похожие на лысые кактусы. Дазай елозит взглядом по прилавку и в задумчивости почесывает ногтем висок. Есть печенье с цукатами, с кремом, с фисташками, есть в виде заячьих мордочек. И пестрые россыпи разных конфет. И торты, один другого краше. Но заказ был четкий — кокосовые пирожные. Ни на что иное заказа не было. Если Дазай принесет целый ящик сластей, а гениальный сыщик капризно надуется и отвернется, отказавшись работать, придется его убить. И расформировать агентство. А маньяк продолжит бесчинствовать, плодя трупы в неожиданных местах. Полиция нашла восемь трупов за полторы недели, прежде чем догадалась обратиться в ВДА. Теперь необходимо ублажить носителя ультрадедукции, который в последнее время как-то ультраохамел. Расцарапав ногтем висок и влив обольстительной мути в уши продавщицы, Дазай решает уйти и поискать другую пекарню. Взгляд падает на жаркую плиту в углу. Если сунуть голову в духовку… Нет, не сейчас. На лестнице между третьим и четвертым этажами стоит Йосано-сенсей с тонкой незажженной сигареткой. Вся ее поза искрит задавленным гневом. Даже бабочка в волосах выглядит какой-то ощетинившейся. — Однажды у него скрутит кишки от обжорства, вот тогда я до него доберусь… — шипит Акико, кроша сигарету на пол. Дазай машинально отшатывается от нее, слегка холодея, но быстро отгоняет от себя страшные образы и растекается сиропной улыбкой. — Капризуля отверг твои подношения? — уточняет ехидно. Сам он отвлекся на внезапно нахлынувшие мысли по пути в другую кондитерскую и в итоге вернулся в агентство с пустыми руками. Грохот шарахнувшей над головами двери катится по лестнице корявым валуном и рассыпается песочком где-то внизу. На четвертом этаже беснуется Куникида, топая по стенам. Пламя изничтожающего гнева рвется из-под его очков. Поднявшись на четвертый, Дазай ловит в себе диковинное, слегка волнующее понимание — ярость Куникиды-куна в кои-то веки направлена не на него. — А ведь если увезти его куда-нибудь в Сендай и бросить, он никогда не доберется обратно, — с дьявольской радостью озарения бормочет напарник, прооравшись. Вместо огня из-под очков теперь выныривают остывающие облачка пара. — Он же не сможет купить билет! Дазай хлопает его по плечу и ничего не отвечает. Он убежден, что Рампо только прикидывается беспомощным, чтобы с ним нянчились, а без нянек повзрослеет вмиг. Бодро звякнувший лифт открывает двери и выпускает Ацуши-куна. В каждой руке у него по яркой коробочке, перевязанной лентой, и одну он сразу протягивает Дазаю. На ней, на протянутой, нарисованы смеющиеся кокосики среди пальмовых листьев и воздушные пирожные в белой обсыпке. — Ты ж мое сокровище! — радуется Дазай и с нежностью апрельского солнца целует губы Ацуши. Тот розово смущен, но щенячьи счастлив. *** На мосту красивее, чем под мостом, но там, наверху, всюду камеры. Создание подарка занимает мало времени, всего несколько секунд, но если дарителя найдут слишком быстро, будет неинтересно. Вернее, если его найдет полиция, будет неинтересно. Не для полиции ж старался. Городские огни дрожат в черной воде, над бетоном шумит вялое ночное автодвижение, а Дазай водит фонариком по трупу, рассматривая. Тело без одежды и представляет собой собранный пазл — множество фрагментов с гладкими четкими срезами почти правильной пазловой формы (с поправкой на мягкость плоти и сложную геометрию заготовки). Ошеломительная работа, Дазай в невольном восхищении. Он никогда бы не подумал, что Расемон способен на такую филигранность. Предыдущие трупы тоже были резными-узорчатыми — каждый по-своему, и каждый с претензией на творческий взрыв. За прошедшие четыре года его малыш научился управлять своей способностью, как бог. — Детсадовский конкурс умелых ручек, — бубнит Дазай сонно, прикрывая двумя пальцами зевок. — Записать тебя, поучаствуешь? Акутагава стоит чуть в стороне и не дышит. Он выглядит каким-то мелким и прибитым, как будто мост давит на него, прижимая к земле. Блестящими мазутными лужицами посматривает исподлобья. — Вообще-то я всерьез обижен! — продолжает Дазай, резко переключившись с дремоты на бодрячок. — Во-первых, как тебе пришло в голову раздевать кого-то, кроме меня? Во-вторых, — нагнувшись, он тычет пальцем в деталь мозаики, — ты у нас чей фанат — мой или Мунакаты Рейши?! Акутагава молчит и не шевелится — весь как будто в вертикальном обмороке. Дазай переводит луч фонарика ему в лицо, и тот даже не щурится от удара светом. Только губы вроде бы дрожат, или это просто кажется. С минуты на минуту здесь будет полиция — сирены слышны невдалеке. Любопытно, убивать копов он тоже будет с выпендрежем или все-таки обычным способом? Раз уж взялся впечатлять бывшего семпая своим новым искусством, то нечего теперь лениться! Тем более такая роскошная возможность показать мастерство прямо перед зрителем, в режиме реального времени. Дазай вздыхает, гася фонарик и бросая его в карман плаща. Приближается к маньяку медленно и осторожно, как к зверю, которого нужно успокоить. Плавно протягивает руку, кладет на плечо. Оно проседает, будто от тяжести, и твердеет в окаменелость. Мазутные лужицы захлопываются веками, переставая блестеть, и губы действительно дрожат, не казалось. Некоторые из сирен заглохли, слышны хлопки автомобильных дверей. Кто-то доехал и сейчас прибежит. Дазай в некотором замешательстве. Акутагава ведь не мог за четыре года забыть про его способность? Понимает, что, пока обнуляющая рука лежит на его плече, он беспомощен, как те детсадовцы с конкурса? Почему он не сбрасывает ее? — Сдаешься что ли? — со смешком спрашивает Дазай, остро осознавая, что промедление чревато какими-нибудь плохими последствиями. — Может, сначала выпить? Он тянет обмирающего дракулку к кромке воды, потом в воду, потом под воду, и вглубь, вплавь, подальше от места преступления. Наверное, можно было помахать перед копами удостоверением ВДА и увести преступника более официально, но зачем копам слишком много знать? Терки Портовой мафии с полицией — это лишнее кровопролитие и бессмысленная суета. Они выбираются на берег в каких-то кружевных кустах и усаживаются дрожать на влажном песке. Дазай раздраженно дергает мокрые бинты на предплечьях, ему вдруг хочется их размотать. Выпить тоже хочется, но в таком виде в баре им обеспечено неуместное внимание. Да и не повел бы он Акутагаву в бар, что за бред? Не по чину дрянной шавке с ним бражничать. Но, что делать дальше, непонятно. Ясно, что дракулка своей выставкой стремился привлечь его внимание, впечатлить и покрасоваться, но теперь, когда задуманное удалось, прекратит ли он убивать не по делу? Услышав заветную похвалу, решит, что цель достигнута и пора поискать новый смысл жизни? Может, ради высшего блага стоит похвалить его за старания в дрессировке Расемона? Хм, да ни за что! Не так далеко отсюда сейчас стандартная полицейская возня. Свежие следы, ведущие к воде, наверняка уже обнаружили и двинулись прочесывать берег. Следы двух пар ног — у преступника либо сообщник, либо заложник. Либо муза, но до этого они там не додумаются. Акутагава вроде бы хотел что-то сказать, но вместо этого начал кашлять. Ночь вокруг на диво темна. В тесном городе такую трудно сыскать — везде фонари, огни, реклама, фары, окна. А здесь затерянная пустошь, как будто уютный карман, и даже луны сегодня нет. Только звезды, как дырки от игл в черном полотне. И эту темноту вдруг вскрывает улыбка Дазая, подожженная вспыхнувшей в мозгу идеей. Ведь более сдвинутого на нем сердца, чем у сидящего рядом чахоточного чудовища, ему не сыскать! — Акутагава-кун! — ликует светодиодный Дазай. — Может быть, хоть ты согласишься совершить со мной парное самоубийство?!