Лимонная водка и салфетки.

Я не мог контролировать скорость своего дыхания и, наверное, громкость, потому что его я слышал отчетливее всего в этой комнате и ничего с этим не мог поделать. Не дыши я, слышал бы как хлопают его редкие ресницы в моменты, когда тяжелые веки закрывают эти прекрасные, по-настоящему разноцветные глаза напротив с нервно опущеным вниз и бегающим по моим коленкам взглядом. Он покусывал губы и о чем-то усердно размышлял. Конечно, я знал о чем, но ожидание меня убивало. Лучше бы он сразу ударил меня или плюнул в лицо. Хотя, все же знают, что Патрик этого не сделает никогда в жизни. Он слишком хороший для этого. Он просто извинится и попытается убежать, чтобы не ломать чужое сердце еще сильнее, чем оно сломалось мгновением раньше. — Пит, я... — он начал, а я тот же час замер с слабо отбивающейся от стенок сердца глухой надеждой — черт... — он снял с себя очки и прикрыл глаза ладошкой, опуская голову и громко, или мне просто так казалось из-за относительной тишины в комнате, выдыхая. Было невооружённым взглядом видно как тяжело ему даются слова, которые он хочет сказать. Я лишь взволнованно сидел и пытался не подать виду, что внутри почти умираю, что-то теряет все силы и постепенно с ускорением разламывается, создавая там груду осколков того самого "чего-то важного", что до этого момента позволяло мне жить — Пит, ты мой лучший друг, я люблю тебя, но... — он поднял на меня свои глаза в немом ответе и я, наверное, впервые увидел их так близко и отчетливо. Он смотрел прямо в мои, а настенная лампа сзади подсвечивала цвета его очаровывающих разноцветных радужек еще больше. Казалось он сам сейчас заплачет, насколько горько ему давалась каждая буква в слове. Мне же они отбивались еще хуже, он это прекрасно осознавал. — Да, я все понимаю — мой голос дрогнул на первом слове и я сглотнул лишнюю слюну во рту. Ситуация грозила стать совсем отвратительной, с вытекающими последствиями, конечно, от чего становилось тошно. — Пит... — он положил руки на мои плечи и я сразу расслабился. Это было не приятное расслабление. Хотя, нет, в каком-то роде было, естественно, я просто растаял, но превратился в еще более горькую жижу, чем был до этого в твердообразном состоянии. Его руки были самыми прекрасными в мире, я видел их, крепко держащими микрофон, я видел их, осторожно перелистывающими странички со сценарием и видел как они утонченно отрывали руку от бумаги, оставляя уже пятидесятый за вечер автограф на чьем-то диске и моем сердце. Его слова звучали как мольба, он хотел удостовериться в том, что со мной все в порядке и он не разбил мне только что сердце. — Патрик, все хорошо — я набрался смелости и накрыл своей ладонью одну его, спуская с плеча и осторожно поглаживая, чтобы не сделать чего-то лишнего своими движениями. Каждый раз на сцене я не боялся его реакции или осуждения, в плотную подходя и целуя, повисая или обнимая его. Это стало чем-то привычным и ожидаемым от каждого шоу, все знали, а точнее — думали, что это дружеские шутки и сделано для криков толпы, может, чтобы внимания привечь побольше. В этот раз я чувствовал такое волнение от каждого прикосновения к нему, какое не чувствовал никогда. Он ничего не сказал, просто спустил вторую руку и продолжал смотреть на меня виноватым и отчаянным взглядом, вымаливающим понимания и прощения, а я разбито взглядывался в его красивое лицо, будто видел его последний раз. — Мне нужно идти, я опаздываю, Пит — голос сменился на полу-шепот и его взгляд снова вернулся на мои колени, где и был раньше. Он снова почувствовал укол вины, а я оказался тем самым страшным врачом, который не сказал, что сейчас будет не больно. — Пат, можно я напоследок.. ээ... — я смущенно замялся и Патрик посмотрел на меня в недоумении — можно я поцелую тебя? Просто, знаешь, чтобы я успокоился и принял все это. Последнее желание, знаешь, и я успокоюсь... — протараторив это так быстро, как возможно было, я набрал в легкие побольше воздуха и задержал дыхание, подняв плечи и спрятав сложенные руки между ног. На удивление, ситауация не стала такой неловкой, как ожидалось, и Патрик не развернулся и вышел. — Поцеловать? — Патрик минутой ранее уже хотел встать и оставить меня наедине с моими поглощающими мыслями, но, только отцепив задницу от стула напротив, сел обратно. — Да, без языка, там, знаешь, все такое, я не сильно, честно — я поджал губы и опустил взгляд. Я понимал, что, возможно, или точно, это ужасная идея и все окончательно испортит, но кто я такой, чтобы не рисковать, тем более, что после всего этого мне дорога только на тот свет. Перед смертью не надышишся? Хер там. — Хорошо. Я ожидал, что в какой-то вероятности он и согласится, но чтобы это правда произошло в реальном времени и прямо тут я точно не предполагал. Патрик сохранял спокойный вид, а я сглотнул слюну и прокашлялся. Боже, как девственный школьник. Наверное, я ждал подобного момента всю жизнь, но точно не при таких обстоятельствах. Глубоко внутри осколки сердца завертелись вихрем, разлетаясь и впиваясь острыми краями в разные места моего тела, заставляя чувствовать адскую боль в перемешку с чувством "неправильности" происходящего. Ох, конечно он тебя не любит, Пит, это просто из жалости и ты это знаешь, даже не предполагаешь, а просто знаешь. Он не полюбит тебя за секунду. Он не полюбит тебя за поцелуй. Ты ему больше не нужен. Прими это и целуй быстрее. Кажется, ему уже неприятно, а ты его еще даже не коснулся. Питер Венц, какое ты ничтожество. — Прости — шепнул я и коснулся слегка вспотевшими ладошками его щек. Я еле чувствовал их кончиками пальцев, они были такими мягкими и податливыми к любому двидению в их сторону, такими нежными, что я боялся лишний раз трогать их своими шершавыми от металлических струн гитары подушечками пальцев, которые даже мне самому ощущать было неприятно. Я вздохнул и приблизился наконец-то к нему. Патрик сидел с невозмутимым лицом, спокойно закрытыми глазами и таким видом, будто для него все происходящее как обнять фанатку. Так почему же я не могу целовать тебя чаще, если для тебя это так незначимо? Ты знаешь как для меня это важно? Конечно знаешь, господи, ты же не чудовище... Когда я наконец-то почувствовал своими губами его большие, мягкие и самые приятные в мире, как я и представлял себе это всегда в своей голове, я вздрогнул. Это было неперадаваемо. И настолько больно, что, казалось, я ощущал это физически. Туповатый нож в районе груди прорезал плоть и мышцы, пытаясь впится нескончаемым лезвием так далеко, что с лёгкостью бы пробил мои лёгкие и позвоночник. Патрик почти не отвечал, он слегка поддавался моим движениям, лишь по инерции, наверное, а я продолжал напористо прижиматься, отдавая все что есть. Выплескивая наружу все что имел, выковыривая тем самым ножом душу и протягивая ее, искромсаную, висящую на лезвии инструмента. Я хотел чтобы он хотя-бы на секунду, на одно чертово мгновение, почувствовал, что тогда ощущал я. Я обещал не выходить за рамки, поэтому просто мял его губы своими, нервно сжимая челюсть, пока с моих глаз не начали течь слезы. Одинокие маленькие капельки стекали по щекам и падали мне на ноги, от чего я в первый раз даже дернулся от неожиданности. Я не заметил это, как и не замечал время, происходящее вокруг, свое тело, я просто делился горьким привкусом безнадёжности с тем, что заставлял меня так себя ощущать. Я кричал этим поцелуем о том, как сильно его ненавижу и что отдал бы за него всю вселённую. Разреши Патрик мне углубить свой "порыв эмоций", вероятно, с моего рта потекли бы черные струйки дегтя, боли и отчаянья, смешанные в единый яд, выпаривающийся через мои слезы и витающий в воздухе, отравляя все живое. У любви моей жизни был иммунитет на эту отраву, губил я только себя. Или уже..? Патрик наконец-то встал со стула, разорвав мой сеанс самобичевания, и его рука на секунду дернулась вверх. Он сжал ее в кулак и держался пальцами за краешек рукава. Патрик хотел вытереть губы. Господи. — Тебя Джо заждался, ты обещал ему помочь с колонками. — Я знаю. И он ушел. Как только дверь за ним хлопнула, мое тело согнулось пополам и спазм пробил по животу так сильно, как не было даже на утро после пары дней в запое в Лас-Вегасе в конце прошлого тура. Я не успел сообразить, как к горлу подошло, а точнее, даже подлетело, что-то мерзкое, теплое и... Я упал прямо в лужу собственной блевоты, отдающей утренней лимонной водкой (я немного готовился к разговору, произошедшему десять минут назад) и желудочным соком, разъевшим за сегодня уже, по ощущениям, половину тела. Я жалко протонал и перевернулся на спину, жмуря глаза. Мой мозг отказывался соображать и переваривать (иронично, не так-ли?) все, что произошло каких-то пятнадцать, или дальше меньше, минут назад, а тело не принимало никаких попыток поддаться импульсам и двигаться по команде мозга. Нужны были салфетки и водка, срочно, иначе все это может кончится совсем плохо. Я поднял голову и принялся искать что-то, за что можно было уцепиться, дабы подняться на ноги. Рядом с мотелем, в котором мы остановились, должен быть круглосуточный маркет, насколько я помню, хотя, утром там было так мало народу, что казалось он заброшен. На улице было прохладнее, чем ожидалось. Я укутался в джинсовую куртку, найденную в общей гардеробной в конце коридора и накинутую наспех, и заметил, что она слишком большая для моего тела. Господи, нет, пусть это я просто похудел за день, а не... Желудок напомнил о себе, вбив рвотным позывом прямо поддых. Меня передернуло и я продолжил идти, почти полностью забыв, что на мне за куртка. Запах одеколона на ней одновременно вызывал еще больший приступ тошноты из-за своей резкости и желание упасть, закутавшись по кончики ушей, чтобы весь мир перестал существовать, была только темнота и этот пряный аромат вокруг, не имеющий предела. Внезапно моя нога начала трястись, нервно дрожать, не от холода, конечно, но раздражало не меньше. Это немного мешало нормально ходить, но, казалось, не настолько проблематично. Энди один раз спросил, зачем я напихиваю свои карманы какими-то пластинками с таблетками. В следующий раз я буду стоять с трясущейся ногой посреди парковки так долго, пока он собственной персоной не прибежит, чтобы показать ему, зачем в моих карманах столько успокоительного. Я надломил пластинку на ходу и оттуда выпало две маленькие круглые таблеточки. В легком гуле ветра слышалось потрескивание старых лампочек, слегка освещающих територию вокруг маркета, а я сидел на грязном бордюре рядом и надламывал уже, наверное, вторую пластинку с препаратами. Патрик единственный, кто знает, что я их всегда пью больше нормы. Не настолько "больше", как сейчас, но я уверен, что он это мне простит. Когда-то. Ну, знаете, в следующей жизни. Мои руки переставали меня слушаться, а тошноту заменило головокружение, смешанное с ощущением чего-то надвигающегося. Ничего мне не грозило, я не знаю, почему так невничал. Челюсть свело от внезапных нервов и я прошипел. Мой мозг умолял меня выпить еще пластинку, в которой с десяток таблеток, хотя сам я не знал зачем, но он так настаивал на этом, что я просто не мог сопротивляться. Слишком холодный свет от ночных ламп начал не на шутку слепить глаза, хотя, казалось, пару секунд назад все было, вроде как, не так плохо. Я зажмурил глаза и, доверившись своим рукам, вывернул карманы. — Я думаю... — на выдохе начал я вслух, чтобы не потерять связь с внешним миром. Лампы светили слишком сильно. Кто, блять, их так включал посреди ночи? Сраные прожекторы — это поможет — руки начали постепенно неметь, фаланга за фалангой, а сердце как-то слишком больно постукивало. В моей ладошке ютилась горка таблеток, штук тридцать, может, не больше, которые я успел за эти две минуты выковырять из упаковок. Из последних сил усмехнувшись (боже, как же крутило все внутри, казалось, я сейчас выблюю все органы), я закинул все что было в руке себе в рот. Треск лампы под навесом маркета стал еще громче. Блять, да они издеваются! Хотя, в прочем... Я улегся на землю рядом, закрыл глаза и прислушался. Свет от лампы становился все слабее и слабее, а треск от нее громче, разрывая перепонки к черям.