***
Чонвон очень странный, думает Чонсон, когда видит соседского мальчишку в одном свитере и с накинутым на шею красным шарфом в рождественскую ночь на пороге своего дома. Ян говорит, что пришел поздравить его с праздником и протягивает большую красную коробочку с широкой зеленой лентой, завязанной в бант на самой крышке. Чонвон очень странный, понимает Чонсон, когда в качестве подарка получает похожий на тот, что у Яна, шарф, конец которого превращается в рыбий хвост, только синего цвета. Мальчишка настаивает на том, чтобы Чонсон завязал шарф вокруг своей шеи, и говорит что-то о том, что это обязательный ритуал перед тем, как они станут лучшими друзьями. Чонсона никто не спрашивал. Родители только «за», ведь их восьмилетнему сыну нужен хотя бы один друг в новом районе и в школе, так что они даже не пытаются спасти мальчика из плена маленьких детских пальцев, аккуратно завязывающих шарф на чонсоновой шее. — Вообще, мама сказала, что они оба для меня, — «оба» — эта красный и голубой шарфы, которые, как оказалось были именно для странного мальчика. — Но, когда она подарила их мне, то я хотел поделиться одним с тобой. — Почему? — Чонсон тянет руки к плотной ткани, чтобы немного оттянуть и заодно почесать шею, но маленькая ладошка хлопает по его предплечьям, а грозный взгляд цепляется за растерянный чонсонов. — Не трогай, я только поправил, — спустя секунду Чонвон уже улыбается, обнажая милые ямочки на щеках и раскрывая перед Чонсоном все свое детское сердце, отражающееся в блестящих глазах. Это Пак поймет спустя пару лет, когда станет чуть взрослее, а сейчас он может только недовольно насупиться и обмахивать себя ладошками, потому что жарко. — Я хотел подружиться с тобой, — губы Яна растянулись ещё шире, и Чонсон увидел острые зубы, половина которых были черными, а некоторых не было вовсе. — Ой, — Чонвон захихикал и прикрыл ладошкой рот, когда увидел, как Пак смотрит на его зубы. — Мама говорит, что это потому, что я непослушный и ем много сладкого. — Чонсон готов поклясться, что в тот же самый момент почувствовал запах карамельных конфет и совсем немного — молочного шоколада. — А бабушка говорит, что мне можно, потому что я очень эн…энергетический! — Энергичный, — спешит поправить маленький Чонсон, все ещё смотря на нового знакомого немного недоверчиво и обескураженно. — Может быть. Так что? Будешь моим другом? — Чонвон в тот момент, кажется, смутился первый и последний раз на памяти Пака в период от восьми до тринадцати лет и закусил нижнюю губу, скрывая ее полностью и теребя пальчиками края вязанного рыбьего хвоста. — Я поделюсь с тобой машинкой, которую принесет мне папа-Санта! Обещаю! — Твой папа — Санта? — Да, — уверенно кивнул Чонвон и умным взглядом окинул Чонсона. Пак в тот момент почувствовал себя почему-то очень глупым. — Твой папа, кстати, тоже. Они все, на самом деле. — Не может быть. — Может. Они просто не хотят нас расстраивать. В тот вечер Чонсон впервые узнал о том, что Санты не существует. Но ему было совсем все равно, хотя сначала ему казалось, что он готов разрыдаться от разочарования. Ему было все равно, потому что машинка, которую для Чонвона купили его родители была очень крутой.***
Чонвон не странный, он просто совсем не похож на других. Это Чонсон понимает, когда младший придумывает ему новое имя, которое подходит, по его словам, Паку больше, чем его настоящее. Чонвон совсем не странный, он просто мыслит не так, как все. Это Чонсон понимает, когда Ян в очередной летний день объявляется на пороге его дома, одетый в теплый кардиган и с все тем же красным шарфом, обернутым вокруг шеи, и говорит: — Сону сказал, что он завтра уезжает в какой-то Египет, поэтому мы должны поспешить и попрощаться с ним, потому что не увидим его еще целый месяц. — и дышит тяжело, пытаясь набрать в легкие столько воздуха, сколько требуется для того, чтобы в организме оказалось достаточное количество кислорода. — Джей-хен, ты еще здесь? Одевайся быстрее, скоро стемнеет и родители Сону не пустят его, даже если мы скажем, что Хисын-хен пойдет с нами. Сону — мальчик, семья которого живет в конце улицы, на год старше Чонвона и на столько же младше Пака. Любит розовый цвет, рисовые пирожки, с которыми его щеки все время сравнивает Хисын, и играм с машинками предпочитает плетение браслетиков из разноцветных маленьких резинок. Ким Сону очень милый и веселый, кажется очень мягким и на самом деле таким и является, потому что вся его одежда словно сделана из воздуха и облачков, его волосы совсем не такие непослушные, как чонсоновы, — они прямые и гладкие, а его щеки по ощущениям воздушные зефирки, от которых иногда Чонвон пытается откусить. Ким Сону безумно милый, и он даже немного нравится десятилетнему Чонсону, но когда дело доходит до времяпровождения с Чонвоном, то Пак совсем немного чувствует себя раздраженным и спешит отвязаться от Кима, откровенно игнорируя печаль в глазах девятилетнего мальчишки и опущенные уголки детских губ. Это каждый раз происходит ровно до тех пор, пока Хисын — мальчик, который на год старше Чонсона, — не смотрит грозным взглядом на Пака, чтобы потом отчитать и попросить перестать быть таким вредным, ведь «Сону-я тебе ничего плохого не сделал. Он ведь даже не занимает твою роль в игре». Да, Сону-я ничего плохого и правда не сделал, думает Пак Чонсон, которому уже одиннадцать, здесь и сейчас, натягивая джемпер поверх тоненькой футболки, потому что даже в середине июля вечером холодно, и спускается на первый этаж, видя, как в гостиной сидит Ян Чонвон, весело щебеча о чем-то маме и болтая ногами в воздухе, потому что те пока что не дотягиваются до пола. Ким Сону одиннадцатилетнему Пак Чонсону ничего плохого не сделал, но даже сейчас этот мягкий, воздушный мальчишка раздражает его так сильно, что хочется взять Чонвона за руку, отвести в свою комнату и предложить поиграть в его любимого «Super Meat Boy» или просто посмотреть мультики, которые так не любит Пак. Вот так сильно Чонсон не хочет общаться с Сону. И также не хочет, чтобы с ним общался Чонвон. — А еще Сону пообещал мне привезти для меня оттуда магнит в форме пирамиды, — увлеченно лепечет маленький Чонвон, за обе щеки уплетая ванильные печенья, которые испекла мама Чонсона, и прямо сейчас он своему другу кажется таким увлеченным разговором о Киме, ведь даже не замечает, как Пак появляется в дверях комнаты. — И песок! — он широко раскрывает глаза и смешно дует губы и щеки, при этом вскинув вверх брови и указательный пальчик. Словно вспомнил о чем-то. Мама Чонсона от этой картины смеется слабо и гладит мальчика по волосам. Чонсон бы соврал, если бы сказал, что не ревнует. Его маме нельзя гладить Чонвона по голове и смотреть вот с такой нежностью. Только ему, его Джей-хену, можно. — Он обещал мне привезти песок из пустыни! — мальчик широко улыбается, обнажая свои маленькие острые зубы, половины которых нет, и наконец замечает Чонсона. Сразу же спрыгивает с высокого — для его роста — стульчика и бежит к другу, хватая того за руку и таща в сторону входной двери. — Спасибо за печенье, тетя! Я приду завтра и поем их еще, а сейчас мы опаздываем к Сону! До свидания! — До свидания, Вон-а! Будьте осторожными, Чонсон! — кричит им вслед женщина, и дверь за мальчиками захлопывается. Кожа у Чонвона очень мягкая, пальцы — теплые безмерно. Чонсон их ассоциирует с мамиными, нежными, теплыми и успокаивающими. И, если честно, то раздражение Чонсона совсем немного стихает, когда Чонвон держит его за руку и не отпускает даже тогда, когда прощается на месяц с Сону, обнимая того одной рукой, а потом и весело рассказывает что-то Хисыну, провожающему их домой. Все хорошо. До тех пор, пока Ян Чонвон держит его за руку все хорошо.***
У Чонсона день рождения в середине весны, и Чонвон говорит, что хен для него ассоциируется с сиренью. Говорит, что в этом совсем не замешана госпожа Пак и ее любимый аромат духов совсем не причем. Просто Чонсон-хен очень напоминает собой эти цветы, от него вечно ими пахнет, он даже взрослеет вместе с периодом их цветения. Но проблема в том, что у Чонвона на эти цветы аллергия. Именно поэтому он покупает своему хену крем для рук с ароматом ванили, вечно таскает для Пака пирожные, которые также пахнут ванилином, и даже даёт старшему новое имя. Он говорит, что делает это только потому, что Чонсон хорошо разбирается в английском, и американское имя, которое он услышал в каком-то голливудском фильме, его хену подходит больше, чем его настоящее. С того апреля Чонвон начинает называть Чонсона Джеем, и затем это имя так плотно прилипает к Паку, что все их друзья начинают называть его именно так. Чонвон остаётся довольным. Продолжает покупать Джею крем для рук с запахом ванили, чтобы кожа старшего не была грубой и брать его за руку было комфортно, кормит Пака всевозможными пончиками и просто внедряет в организм и кожу парня свой любимый запах. Настолько, что ещё совсем чуть-чуть и Пак начинает ассоциироваться для своих друзей только с Чонвоном. Яну это нравится. А ещё, кажется, нравится сам Джей. — Хисын-хен говорит, что мы похожи на двух дураков… — Чонвон в этом своем огромном желтом свитере Чонсону напоминает маленького цыплёнка, даже будучи взрослым парнем шестнадцати лет, с широкими плечами и острыми скулами вместо пухлых щечек. Особенно когда дует губы и вот так увлеченно что-то рассматривает в своем смартфоне, совсем не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Ян внешне кажется безумно спокойным и совершенно не заинтересованным в разговоре, который начал сам, даже не смотрит на своего лучшего друга, не обращает внимания на его взгляд, уже больше часа прикованный к его красивому лицу… Словно не замечает. А Джею совсем не обидно, он, на самом деле, только благодарен — смотреть долго и никогда не отрывать восхищенного взгляда. Любоваться им — то, в чем посмертно будет нуждаться Джей. — Почему? — лежать вот так, устроившись на мягком ворсе ковра в комнате младшего, и наблюдать за тем, как он сидит совсем рядышком, ничего особого не делает, а просто сидит, является самим собой, таким умиротворенным, спокойным, милым и красивым до безумия — Чонсон готов пролежать так до конца своих дней, это то, что делает его самым счастливым. Это то, ради чего он родился и ради чего готов умереть. — Я понимаю, конечно, что он самый умный среди нас, но и мы не глупыши, разве нет? — Он так не считает, Джей, — и вновь в голове крутится все тот же вопрос, адресованный самому старшему из них, и Чонсон выгибает вопросительно брови и кусает губы, совсем не понимая, чем удостоился такого звания. — Говорит, что мы с тобой не видим никого, кроме себя. — это заставляет нахмуриться. В свете слабых солнечных лучей лицо Пака выглядит смешно, но красиво. Чонвон, повернувшийся к другу, подмечает это сразу. Словно это программа, которая внесена в его голову с самого рождения и доработана в процессе взросления. Словно это совокупность единиц и нулей, где нет ни одной ошибки, поэтому все работает отлично, без всяких багов, что-то само собой разумеещееся. — Неправда, — неправда. Дичайшая глупость. Чонвон для Чонсона все. Чонвон для Джея Земля, ради которой старший готов всю жизнь излучать свои лучи, греть и освещать, и в конце потухнуть самому, но быть уверенным в том, что Ян будет согретым, понимаете? — Это не так, совсем не так. — Я знаю, — он понимает. Чонвон понимает Пака лучше, чем кто-либо. Читает в каждом взгляде, в каждом прикосновении и слабой улыбке. Чонвон знает давно, но решается только сейчас. — Знаю, хен, — глупый голубой шарф, подаренный когда-то в детстве служит спасением, брошенным для утопающего спасательным кругом, за который Ян цепляется крепко и тянетсятянетсятянется. Чтобы ни сантиметра больше, чтобы чужие сухие губы оставили мелкие царапины на его, чтобы горячее дыхание свое передать другому человеку и получить его взамен, чтобы наполнить легкие ванилью, чтобы карамелью чужие наполнить. — Чтобы Хисын больше не называл нас дураками… Чтобы самый старший знал — они видят только друг друга.***
У Чонвона сегодня выступление со школьным оркестром в одной из городских музыкальных театров. Чонсон приезжает вместе с отцом, одетый с иголочки и дрожащий всем телом, потому что волнение за младшего очень сильное, а также…предстоит сидеть среди кучи незнакомых людей. Пака это пугает. Очень сильно пугает, настолько, что в горле пересыхает и кажется, будто прямо сейчас он упадет в обморок вот на этом самом месте. Отец рядом осторожно сжимает плечо, передает ему резиновую игрушку-антистресс, его карточки с героями из мультфильмов и маленький ингалятор — «на всякий случай, самый крайний, сынок, хорошо?» Хорошо, — думает Джей и не сводит взгляда с безумно красивого Чонвона. Тот сегодня сидит в самом центре, тонкими пальчиками сжимает свой инструмент — нежную флейту, совершенно идеально ему подходящую, такую же сладко звучащую и мягкую, словно придуманную точно для Чонвона. Ян сидит в самом центре, смотрит на своего парня и тоже очевидно нервничает, но пытается этого не показывать. И пусть для остального зала это будет незаметным, но Джей видит. Впившиеся в ткань выглаженных брюк ногти, царапинки на идеальной поверхности инструмента и тяжело вздымающаяся через раз грудь. Поэтому он глубоко вдыхает, смотря прямиком в глаза напротив, на секунду задерживает воздух в лёгких и выдыхает совсем-совсем медленно. Так, как они учили друг друга когда-то, когда боролись с паническим состоянием друг друга. Чонвон сегодня сидит в самом центре. Он заметно нервничает, но теперь лучезарно улыбается, обнажая свои милые ямочки, и уже буквально через пару минут становится любимцем публики, очаровав всех вокруг своей игрой, воспроизведенной музыкой, звучащей звонче и красивее всех остальных, своими милыми щечками и необычайными глазами, что ни на секунду не отпустили за весь вечер взгляд чонсоновых. Чонвон весь вечер сидит в центре концертного зала, приковывает к себе взгляды всех присутствующих и в конце получает громкие овации и множество букетов из разных цветов. Преимущественно сирени и пышных роз. Но на все это никто не обращает внимания. Ведь совсем не важно, на что там у кого-то аллергия, если парни выбегают из вычурного здания практически сразу после того, как заканчивается концерт, убегают в свое любимое место, теряясь среди деревьев и холмов, где остаются до самого вечера, завороженно глядя на звёзды в глазах друг друга и топясь в запахе ванили, что въелась в каждую клеточку их губ.***
— Давай, хен, — говорит Чонвон, осторожно обнимая дрожащие пальцы своими. — Следуй за моим дыханием. Давай, — лихорадочно бегающие по всей комнате глаза пугают, поверхностное дыхание и судорожно сжимающиеся пальцы вгоняют в ужас, но парень не сдается. Несмотря на собственный страх и желание забиться в угол, закрыть уши руками и просто дождаться, пока все не будет в порядке, Чонвон глубоко вздыхает полной грудью именно в тот момент, когда глаза сталкиваются с чонсоновыми. — Вдох, — пальцы холодные и дрожат очень сильно, словно их обладатель пробыл всю ночь на улице без чего-либо, что может его согреть, или напуган так сильно, что сердце его просто не в силах разгонять кровь и распределять тепло по всему организму. Джей дрожит и сворачивается калачиком, пытается убрать руки из хватки чонвоновых ладоней, слезы стекают по щекам старшего, и вся эта картина, она такая душераздирающая… Чонвону больно смотреть на то, как его любимый человек задыхается от страха. — И выдох… — собственный голос дрожит, выдох получается совсем уж резким и ни капли не помогает расслабиться хоть немного, но Чонвон на себя внимания не обращает, все его мысли сконцентрированы на человеке, чье дыхание больше не такое частое, а попытки убрать с себя чужие прикосновения прекращаются. Джей спустя несколько раз повторенных дыхательных упражнений, наконец, немного приходит в себя. — Вот так, все хорошо. — глаза фокусируются на чонвоновом лице, паника потихоньку отступает, Джей перестает думать о недавно пережитом и просто прикрывает глаза, чувствуя усталость во всем теле. — Отлично, хен… В комнате тепло и светло, это Джей понимает, когда Чонвон обнимает его, прижимая к своей груди, и вся дрожь в теле унимается, оставляя после себя только неспокойное дыхание и подрагивающие кончики пальцев. Пак оглядывается вокруг, узнает свою комнату, не понимает, как оказался здесь после случившегося ранее на улице. Пытается прийти в себя, согреться теплом, которое дарит Чонвон. Младший такой теплый, мягкий такой в своем огромном худи, которое подарил ему недавно Чонсон просто так, просто увидел и подумал сразу о нем. Ему подходит, мягкие синие облака посередине — точное описание Чонвона, такие же мягкие и воздушные, а сама одежда просто огромная, Ян в ней утопает, а прямо сейчас за собой еще и тянет старшего. — Молодец, вот так, — тихий шепот на ухо, иногда непонятное бормотание, мягкие поглаживания по спине — это то, что останавливает бесконечный поток слез, позволяет щекам высохнуть, а глазам — устало прикрыться. — Прости, — руки обвивают тонкую талию младшего, Джей укладывает голову на хрупком плече, которое в этот момент кажется самым удобным и безопасным местом во всем мире, прижимается как можно ближе и старается укрыться от всех. И в первую очередь от Чонвона, насколько глупо бы это не звучало… — Мне так жаль, Чонвон-а… — Все хорошо, хен, все хорошо, — Чонсону стыдно. Стыдно безумно за себя и свою беспомощность, за трусливость и неумение постоять за себя даже в свои девятнадцать. Он словно тот самый девятилетний мальчишка, который со своими обидчиками может разговаривать только в присутствии старших или друзей. Он такой трус…такой трус… — Я рядом. Чонвон и правда рядом, вот уже больше одиннадцати лет рядом всегда и не отходит ни на шаг никогда, даже во время ссор. Чонвон рядом, Джей это ценит безумно сильно, и младшего ценит, и его отношение, и его чувства, их любовь он ценит очень и потерять ее боится сильнее. Сильнее всего на свете боится. Поэтому трусом казаться совсем не хочет, не хочет, чтобы Чонвон видел его в таком состоянии еще когда-либо. Младший наверняка считает его жалким. — Ты не виноват, слышишь? — продолжает шептать Чонвон, и его тонкие пальцы на щеках ощущаются, как самое правильное что есть в этом мире, карамельный запах наполняет легкие, перебивает въевшуюся сирень и напоминает о ванили на руках, губах, всюду. Карамельный мальчик обвивает все его тело, окутывает тоненькими ручками, стройными бедрами, и сладкими губами оставляет силуэты бабочек на щеках, веках, на лбу и кончике носа. Добирается до губ и шепчет тихое: — Не смей даже думать об этом, — чтобы затем смешать два сладких аромата, выбить весь воздух из легких, все чонсоново выветрить из организма старшего, поселить там только свое. У Чонвона все еще аллергия на сирень. У Джея теперь тоже.***
— Чонвон, посмотри на меня, — в темноте комнаты вряд ли хоть что-то удастся разглядеть в глазах, что напротив, но Чонвон повинуется. Его щеки давно затопило красным, пальцы похолодели от волнения и смущения, кожа горит в тех местах, где его касается старший, но это все такие мелочи, на самом деле… Чонвон смотрит в лицо старшего, что освещается лишь светом луны и немногих звезд, отражает в себе их блики и вспарывает все внутренности младшего. От блестящего взгляда, пробирающегося до глубин его сердца, от горячего шепота, что нежностью дотрагивается до самой души, Чонвон дрожит и чувствует бесконечных вездесущих бабочек, о которых так много читал в книгах и которые пробуждаются каждый раз, когда Джей его касается. Чонвон чувствует, как в животе все скручивается, смешивается, тянет сладко, как только старший на него смотрит… И сейчас также… Несмотря на смущение, несмотря на попытки прикрыться, не смотреть, убежать, Чонвон раскрывается полностью, отдает самую последнюю свою часть, которая все это время была под замком, и никому не разрешалось к ней прикасаться. Чонвон отдает самую ценную и опасную частичку себя, совершенно не опасаясь того, что это может его убить. Совершенно не опасаясь того, что настолько открыт перед другим человеком. — Хен, я… — руки хена нежные, несмотря на огрубевшие кончики, которые не смягчаются несмотря на использование крема, они касаются мягко, почти невесомо, дарят тепло и оставляют свои следы, которые выжигаются, кажется, сразу изнутри, оставаясь навсегда и грозясь никогда не смыться. К черту. Чонвон не хочет их смывать, слышите? Он каждый любит до безумия. Он Чонсона любит также. Поэтому и оголяет свою душу и себя перед ним. — Все хорошо, — шепчет ему на ушко старший, мягко поглаживая по напряженным бедрам, призывая расслабиться, унять дрожь, довериться вновь и перестать бояться. Ведь он не обидит. — Тебе нужно расслабиться. Чонвон старается, правда. Вздыхает глубоко, выдыхает протяжно, облизывает губы и сжимает кулаки, чтобы после разжать их и понять, что пальцы больше не дрожат, что зубы больше не терзают губы, что грудь не ходит ходуном — успокоилось. И тогда он вновь ловит взгляд любимейших глаз, тянется осторожно ладонью к щеке, прикасается, поглаживает, говорит, что готов. Джей в ответ целует. И сливает их тела в одно целое, выжигает на Чонвоне свои метки, окончательно забирает его себе. Забирает его всего: и тело, и разум, и душу вместе с сердцем. Забирает себе и ближайшую вечность никому не отдает.***
Но Чонвон Чонсона да. Поэтому сейчас двадцатидвухлетний Чонсон листает ленту в социальной сети, просматривая безэмоционально истории и посты своих знакомых, не концентрируясь ни на одном, безучастно проводя пальцами в сторону, чтобы пропустить. Ему нужно скоротать время, до выхода еще около получаса, и, вот он, сидит и ждет, пока стрелка часов пробьет пять, чтобы затем покинуть квартиру и за полчаса добраться до ресторана, в котором у него назначена встреча. Встреча, которая вновь ничего не даст, лишь сделает хуже, напомнит, прикоснется к старым ранам, вновь заставит их кровоточить, Джея — сжимать края подушки ночью и сворачиваться в калачик, как в старые добрые, как беспомощный ребенок, просто слабак… Это все Хисын и его глупая привычка лезть в жизнь младшего. Это все его вечное желание всем помогать и быть спасательным кругом для своих друзей. И оно ему не нравится, это желание, но противиться старшему не может, расстраивать в который раз — тоже. — Тебе нужно двигаться дальше, Чонсон-а, — Хисын говорит ему это каждый раз, когда они напиваются и Пак плачет, уткнувшись ему в плечо, словно маленький ребенок, рыдает и говорит, как ему хреново без него, что оставил когда-то и просто не сдержал обещания. То обещание было о «навечно» и «до безумия», но…как можно было уже понять, единственный, кто сдержал свое слово — один глупый Пак Чонсон, что до сих пор не может выбросить ни глупого шарфа, ни того, кто его подарил, из сердца. Хисын каждый раз говорит, что ему нужно двигаться дальше. Говорит и похлопывает по спине, пытаясь успокоить, шепчет что-то о том, что они с Чонвоном так и остались дураками, что кроме себя не видят никого. И сколько бы не пытался Пак объяснить своему другу, что он всегда, все время, что знал Яна, ставил его выше себя, Хисын не понимает, хмыкает и говорит, что «нужно отпустить». …а потом постит видео с его концерта в своей истории, отмечая его и подписывая все это, как: «Горжусь тобой, Чонвон-а». И совсем не думает о том, что один Пак Чонсон, что все ещё является его другом и может увидеть это видео, просто потеряет дар речи и забудет как дышать от вида стоящего на сцене со своей флейтой Яна, что вновь в самой середине и в центре внимания, приковывает к себе взгляды всех присутствующих и глупого Джея, что…до сих пор не отпустил. В отличие от него.***
— Меня зовут Пак Чонсон, — говорит парень, садясь напротив улыбающегося ему юноши, и бесстрастно глядя в ответ. — И я ненавижу, когда меня называют как-нибудь иначе.