About fairy love

— Что встал на проходе?. — От твоей красоты забыл куда шел. — Придурок. — Зубрила. Сынмина хотелось любить. Хёнджин был несуразно необъяснимым со своими блестящими крыльями, но это не меняло факта того, что Сынмина хотелось любить. Он и любил, боязливо подлетая вечером к приоткрытому окну. На шестом этаже горел свет теплой лампы и хотелось попасть в комнату, но было страшно. Сынмин снова сидел за конспектами. Сосредоточенный, с нахмуренными от усердия бровями и что-то корябал старомодной перьевой ручкой в своей тетради. Никто не понимал, как ей вообще можно писать, но Ким делал это мастерски, даже успевал слово в слово, не забывая добавить вычурных завитушек на каждую букву. — Прекрасно сегодня выглядишь. — Ох, знай свое место. — И где же оно? — На моих коленях. Сынмин говорит это непринужденно, как будто что-то обыденное, но однокурсники в аудитории гудят, ожидая продолжения. Стоит лектору зайти и все затихают, иногда перешептываясь и хихикая. Хенджин все ещё думает о чужих словах, полностью осознавая то, что он бы на чужих коленях сидел бы с удовольствием. Он бы их целовать готов был, если бы позволили. Только шутки же всерьез не воспринимают. Вот и ему не стоит. — Что это за конвульсии были? — Я милашничать пытался, — неловко поправляет рукава свитера Сынмин и отворачивается. Хёнджин ехидно хихикает и треплет волосы младшего. Они сидят в кофейне своего друга, Феликса, после занятий и честно пытаются сделать заданный проект. — Потренируйся на ком-нибудь другом. — он делает глоток своего американо со льдом. Сынмин морщится и всё ещё не понимает, как это можно пить, — Кто тебе так понравится? Ким поднимает взгляд на старшего. Его глаза выглядят так, словно он сейчас расплачется и Хёнджин даже чувствует лёгкие покусывания совести. Хвану вообще стыдно за это, но кто с феями водиться будет. Правильно, никто, поэтому Сынмина беречь от себя самого надо, от своих переливающихся крыльев и ночных танцев под насмешливой луной. — Да так… Сердце почему-то сжимается, но Хван игнорирует. — Хаха, чужие дети так быстро растут. Не знаю кто эта несчастная, но совет да любовь, — и смеётся. Сынмину обидно, он молча забирает вещи, немного нервно захлопывая тетради с конспектами, оплачивает свой счёт и выходит на улицу. А на улице весна. Яркая, пьяная весна, когда люди ходят парами и чувствуют счастье. Когда ещё летняя жара не заставляет задыхаться, но уже настала пора восхищаться обновившимся миром. Сынмин идёт домой быстрым шагом, рассматривая асфальт под ногами. Ему обидно за хёна. Хотя обижаться не на что, тот все равно не знает. И, походу, никогда теперь не узнает. У него весна точно в компании симпатичной девчонки пройдет, в этом плане у Хвана никогда, вроде, не было проблем. — Слышь, Хёнджин, — подзывает из-за барной стойки Феликс, — Ты тупой или да? — А что я такого сказал… — растерянно спрашивает Хван, пересаживаясь ближе и ставя локти на столешницу. — Какое ещё «совет да любовь»? Ты хоть видел, как он на тебя смотрит? — отдав клиенту кружку с ароматным напитком, Феликс возвращается на рабочее место и протирает свежевымытые кружки. — Он для тебя ведь и учиться быть милым, а не вечной ледышкой за книгами, каким его все знают. Хёнджин сидит и молчит, пытаясь сложить в голове два и два. Получается плохо, поэтому Феликс видимо решает добить. — Он даже приходил твое американо заказывал. Видимо пытался понять почему он тебе так нравится. И каждый раз напоминал мне не добавлять сироп потому что у тебя аллергия. — Ли машет вошедшему в помещению клиенту и смотрит куда тот садится. — В общем, над чем подумать у тебя теперь есть. А мне пора дальше работать. Хёнджин сидит и молчит, в его голове всё-таки получилось не пять, а четыре. Хочется хлопнуть себя по лбу посильнее из-за своей тупости, но вместо этого он хватает рюкзак и выбегает на улицу. Ему нужно успеть догнать младшего до того, как он сядет в автобус. Сердце бешено бьётся от таких забегов без предупреждения, но оно того стоит — в тот момент, когда подъезжает автобус Хёнджин хватается за чужое запястье, стараясь не давить слишком сильно. Пытается отдышаться, захлебываясь воздухом и тянет Сынмина к скамейке. Тот удивлённо хлопает глазами и протягивает бутылку воды. Отхлебнув и успокоившись, Хёнджин выдыхает, пытаясь подобрать правильные слова. — Конвульсии свои будешь репетировать только со мной, — получается вместо этого. И Сынмин смеётся, прикрывая рот ладонью, но звонко так, что у Хвана в голове трещит. Возможно, просто он не предназначен для спорта. — Если это было признание, то довольно фиговое. Отрепетируешь со мной? — отсмеявшись, улыбается Сынмин. Хёнджин смотрит на него и чувствует, что целой жизни не хватит, чтобы отрепетировать. Но Сынмина до дома провожает, все еще не решаясь взять чужую ладонь в свою. — Сегодня замена по социологии? — Сегодня день когда я влюбился. — О, значит можно домой пораньше. — Я серьезно. Сынмин смотрит долго-долго, испытывая чужое терпение взглядом своих темных глаз и Хенджина прошибает дрожью. Он знает, что ещё немного и не сдержится, вылетая на всех парах хоть в окно третьего этажа, хоть в дверь, перекрытую однокурсником. Но Ким предательски-очаровательно усмехается и треплет по волосам ладонью, привставая на носочки. — Мы ещё поговорим об этом, фея. Смеётся едва слышно, но Хёнджин в ступоре. Может от того, что смех Сынмина можно услышать только в красный день календаря по стечению звёзд, может от чужого прикосновения. Щеки полыхают красным и он пятится к своему месту, неловко падая на стул. Кто-то позади хихикает, а Сынмина уже и след простыл, будто и не было такого человека в этом кабинете. Хван напряженно думает и прикладывает руку к тому месту где была чужая ладонь, чувствуя себя школьницей, влюбленной в препода. — Ты не боишься? — А что я, фей не видел? Сынмин смотрит изучающе, скользя взглядом по жилкам на полупрозрачных крыльях, а у Хенджина чувство будто его сейчас этим самым взглядом раздевают и препарируют. Они сидят в комнате, освещаемой теплой лампой и ждут пока остынет свежий чай в фарфоровых кружках из сервиза. Узор на них дурацкий какой-то, с сине-золотыми павлинами, а выглядит все равно красиво и дорого. Хенджин крутит головой, смотря на стены и рассматривая каждую мелочь в комнате своего парня. Это первый раз, когда он приходит сюда надолго и остаётся ещё на несколько часов, пока они болтают ни о чем, смотрят мультики на детских каналах и пытаются понять как решать химию. — Раз уж сегодня вечер откровений, то тебе кое-что стоит знать. Помимо того, что я влюблен в тебя. Хёнджин сглатывает комок в горле когда Сынмин подходит ближе и стягивает домашнюю футболку. На его спине два длинных черных шрама, будто перемазанных смолой. Они выглядят жутко, но так и хочется прикоснуться, отчего Хван тянет руку и скользит кончиками пальцев по шершавой поверхности, чувствуя, как Ким вздрагивает и дышит чуть глубже обычного. — Падший? — Пилигрим — Так вот откуда такая тяга к барахлу всякому. Сынмин изображает негодование и одевается, садясь рядом. На его лице явно ожидание реакции и страх того, что Хенджин сейчас начнет его обвинять во всех смертных грехах. Тот смотрит молча, несколько минут в тишине душат хуже петли из колючей проволоки. Хван подаётся вперёд и целует в кончик носа. Едва ощутимо, легко совсем, но обоим становится легче дышать. — Расскажешь…свою историю? — Конечно. — Но сначала нам нужно заварить свежий чай. — Одного раза точно не хватит. — Ничего, у меня есть очень удобное место. — Где же оно? — На твоих коленях. Сынмин смеётся и краснеет, хотя до этого говорил об этом непринужденно и шагает на кухню. Хенджин смотрит ему вслед и думает о том, насколько же Сынмина хочется любить. С крыльями или без, но они будут танцевать под серебряной луной, рассказывая людям сказки на ночь. Потому что Сынмин тоже любить умеет. Преданно, верно и искренне, отчего за его спиной однажды раскроются хрустальные крылья, прощение всех грехов, вызывая изумленный вздох старшего.

Но это уже совсем другая история, которую вам поведают во снах танцующие феи.