Ночь, которая никогда не закончится

В жизни было крайне мало вещей, которые Клаус себе не позволял. Да что там, их было… всего одна. Одна тайная, постыдная вещь, которую его болтливый рот скрывал под страхом адских мук. Алкоголь и наркотики, воровство и хулиганство, беспорядочный секс. Всё это с раннего возраста стало его буднями. А с некоторых пор он мог позволить себе даже смерть. Он победил высшие силы, но не смог одержать победу над самим собой. Только Бен оставался его терра инкогнита и одновременно земля обетованная: желанная, запретная, пугающая. Клаус как испугался подростком, так и продолжил трястись всю жизнь. То, что Бен так трагически рано умер в целом неплохо охраняло от глупостей. Ты не предложишь потрахаться призраку, а даже если предложишь, это скорее всего сочтут шуткой обдолбанного наркоши. Не то чтобы такое случалось (случалось). Однако сейчас всё по-другому. Конец света приближается, а это не Бен, не его Бен. Совершенно другой человек. И свадьба. Конечно же свадьба! Если можно Номеру Один, можно ли Номеру Четыре? Чем одно отличается от другого? Они не росли вместе, они знают друг друга пару дней, так в чём же… Клаус прекрасно знает, что пытается скрыть этими рассуждениями. Он даже себя не может обмануть, какая печаль. А ведь когда-то он заставлял довериться тысячи людей. Наверное, проблема заключается как раз в том, что себе лгать всегда сложнее. Он даже немного завидует своей секте. Этим людям было так легко во что-то поверить, так легко увидеть истину в одном человеке. В то время как в голове Клауса мысли мечутся со скоростью комет. Он хочет, чтобы всё было просто. Чтобы каждый призрак не рассказывал ему свою правду. Чтобы он знал, где его правда. Это началось не сегодня и не вчера, естественно. И каким бы этот Бен ни был шикарным высокомерным мудилой, сердце Клауса болит и жжёт совсем от другого. От зубодробительного занудства и нелепых рож, от бесконечных поучений одного невыносимого святоши. И всё же… Когда пьяный Бен с бутылкой джина говорит, что нужно облизать шею, Клаус не напоминает, что это про текилу вообще-то, а ещё должны быть лайм и соль. Впрочем, они слишком пьяны для таких условностей. Кто он такой, чтобы запретить бывшему брату лизнуть его шею? Это больше щекотно и глупо, нежели сексуально, но Клаус терпит. Более того, повторяет. А потом они целуются, и губы у Бена солёные. У него, наверное, тоже. Он мечтал об этом семнадцать лет. Клаус ожидал трепета и подкатывающих слёз, но этого нет. Он просто хочет, чтобы Бен перегнул его через бильярдный стол. Или, возможно, поставить Бена на колени. Этот язвительный рот неплохо бы испытать в деле. Они трутся друг о друга как подростки. И Клаус начинает подозревать, что опыта у этого Бена, как и у оригинала, немного. Слишком был занят делами Академии. Хороший мальчик, папина гордость. Вот только номер первый ему так и не вернули. Зря старался, зря хранил обет безбрачия. Папочке как всегда было насрать. А мог бы успеть хорошенько поразвлечься с красивыми мальчиками или девочками. С такой смазливой мордашкой сам бог велел. Не может же он дать этому чуду умереть девственником, думает Клаус. Второй раз этой ошибки он не допустит. Что его останавливает, в конце концов? То, что запрещало раньше, сдохло на трассе под рейсовым автобусом или под гружёной фурой. Признав своё бессмертие, он освободился. Бен жмётся к нему и трогает почти истерически: хватает, щупает, сжимает. Можно сказать, как в последний раз. Только действительно в последний раз. Осведомлённость о том, что это всё конец, что оргазм и правда принесёт с собой маленькую смерть, выбрасывает в кровь адреналин в конских дозах. У Клауса стучит в висках. Он хочет сожрать Бена, раствориться в нём, умереть до официального Апокалипсиса, чтобы действительно больше ничего и никогда. Он подцепляет пальцами цепочку на шее Бена, дёргает, и они стукаются зубами. В лифте они засовывают руки друг другу в штаны, прижимаясь голыми торсами. И этого так смехотворно мало, что путь до первой попавшейся комнаты кажется вечным сплавлением по Стиксу. Бен то жмётся к нему доверчиво, позволяя руководить процессом, то вдруг вспоминает, что он вообще-то заносчивый ублюдок, и кусает за плечо, отчего Клаус вскрикивает и шутливо отвешивает пощёчину. В комнате не оказывается ничего похожего на смазку, поэтому Клаус сначала сосёт, используя весь свой талант (его можно было сделать номером четыре исключительно за способность к минету), а потом отдрачивает им обоим одной рукой. Бен откидывает голову назад, коротко стонет, и Клаус почти не думает о том, что так бы могло выглядеть лицо его Бена. Он вообще почти не думает, потому что сам кончает ещё через пару резких движений. Клаус смотрит на протрезвевшее лицо Бена, на капельки пота на висках и ловит себя на страхе: а что если последним его воспоминанием будет отказ? что если Бен передумает? — Пошли снова напьёмся? — говорит Бен. — Беннито, я оскорблён! — театрально восклицает Клаус. — Тебе настолько не понравилось, что нужно залить эту великолепную ночь любви алкоголем? — Да иди ты! Просто, когда я пьяный, мне кажется, что эта ночь никогда не закончится. — В таком случае я считаю своим долгом напоить тебя снова до зелёных чертей. Разрешаю трахнуть меня тентаклями, если к утру ты не проблюёшься. Бен морщится. — А можно как-то без блевотины? — В смысле? Нет, без блевотины нельзя, это самое весёлое. — А без траха тентаклями? — Боже, какой ты зануда! Узнаю старого доброго Бена. Он с ужасом действительно узнаёт.