К чёрту

      Рагги точно имел право злиться. Нет, ну подумайте сами — Леона-сан чуть его в кучку песка не превратил, а до этого спихивал на него всю грязную работу, и вот за это всё безобразие он, конечно, даже не думал извиниться. Ну да, ну да, эта наглая задница не извиняется, Рагги помнит, как он гордо об этом заявил. Так что Рагги с чистой совестью не ходит его будить по утрам и не бегаем ему за обедом и вообще не прибирается в его хоромах, пусть он там грязью зарастёт! И Леона-сан… И Леона-сан даже не повёл своим королевским ухом. Не выловил в коридоре, не схватил за шкирку, не устроил ему взбучку за такое разгильдяйство. Это просто было…       — Может, он заболел? — со священным ужасом предположил Рагги, и Джек, терпеливо и даже доброжелательно выслушивающий весь этот поток тоскливых возмущений, задумчиво хмыкнул:       — Леона-сан живее всех живых и здоровее всех здоровых. Кстати, я же на пробежку рано-рано выхожу — и его иногда замечаю. Какой больной выползет из кровати рано утром?       — Не, точно заболел, — уверился в своём предположении Рагги. — Этот засоня сам никогда рано утром не встанет. Знаешь, как его будить сложно… Слушай, может, его заколдовали?       Джек скептически покачал головой, Рагги со вздохом потёр руку. От заклинания Леоны-сана на коже осталось тёмное пятно, как от ожога. Не болело, не тревожило — но на нервной почве Рагги мог расцарапать его до крови, и Джек, заметив, тут же поймал его ладонь. Рагги молча сжал пальцы в кулак.       — Поговори с ним. Ты же скучаешь, — аккуратно начал Джек, и Рагги криво усмехнулся. Да, скучает. Да, он видит эту хмурую-гордую физиономию каждый день и едва давит в себе ужасное желание кинуться в столовую и притащить Леоне-сану самое вкусное, что там есть. Да уж, хуже того, чтобы быть пожирающей падаль гиеной — только стать верной псиной. Его выпнули и забыли, а он готов подставить пузо и счастливо виляет хвостом.       — Леона-сан скажет, что я ему не нужен. И тогда я точно не знаю, что буду делать, — устало признаётся в своём главном страхе он, зная, что Джек, хороший и честный парень, уж точно никому об этом не расскажет.       Ладно, у Рагги и секретов-то нет, если уж на то пошло. Даже такой малости нет за душой, для которой радость только сытно поесть и поспать в сухой постели. И чтобы Леона-сан… а, чтоб он к чёрту пошёл, да, вот так.       — К чёрту, к чёрту, к чёрту, — шепчет себе под нос Рагги, замерев ранним утром перед большой знакомой дверью. Ноги словно врастают в пол, пятно на руке горит красным — да, он снова его расцарапал. Даже удивительно, что он успевает отскочить, чтобы не получить дверью по лбу, когда Леона-сан выходит из комнаты.       Все слова горячим песком застревают в горле, и Рагги просто молчит и пялится в его заспанное лицо. К чёрту всё, к чёрту — он соскучился. Злится, обижается, но — прав Джек — скучает без этой нервотрёпки, которая хоть немного, но придаёт его жизни какую-то нужность.       Леона-сан тоже молчит, задумчиво щурится, и, наверное, со стороны они похожи на две статуи. Леона-сан вдруг отмирает первым, сдергивая со своей руки один из браслетов, и Рагги зажмуривается, когда он хватает его ладонь своей. Через миг гладкие камни холодят кожу, а прикосновение горячей ладони скользит по плечу, и Рагги медленно открывает глаза, когда шаги так и не сказавшего ни слова Леоны-сана раздаются уже далеко.       След на руке с тех пор не тревожит — может, камни в браслете, свободно болтающемся на худом запястье, целебные какие, может, всё дело в том, что Рагги, запутавшись в своих мыслях и тревогах, нервно перебирает пальцами именно их, а не царапает короткими ногтями кожу. Хотя день всё равно идёт насмарку, он всё делает и отвечает невпопад, и, наверное, первый правильный поступок совершает тогда, когда всеми правдами и неправдами пробивается в очереди столовой за жутко вкусным сэндвичем с бужениной. Леона-сан точно бы его захотел, Рагги и спрашивать не надо. Как и узнавать то, где эта королевская задница отсыпается в самый разгар дня, потому что вряд ли он окончательно стал правильным пай-мальчиком.       В оранжерее тихо-тихо, и кто другой, без звериного чутья и слуха, и не понял бы, что тут в скрытом зарослями местечке спит один лев чутким сном. Да Рагги с кем угодно готов поспорить — уже не спит, притворяется, заслышав его сбившееся после бега «Леона-сан…». Вот как дёрнулись кончики ушей и кисточка хвоста!       Леона-сан лежит на боку, пристроив голову на собственном локте и, может, это и к лучшему, что перед взглядом Рагги его широкая спина, так легче со словами собраться и решиться на наглость.       И Рагги одним махом плюхается рядом на мягкую, нагретую солнцем траву, падает на неё ничком на спину и чувствует себя крайне глупо, вытянув руки вдоль тела. Хвост Леоны-сана нервно дёргается из стороны в сторону, как у разозлённого кота, кисточка на конце сердито бьёт Рагги по ладони. Поворачиваться к нему Леона-сан так и не спешит, словно ждёт, на что у него ещё хватит духу, и этот самый дух у Рагги горит дурной смелостью.       — Я соскучился по вам, Леона-сан, — начинает он, запинается, но делает глубокий вдох, и дальше как-то всё идёт легче. — Вот дурак я, да? Без гордости и инстинкта самосохранения, хотя, наверное, гиене такие штуки и не нужны, да вы и сами знаете. Я только… Мне тогда… Я тогда так испугался. Думал, всё, песенка моя спета, вот останется от меня кучка песка, и не скажу я, что не только я дурак, но и вы дурак, и мы оба просто ужасные идиоты, понимаете? Или вы умный, знаете же, что я вас, ну… всё равно же вас простил, хоть вы и прощения никогда не попросите…       Вот самому себе бы рот ладонью заткнуть и пулей вылететь с тихой оранжереи — эта здравая мысль вертится у Рагги в голове, потому что на месте Леоны-сана он бы прихлопнул себя за эти нюни, хуже девчонки, ей-богу. Да лучше бы тот его и правда прихлопнул или вышвырнул бы отсюда за шкирку, такой Леона-сан знаком до ужаса. А вот этот Леона-сан, вдруг аккуратно обвивший хвостом его ладонь, ему совсем непонятен. И Рагги в восторге и одновременно в ужасе, да, он точно не знает, что делать, точнее, что можно делать. Он гладит большим пальцем мягкую кисточку чужого хвоста, её шерсть мягко щекочет ладонь, а потом тоже поворачивается на бок, утыкаясь носом Леоне-сану меж лопаток.       — Я это, ну… Вам сэндвич с бужениной принёс.       Леона-сан что-то хмыкает себе под нос, наверное, обзывает его последним идиотом, не догадавшимся, что он и сам уже учуял гостинец. А потом говорит громко:       — Завтра утром будишь меня, понял? Не думай, что я не заметил, как решил отлынивать от своих обязанностей.       И Рагги весело хохочет, бодая лбом его спину.