Любовь с запахом антисептика

Илья частенько заводил интрижки с пациентами. Девушки, парни - неважно, достаточно того, чтобы были в его вкусе. Конечно, персонал об этом знал, начальство, возможно, тоже. Во всяком случае, его до сих пор не уволили, а это уже успех. Но, конечно, попытки подкатить к нему предпринимали и его коллеги - то медсестра лишнюю пуговицу халата на груди расстегнёт и хлопая ресницами зовёт "на чай", то молодой интерн прислоняется слишком близко, пока хирург что-то на рентгеновском снимке показывает. Но у Третьякова принцип - никаких романов с медперсоналом! Как бы ни хотелось. А всё из-за горького опыта. Он ведь тоже, будучи интерном, подкатывал к старшим, даже встречался с одним врачом. А его поматросили и бросили, как только руководство узнало об их романе. Любовник Ильи разумно выбрал-карьеру, а не молодого парнишку. И в целом, хирург его понимает, наверное, он сделал бы так же. Поэтому усвоив урок, с персоналом он не спал, чтобы ещё и за это не пилили, хотя даже так жопой и рабочим местом он рисковать не переставал. Да и не нравится ему никто, чего уж. Вернее, не нравился. Ровно до тех пор, пока в детском отделении не появился Шустов Максим Николаевич. Познакомился он с этим двухметровым чудом случайно - в одну из смен зашёл в ординаторскую, а там эта шпала сидит за столом онколога Валеры и о чём-то беседует. Как выяснилось позже, Шустов дал к нему направление одному из своих подопечных, вот и обсуждали рабочие вопросы. А потом как-то языками зацепились и пошло поехало. Макс даже сидя выглядел высоким, когда вот так абсолютно бессовестно и вызывающе вытягивал свои длинные ноги в синих кроксах. А как встал, так хирург вообще обалдел. От Шустова пёрло фенолом, карамельными леденцами и чем-то мужицким, да так, что хотелось уткнуться в изгиб шеи и лизнуть на пробу, чтобы запах на вкус попробовать. Его кудри пышным облаком светились на солнце, а несколько прядей спадали на лицо, прикрывая половину лба. И как только они ему не мешаются? И пока Илья пялился на него и растерянно улыбался то ли от ситуации, то ли от вида Максима, тот солнечно улыбался во все тридцать два и выглядел очень радостно. Третьяков даже позавидовал его настрою. Короче говоря, этот педиатр был полностью во вкусе Ильи. Даже слишком. Больше об этом Максиме хирург старался не думать. Вот только жизнь явно решила устроить ему подляночку и постоянно подкидывала встречи с педиатром. Как бы так, невзначай. То они в курилке пересекутся, то Шустов с кем-то из его отделения базарит. В конечном счёте, Макс и к нему начал внимание проявлять. И Третьяков не то, чтобы сопротивлялся. Вернее, не сопротивлялся совсем. Сам начал искать с ним встреч, стебать - в шутку, конечно же - при любом удобном случае. Макс давал ему карамельные леденцы, от которых его карман чуть ли по швам не трещал. — Кариес лечить не устанете, Максим Николаевич? — Хохотал Илья, в очередной раз забирая протянутую конфету. Шустов хихикал, откидывая непослушные локоны с лица. — Ну что вы, Илья Евгеньевич, это ж не только мне, а детям в первую очередь. — Ты серьёзно даёшь детям конфеты? — Конечно! Дети ведь любят сладкое. Да и к тому же, если найти подход, не будут так бояться больниц и врачей. — Макс улыбался, немного щурясь на летнем солнце. — Ну и надо же как-то количество пациентов в стоматологии увеличивать. Илья прыснул. — Добрый доктор Айболит... — Теперь была очередь Максима смеяться. Впрочем, методы Шустова работали - дети действительно охотно шли с ним на контакт. Хирург не единожды слышал хвалебные речи о педиатре от тревожных мамочек, да и по рассказам медсестёр, дети врача любили. И это было взаимно. Максу очень подходила эта профессия, отрицать это было бы глупо. Он любил ребятишек, был компетентным специалистом. Да и в целом был весь таким солнечным и добрым, что аж не верилось, что такое бывает. Неудивительно, что он нравится не только детям, но и их родителям. Потому что, судя по всему, среди персонала он тоже имел спрос. Но Макс об этом тактично молчал и делал вид, что не замечает. Даже с тем условием, что иногда мог выдать что-то на подобии флирта. И в целом, Третьяков этих девочек не осуждал, даже понимал, но продолжал душить свою влюблённость на стадии зарождения. Но поглядывал все равно ревностно. Фантики в больничном халате каждый раз заставляли как-то задорно улыбнуться. Илья каждый раз забывал их выкидывать, и его форма не единственная одежда, в карманах которой было дофига барахла. Вот и сейчас, шагая по цветастым коридорам детского отделения, обнаружил пару таких бумажек в тёмно-зелёной форме. Близилось обеденное время, и потому народу было немного. Лишь пара семей, ожидавших приёма и дети, которые лежали здесь на лечении. Хирург проскользнул по коридорам, находя уже знакомый кабинет педиатра. Постучал, практически сразу открывая дверь. На Третьякова уставились две пары внимательных глаз - молодая девушка сидела на стуле около стола врача, а Максим стоял у пеленального стола, на котором лежал грудной ребёнок. Месяца три, не больше. Илья, которому в принципе не свойственно чувство стыда, почувствовал себя неловко. — О, Илья Евгеньевич, доброго полудня. Присаживайтесь, я сейчас закончу приём и мы с вами поговорим. — И улыбается довольно. Чертяга. Этот парень умеет не улыбаться, или он с таким лицом родился? Хирург коротко поздоровался с женщиной и сел на второй стул, у стены. Макс принялся что-то расспрашивать у матери его маленькой пациентки Алисы, параллельно расстёгивая маленькие пуговки. Шустов сам по себе выглядел огромным, а по сравнению с этим маленьким существом был просто великаном. Длинные пальцы аккуратно гладили хрупкое тело ребёнка, осматривая, иногда надавливая. Его широкая ладонь была чуть ли не с саму девочку, полностью накрывала маленькое туловище. Педиатр тихо шептал под нос свои наблюдения, иногда что-то проговаривая для матери. Но Третьяков не вникал, просто наблюдал, не в силах отвести взгляд. Максим внимательным взглядом осматривал младенца, пока девочка задорно хихикала, любопытно протягивая крохотную ладошку к золотистым кудрям. А мужчина смеялся, разговаривая с девочкой, перехватывая маленькую ручку. И улыбался так искренне и ласково, как будто на столе лежал не чужой ребёнок, а его собственная дочь. Третьяков не мог не улыбаться, глядя на всё это. Даже его, человека не сильно сентиментального, пробрало. Шустов сам по себе выглядел мило моментами, а вместе с детьми превышал все пределы милоты. Сто процентов такие фотки набрали бы тысячи лайков в инстаграмме. Макс отдал ребёнка обратно родительнице, и сел за стол выписывать какой-то рецепт. Илью это не интересовало. Вскоре мамочка с ребенком покинули кабинет, оставив их наедине. Шустов облегчённо выдохнул, повернулся на стуле к Илье, продолжая улыбаться. Похоже, не улыбаться он всё же не умел. — Хочешь анекдот? — Давай. — Макс заинтересованно вскинул бровь, убирая со стола какие-то папки. — В связи с переименованием полиции в милицию заволновались медики. — Хирург пытался сделать максимально серьёзное выражение лица, ибо с этого выносило каждый раз, как в первый. Педиатр несколько секунд молчал, переваривая, а потом раскололся, захохотав. Пожалуй, одна из самых кайфовых вещей в их общении - схожее чувство юмора. Они оба ржали с тупых анекдотов и "шуток за триста". А ещё Макс был одним из немногих, кто понимал саркастичные шутки Третьякова. Хоть и терялся иногда - говорит Илья всерьёз или это сарказм. — Смешно-смешно, я запомню. — Шустов вновь вернул внимание к травматологу, смотря прямо в карие глаза. Изучающе, внимательно, прям в душу, и улыбался ласково. — Но ты ведь не анекдот рассказать пришёл? — Верно. Я хочу глянуть на того мальчика, которого оперировал. А так как ведёшь его ты, логично просить об этом тебя. — Твоя правда. И всё же, не думаю, что персонал бы тебе отказал. — Мужчина поднялся с места, надевая белый халат. — Пошли, товарищ хирург. Илья поднялся с места, вышел из кабинета и направился за мужчиной. Детское отделение по праву было самым ярким в больнице. На светло-желтых стенах были разные наклейки с животными и птицами, нарисованные персонажи мультиков и сказок. После блеклых голубых стен хирургии перед глазами пестрило. Стало даже противно. Максим шёл немного впереди, по пути здороваясь с медичкам и врачами, иногда детьми. — А тебя не тошнит от этих ярких стен? Или я такой душнила? Шустов по-доброму хохотнул. — Признаться честно, иногда. Когда настроение паршивое. — Макс кинул взгляд через плечо, подмигнул. — Да ладно, оно у тебя бывает? — Травматолог изумлённо вскинул бровь. — Разумеется, я ведь не робот. — Кудрявый вновь засмеялся, остановился у одной из двери палат и открыл дверь, пропуская мужчину. Илья кратко изобразил реверанс и вошел под тихие смешки мужчины. Стоило ему и педиатру войти в помещение, как тут же раздались приветствия от детей. В палате лежало четыре ребёнка, и Илья без проблем нашёл того, которого оперировал неделю назад. Третьяков помнил, как в его ночную смену в ординаторскую залетел Шустов, дежуривший в своём отделении. Макс был растрепанный, тараторил и, казалось, был немного в панике. Этому самому парню резко стало хуже, запланированную на пару дней позже операцию нужно делать сейчас. Илья помнил, как большие и горячие ладони сжимали его плечи, а в серых глазах бушевал шторм из смеси самых разных эмоций: тревога, уверенность, надежда. Хирург редко оперировал детей, но тогда кроме него это сделать было некому. Операция прошла успешно, Макс и Илья отчитались перед родителями мальчика, заполнили документы и отправили домой досыпать. Шустов улыбался весь разговор, заверяя, что теперь бояться нечего, после улыбался хирургу. Вот только Третьяков видел, что он всё ещё нервничает. Тогда он, без лишних вопросов и вопреки сопротивлениям педиатра, затолкал его к себе в ординаторскую. Накормил сладостями и напоил чаем, в котором, к слову, было кое-что покрепче самого чая. Разговаривали они долго - это был их первый настолько откровенный разговор. И это было намного интимнее и желаннее, чем если бы Максим разложил Илюшу прямо здесь, на диване. И в тот момент Третьяков понял, насколько огромно сердце мужчины. Он искренне переживал за каждого пациента, особенно за тяжело больных. Вот только с его профессией - это проблема. Чтобы удовлетворить запрос пациентов на сопереживание и в то же время самим оставаться на плаву, многие врачи придерживаются в своём поведении модели минимального человеческого внимания. Но очень многие не могут относиться к пациентам эмоционально безучастно, и в то же время, чужую боль нельзя принимать слишком близко к  сердцу: это чревато душевной усталостью. Поэтому врачи, сопереживая пациентам, дозируют сострадание. Или как минимум пытаются. Но в тоже время, если врач не готов к сочувствию - в профессии ему делать нечего. Но и если каждую болезнь проецировать на себя, не только выгоришь, но и с ума сойдёшь. Естественно, по мере накопления опыта медики учатся справляться с эмоциями и  дозировать количество сострадания, но это происходит с годами. Илье с его врождённым пофигизмом всегда в этом плане легче было. Но Макс не он. И к тому же с детьми работает. В общем, ночка выдалась та ещё. Нервная, конечно, но, как казалось Илье, очень важная. Они оба считали, что стали намного ближе, навсегда заперев что-то ценное в старой ординаторской, хоть вслух ничего такого не говорили. Илья осмотрел мальчика, поспрашивал о самочувствии, пока за спиной дети о чём-то весело беседовали с Максимом Николаевичем. — Ну что, Вов, жив, здоров, орёл? — Кудрявый возник за плечом хирурга как-то слишком внезапно, мужчина даже вздрогнул. — Так точно, Максим Николаевич! — Мальчишка улыбнулся, во все тридцать два. Вернее, тридцать - нижние два зуба отсутствовали. — Это замечательно! Ещё немного и будешь совсем здоров. — Педиатр улыбнулся и старым добрым фокусом достал из рукава уже привычную конфету. — Держи, для поддержания боевого духа. Третьяков пихнул Макса в бок, что-то говоря о том, что негоже детям перед обедом конфеты давать. Шустов и малышня протестующе заулюлюкали. — Слушай, Максимка, а ты сегодня же в ночную? — Спросил мужчина чуть позже, когда они курили на заднем дворе. — Ну да, а что? Снова хочешь чаем со спиртом напоить? — Во-первых, это было в профилактических целях. Во-вторых, ты не сильно сопротивлялся. — Ткнул пальцем в чужую грудь, наигранно оскорбившись. Макс хихикал. — Но да, примерное содержание ты угадал. Хочется хоть как-то скрасить суровые будни. — Даже не думал, что моё присутствие приносит вам столько радости, Илья Евгеньевич. — Шустов подмигнул, ехидно улыбаясь и затушил сигарету. — К слову, это взаимно. Я принимаю приглашение и постараюсь зайти, как закончу с работой. А до тех пор не скучай! И ушёл, оставив Илью одного, с красными от смущения щеками. Что за чёрт?.. Неужели он понял? Ну нет, быть такого не может. Третьяков нервно выдохнул дым, выбросил бычок. С этим пора кончать. Либо он наконец покончит с этой влюблённостью, либо зажмёт Шустова где-нибудь в углу. Ну или он его. Ну, или даст по морде, стоит Третьякову только о симпатии сказать. Хотя, навряд ли Макс так поступит. Максимум лицо скривит, да общаться перестанет. Да, Илья чётко решил признаться сегодня. Ну, а сколько можно бегать? Он что, семиклассница, в самом деле. Время до ночи тянулось мучительно долго, хирург откровенно задолбался. Тяжёлый благородный труд, все дела. Потому в ординаторскую он ввалился никакой. Тёмные настенные часы показывали девять вечера. Вот почему когда чего-то ждёшь, время идёт так медленно? Вот только, чего Илья ждал больше, Макса или момент Х, непонятно. Когда одно место уже было готово сжаться от напряжения и ожидания, а время подходило к полуночи, старая дверь тихо скрипнула. Илья поднял взгляд от бумаг, ухмыльнулся. — А я уж думал вы меня обманули, Максим Николаевич. Оставили меня одного в темнице. — О, прошу прощения, сударь, были неотложные дела. — Смеётся Макс, снимая больничный халат. — Надеюсь, никакой злой дракон не прилетал в моё отсутствие? — Тебе нужно меньше слушать детей. Ну, или употреблять. — Оба засмеялись, Шустов театрально закатил глаза. Они проговорили около часа, и всё это время Илья бесстыдно залипал. На длинные пальцы, на кудри, на ямочки на щеках. А ещё думал, как к теме подвести. Не может же он посреди разговора всё выпалить. Внимательные глаза напротив он тоже старался не замечать. Особенно то, как изучающе они по нему проходятся и сверкают хитро. Третьяков хихикал в усы, поднимаясь с дивана и направляясь к чайнику, чтобы сварганить очередную порцию кофеина. Сзади скрипнул диван. — Илюш, — голос Макса был спокойным, тихим. Он остановился в нескольких шагах от него, хирург чувствовал его взгляд. — Что-то не так? Приплыли, Илья Евгеньевич, вас поймали с поличным. — С чего ты взял? — Мужчина всем своим видом пытался казаться спокойным. Выходило сомнительно. — А чего тогда взглядом пилишь весь вечер? Илья прикусил губу. Лучше момента не придумать. Он глубоко вдохнул, тихо выдохнул. Чёрт с ним. — А может, нравишься ты мне, Максим Николаевич. Вот и любуюсь. Воцарилось молчание. Шустов ничего не говорил, а хирург не спешил поворачиваться, продолжая деловито насыпать кофе в кружку, лишь бы в глаза не смотреть. А потом горячие ладони коснулись его плеч, огладили руки до локтей. Аккуратно, нежно. Сзади тихо усмехнулись. — Опять твои шуточки, Илюш. Со мной так не надо, я ведь доверчивый. — А я и не шучу. Травматолог развернулся к нему лицом, тут же встретившись с серыми глазами напротив. Они отливали медью в свете торшера и смотрели внимательно, пытаясь отыскать в карих глазах стёб, намёк на шутку. И не находят. Третьяков смотрит уверенно, взгляд не отводит. Макс даже теряется, дышит рвано. А потом Илья целует, собственными губами к чужим прижимается. Мимолётно, словно в первый раз, словно всё ещё боится, что в морду дадут. Смотрит внимательно на ошалевшего педиатра. Тот губы в удивлении приоткрыл, глазами хлопает. А потом в глазах мерцают те самые задорные огоньки, он поддаётся вперёд и целует. Уже по-настоящему, по взрослому. Нежно, чувственно. Третьяков зарывается ладонью в копну кудрей, чуть сжимая и получая рваный выдох в губы. Чужие руки на талии ощущаются до боли правильно, а стук чужого сердца чувствуется даже через слои униформы. Они целуются до потери кислорода в лёгких, прижимаясь, и хирург упускает момент, когда сам же садится на стол, а чужие руки упираются по обе стороны от его бёдер. Максим с красными губами и сбитым дыханием выглядит крышесносно. И самое классное то, что это работа Ильи. — А я уж думал, ты меня пошлёшь. — Хрипло усмехается педиатр. — С чего бы? — Ну так я столько раз пытался флиртовать с тобой, а ты меня динамил. — Целует в щеку, задевая щетиной острую скулу. — Ой, а сам-то! Великий и слепой. — Легонько укусил мужчину за ухо, обвивая ногами талию. — Справедливо. — Смеётся Макс, а после его губы перехватывают для нового поцелуя. Третьяков целует лучшего мужчину и думает о том, что принципы - неплохо, даже хорошо. Но вдвойне хорошо, когда эти принципы можно нарушить. Особенно, если это несёт что-то хорошее.