Люси шла вдоль купе, устало вглядываясь в таблички с номерами в поиске своего. После стольких заданий, выполненных с Нацу и командой, она и забыла, как тяжело бывает справляться с ними самой. Даже мысль о том, что теперь она действительно может делать все самостоятельно, не радовала так, как могла бы: она слишком сильно устала за эти несколько дней.
На табличке, в которую уперся взгляд Люси, было два числа: 37 и 38. Она тут же потянулась к двери, сладостно представляя, как перекусит печеньем с чаем, что лежали в рюкзаке, не застилая койку, ляжет спать и проваляется так все шесть часов до приезда в Магнолию. Люси наконец распахнула дверь и застыла на месте, понимая, что её планам не суждено претвориться в жизнь. В купе, даже не думая поворачиваться в её сторону, сидел Лаксус.
Люси помедлила, но все же зашла внутрь, закрыв за собой дверь, неуверенно устроилась напротив него и оказалась удостоена его лениво-заинтересованного взгляда. Впрочем, он тут же закрыл глаза и продолжил дремать, сложив руки на груди. Люси не была уверена, стоит ли ей поздороваться или сойти с поезда на следующей же станции и пойти домой пешком.
Сонливость как рукой сняло. Ещё пять минут назад изможденная и обессиленная, она неподвижно сидела напротив него, не понимая, уснул ли он и можно ли ей двигаться или дышать. Она не боялась Лаксуса никогда, но всегда чувствовала себя с ним неловко и скованно. Слишком мало с ним общалась, слишком сильно восхищалась им. После всего, что он сделал для гильдии, после всех внушавших ей ужас врагов, которых он одолел, Люси окончательно смирилась с разрастающейся пропастью между ними. И дело было даже не в силе их волшебства. Просто она никогда не смогла бы идти с ним вровень. Или хотя бы поговорить.
Что она могла, так это стараться не думать о том, почему она думала о нем больше, чем следовало. Ещё она старалась не думать о том, когда это началось. Люси впервые увидела его вблизи, когда после нападения на гильдию он зашел то ли попрощаться, то ли извиниться перед мастером. До полусмерти избитые Нацу и Гажил подорвались, хотели кинуться на него, начали кричать, но он пошел дальше, словно это больше не имело значения. И когда смотрела на него, Люси не чувствовала злости или ненависти, только жалость и, может быть, понимание. Но это было лишь на мгновение, зажглось и потухло, Лаксус ушел, и она больше об этом не вспоминала. Или пыталась не вспоминать.
В следующий раз она увидела его на острове Небесного волка, когда стояла, окутанная тьмой и отчаянием, обессилевшая и потерявшая всякую надежду. И, может быть, из-за контраста жаркая, сияющая молния, ударившая в пол в нескольких метрах от неё, и его охваченный светом силуэт словно врезались ей в память, впечатались, оставаясь там навсегда. Люси до этого ни разу не видела его волшебство так близко, и всего на один миг ей показалось, что от его молнии гораздо теплее и ярче, чем от огня Нацу. И эти тепло и свет заполнили её всю, словно вернули к жизни.
От неё требовалось только одно: признать эти чувства, чем бы они ни были. Но даже теперь, когда не приходилось отвлекаться на постоянные битвы, когда гильдия пережила и распад, и воссоединение, и войну, когда мир был спасен и все жили дальше, Люси не могла этого сделать. И просто не думала об этом так же, как не думала обо всем остальном, чего она тоже не могла.
За окном было непроглядно темно, в купе горел единственный фонарь, и Люси смотрела на отражение Лаксуса в стекле. Такое четкое, словно можно было бы прикоснуться и ощутить под пальцами тепло. Он почти не двигался, будто уснул, но дышал, если прислушаться, как-то сбито и резко, и Люси осторожно протянула руку и прикоснулась к стеклу на его стороне. Просто чтобы развеять иллюзию. Просто чтобы проверить. Под пальцами было холодно.
Лаксус приоткрыл глаза и заинтересованно проследил за тем, как Люси отдергивает руку, ерзает на месте, мнётся, закусывает нижнюю губу, достает из рюкзака печенье и термос.
— Будешь? — спросила она, глядя на него, и он снова закрыл глаза.
— Нет.
Решив больше не обращать на дракона внимания, девушка принялась жевать печенье, думая, что по пути на вокзал можно было купить чего-нибудь ещё. Она всегда брала больше, делилась с Эльзой и иногда Греем, даже если была вместе только с Нацу и Хэппи, запасалась едой им в дорогу, потому что Нацу хотел есть всегда, когда его не укачивало. А в этот раз была одна и очень устала.
Она подняла взгляд на Лаксуса: его ведь тоже укачивает. Люси вдруг очень захотелось как-то ему помочь.
Поезд качнуло сильнее обычного, горячий чай выплеснулся Люси на руку, и она тут же поставила его на столик, сжимая губы. Со стороны Лаксуса послышалось подозрительное шипение, он отвел руки от груди, и, посмотрев на него, заклинательница снова замерла. Его рубашка в районе груди все больше и больше пропитывалась кровью.
— Что с тобой? — Люси неожиданно растерялась и продолжила сидеть и глазеть на него.
— Ничего, просто рана открылась, — бросил в ответ Лаксус и попытался принять прежнее положение, кажется, не обращая внимания на происходящее.
— И это, по-твоему, ничего?
Люси собралась с духом, выудила из рюкзака небольшую аптечку, которую брала на все задания, видимо, чтобы просто было, потому что ни она, ни её сокомандники особо её содержимым никогда не пользовались. Она встала и сделала пару шагов в его сторону, ловя на себе его пристальный и неожиданно измождённый взгляд, сглотнула и сделала последний шаг, села рядом и снова растерялась.
— Ты что делаешь? — поинтересовался он с едва заметным интересом.
— Хочу обработать твою рану.
— Вперед.
Он слегка повернулся в её сторону и замер в ожидании, и Люси с негодованием заметила, как его веселит сложившаяся ситуация. Чтобы обработать рану, надо снять рубашку, и в Лаксусе желание развлечься и поддразнить её победило над гордостью и неприступностью.
— Не хочешь мне помочь?
— Нет, — отрезал он, а потом добавил с нотками азарта в голосе: — Я же ранен, не проси меня помогать.
— Ну и хрен с тобой.
Люси принялась расстегивать рубашку, пропитавшуюся кровью с ближней к ней правой стороны и мысленно обозвала Лаксуса самыми нехорошими из известных ей слов — благо, после кучи попоек с волшебниками знала она их предостаточно. Хотя и старался выглядеть невозмутимым и даже заинтересованным, Лаксус поморщился от боли, когда Люси отлепила ткань от раны. На мгновение её рука дрогнула, но потом она взяла марлю из аптечки, вылила на нее обеззараживающую жидкость и приложила к его груди. Лаксус снова поморщился.
— Объясни мне, как
ты умудрился получить такое ранение на простом задании, — приказала Люси.
— Какой-то урод появился ниоткуда и прыгнул на меня с ножом во время драки, — он отвел взгляд куда-то в сторону, но Люси не могла этого видеть — она продолжала обрабатывать рану.
— Хочешь сказать, какой-то урод с ножом победил громового убийцу драконов? — поддела Люси, поражаясь своей собственной смелости.
— Видела бы ты его после драки, так бы не говорила, — он всё еще избегал смотреть на неё, словно боясь, что её макушка может его в чём-то уличить.
— Может быть. Но я вижу тебя. И мне это не нравится.
Она с усиленным давлением провела новой марлей по резаной ране, поражаясь тому, какая она глубокая, и решила, что на этом хватит с него страданий. От неприятных ощущений Лаксус сжал губы. Закончив с бинтами, Люси растерялась в очередной и, вероятно, не в последний раз за ночь: рубашка грязная и мокрая, вряд ли можно обратно её застегнуть и так и оставить.
— Есть запасная?
— Это и была запасная. Первая порвалась.
Люси кивнула, пытаясь придумать, что же им делать, и тогда Лаксус принялся стягивать с себя рубашку. В голове заклинательницы на секунду мелькнула мысль, что надо было выйти на предыдущей станции. Теперь уже она боялась встретиться с ним взглядом. Он же, казалось, наслаждался произведённым эффектом.
— Просто выкинь её.
Люси послушно кивнула, взяла вещь из его рук и метнулась в коридор, надеясь, что где-то там открыто окно и она сможет если не сбежать, то хотя бы подышать свежим воздухом. Оказалось неожиданно неловко. Когда она вернулась в купе, Лаксус сидел закутанный в своё пальто в той же позе, что и все время до этого, и дремал, словно две минуты назад это не он истекал кровью. Люси фыркнула и устроилась на своём месте.
Посмотрела на него, грозного и непобедимого, и почувствовала, как все внутри сжимается от бессилия. В очередной раз поймала себя на мысли: не обладать большой магической силой гораздо менее больно, чем не обладать способностью кому-либо помочь. У Люси не было ни одного, ни другого, и если первое ещё было спорно, то второе не оставляло сомнений. Она всегда оставалось той, кого поддерживают, и не умела поддерживать сама. Ещё один пункт из списка её слабостей — и как обо всех остальных пунктах, она просто об этом не думала.
— Слушай, — начала она, но он не обратил на неё никакого внимания и даже бровью не повел. — Будь осторожнее.
Он приоткрыл глаза, и Люси увидела, каким уставшим был его взгляд. Каким уставшим и измученным он в принципе весь выглядел.
— Почему бы тебе не просить Венди накладывать на тебя Трою? Полегче будет.
— Не нужно, и так нормально.
— Тебе же плохо.
— Не твоё дело.
Люси подумала, что действительно не её. Если бы по чистой случайности они не оказались в одном купе, этот разговор никогда бы не случился. Она не решилась бы что-либо ему сказать, а он о ней даже бы не задумался. И если так хочет страдать, её это никак не касается.
В конце концов, если сама предпочла не решать проблемы, а убегать и делать вид, что так и было задумано, нечего лезть к другим. И всё же что-то не давало Люси этого сделать сейчас — этой глубокой ночью в тусклом освещении поезда, когда мир за окном проносился мимо и время словно застыло. В ней снова зажглось то понимание, в памяти вспыхнула молния, и ей показалось, что вот теперь точно бежать больше некуда.
Она так и замерла, сжимая в руке крышку от термоса. Если нет никаких путей к отступлению, нечего и бояться.
— Ты себя за что так наказываешь?
Он посмотрел на неё, сначала прошёлся взглядом сверху вниз, потом вернулся к лицу. Люси стало так неловко, душно и как будто нечем дышать. Но она больше не видела в его глазах издёвки, азарта или интереса, только тревогу и непонимание, и убедилась, что потянула за верную ниточку.
— Ты же не первый раз так делаешь. То жертвуешь собой, то ввязываешься в бой, будучи раненым и едва живым, то никому не говоришь, что умираешь от полученных ранений. И вот снова. Подставился под очевидный удар? Ты, конечно, слишком самоуверен, но не настолько слеп, чтобы пропустить атаку. Ты её специально пропустил.
— Закончила?
Он выглядел недовольным и немного расстроенным, но ей не было страшно. Люси злилась.
— Снова скажешь, что не моё дело? Ещё как моё, ведь мы с тобой оба из Хвоста феи. И с некоторых пор для тебя это не пустые слова. Ты столько раз жертвовал собой, что ни у кого не осталось сомнений. Но почему-то никогда не даёшь помочь тебе.
— Я дал тебе обработать рану.
— Потому что для этого мне пришлось раздеть тебя, — Люси фыркнула. — Будь рана на лбу, было бы неинтересно и ты бы меня и близко не подпустил.
— Потому что если хочешь лезть ко мне, то лезь не в душу, а в…
— Ты лучше не заканчивай это предложение, — она посмотрела так грозно, как только могла, и Лаксус выдал что-то похожее на смешок.
Люси действительно злилась. Сначала хотела остановиться, замолчать и всё закончить, но продолжила говорить, ведь, когда ругаешь кого-то за его собственное ранение и задыхаешься от беспокойства, остается только признать свои чувства. Признать их, спустя два года, и жить с этим дальше.
Просто Люси раньше никто не нравился, и потому даже интерпретировать это сперва было сложно. Это было таинственной и нежной загадкой: почему не получается оторвать от него взгляд, когда он появляется в поле зрения, почему приходит злость, если он флиртует с какой-то девчонкой, почему мысленно возвращаешься к нему каждый раз, когда теряешь бдительность. Потом Люси, конечно, всё поняла, но легче не стало. Ей казалось, что любить Лаксуса — это как любить свет солнца или ощущение капель дождя на коже. Солнце светит не для неё одной, капли дождя падают на всё, что есть в этом мире.
— Ты всегда так… Даже на задания ходишь один, хотя у тебя есть команда, готовая следы твои целовать. Но тебе ведь не это нужно.
— Что ты там забыла? — вдруг спросил он, и Люси заметила, что от его недовольства не осталось и следа. Ему снова было интересно и — хотя она и решила, что ей показалось — спокойно.
— Где?
— У меня в душе.
— Видимо, то же самое, что и в штанах, — она избегала его взгляда, понимая, что смущается своей же шутки. — Если честно, сама не знаю.
— Такие разговоры на трезвую голову не ведутся.
Люси подумала, что такие разговоры вообще никак не ведутся, потому что это неожиданно и очень неловко и она морально к этому не готова. С другой стороны она вообще не была уверена, что к такому в принципе можно подготовиться.
Лаксус достал из кармана своего пальто непочатую бутылку виски, открыл её и сделал несколько глотков. Люси подумала, что в чём-то он прав. А ещё она слишком устала, давно не отдыхала и не пила, и пусть пьянка в компании громового дракона даже в мечтах у неё не фигурировала, в настоящий момент это не казалось чем-то плохим. Наоборот, ей даже хотелось. Она мгновенно опустошила наполненную чаем крышку термоса и протянула её ему. Он усмехнулся и плеснул туда виски.
— Имеешь в виду разговоры по душам?
— Имею в виду разговоры про штаны.
Люси улыбнулась тому, что свой первый разговор про штаны она ведет именно с Лаксусом в двухместном купе поезда, потягивая виски, и разом — чтобы не струсить — опустошила крышку. Лаксус даже присвистнул.
— Видимо, тебе очень интересно, что у меня в…
— В душе, — закончила за него заклинательница, протягивая ему крышку, тут же наполняемую до краёв.
Сам он сделал ещё пару больших глотков, и девушка подумала, что так они вдвоём прикончат эту бутылку очень быстро. А в голове потихоньку начинало мутнеть.
Лаксус смотрел на неё так открыто впервые. То есть раньше, когда смотрел на неё, он делал это так, чтобы никто не заметил, мельком и совсем недолго, хотя последнее контролировать получалось не всегда. И когда всё же не получалось, он ловил себя на этом, злился и думал, как это глупо. Он теперь всегда выходил из себя, когда на кого-то из гильдии нападали или причиняли кому-то боль. Но когда боль причиняли Люси — а это происходило с завидной регулярностью — он злился гораздо сильнее. И совершенно не понимал, что ему вообще в ней понравилось.
Глядя на неё, с интересом изучающую содержимое крышки, Лаксус, не отводя взгляда, выпил ещё. Люси с любопытством посмотрела на него.
— Что ты делаешь?
— Рану дезинфицирую.
— Рана у тебя на груди, а не во рту.
— Откуда ты знаешь? Ты там не проверяла.
Люси посмотрела на него с подозрением и осуждением, а он только снова засмеялся. Почему-то ей показалось, что раньше он так ни над кем не издевался. Так, чтобы не пытаться задеть или скрыть свои эмоции и мотивы. Но ей не хотелось думать об этом. По какой-то явно навеянной алкоголем причине хотелось смотреть на него дольше. И по этой же, наверно, причине его смех казался ей самым завораживающим в мире звуком. Люси отпила из крышки половину содержимого маленькими глотками.
— Я знаю, где у тебя есть раны, и без всяких проверок. И одна у тебя на душе. Вот её ты алкоголем и заливаешь.
— Думаешь?
— Ага. Уж не знаю, откуда она там, но алкоголь и самоистязание не лучшее лекарство от неё.
— Конечно, — Люси подняла на него взгляд, вертя в руках крышку и ожидая, что же он скажет дальше. — Потому что лучшее лекарство — это секс.
— Да ёб твою мать, Лаксус, — протянула Люси, прикрывая глаза и откидываясь назад. — Нет, правда, очевидно же, что ты просто отшучиваешься, но неужели действительно путь к твоему сердцу лежит через постель?
— Для тебя — да.
— Ну и хрен с тобой.
Люси допила все, что осталось у неё в крышке, и лениво протянула ему её. Она всегда пьянела быстро, но в этот раз было совсем странно. Необычно, но всё равно не страшно. Хотя она и не поняла последнюю сказанную им фразу, но решила не выяснять, обесценил ли он её или сделал ей комплемент.
Она не знала, что на самом деле он боролся с собой и секунду назад солгал. Он спал далеко не с одной девушкой из гильдии и не с двумя, поэтому не было особых причин никогда не подкатывать к Люси и не спать с ней. Он сказал это, пробуя эти слова на вкус, чтобы убедиться, что это ложь. Что дело не только в том, что он её хотел, но и в чем-то ещё, гораздо менее поверхностном и очевидном.
В полной тишине — казалось, даже стук колёс поезда растворился в ночи, чтобы не рушить атмосферу — Лаксус налил ей ещё виски и посмотрел на неё снова — хрупкую, упрямую, запутавшуюся. В общем точно такую же, как и он сам.
— Ну а что у тебя на душе?
Люси вскинула голову и уставилась на него, явно не ожидая такого продолжения. Секунду назад речь шла о сексе, и вот его уже интересует нечто совсем иное. И возможно, если бы Люси не была пьяна и влюблена в него до дрожи в коленках, она бы придумала, что солгать.
— То же, что и у тебя, Лаксус, — сказала она, поражаясь, как сладко и приятно произносить его имя. — Непроглядное и безжалостное чувство вины.
— Это клеймо каждого, у кого есть метка гильдии, — загадочно произнёс он, отпивая немного виски из бутылки. — Словно его ставят вместе с ней.
— Если и так, то мы с тобой явно справляемся с этим не так успешно, как остальные.
— Говори за себя, блондиночка.
— Эй! У меня имя вообще-то есть!
Люси надула губы и отвернулась, краем глаза замечая, что это вызвало у Лаксуса улыбку. Сегодня он казался ей не таким, как обычно, только она не знала почему. Она не имела ни малейшего представления, почему он не послал её к черту и даже немного открылся. Было в этом что-то, за что она никак не могла ухватиться.
— Я тебя понимаю, Лаксус, — тихо сказала она, переведя на него взгляд, и он как будто физически почувствовал тепло, с которым она на него смотрела. И ему стало непозволительно стыдно за совершенно невинное, только что пришедшее желание прижаться к ней и поцеловать. — В смысле, наверно, могу понять. Потому что есть то, за что я себя никогда не смогу простить. Ты наверняка это помнишь — когда напали Призраки. Они ведь напали из-за меня. И всё, что я могла, это смотреть, как моих друзей одолевают одного за другим, а они всё равно поднимаются, потому что хотят мне помочь. Меня всегда кто-нибудь спасал, но никогда до этого я не чувствовала, что это неправильно. Но в тот момент мир словно перевернулся и прежним так и не стал, — она наконец отпила виски из крышки, которую вертела все время своего монолога. — Вот. Так и живу с этим. И рана все никак не затягивается.
Их разделял один маленький столик, на котором стояла крышка от термоса и бутылка виски. И больше ничего. Между ними больше абсолютно ничего не было.
— Представь меня на месте Призраков, — сказал Лаксус, и Люси в недоумении вскинула брови. — С меткой Хвоста феи на груди. Меня, разрушившего не чужую гильдию и причинившего боль не незнакомым волшебникам.
— И ты думаешь, жертвовать собой направо и налево тебе поможет искупить вину, которой давно нет?
— Ты думаешь, твоя вина в этом вообще была?
Они смотрели друг на друга, и стол уже не казался такой непреодолимой преградой. Но он оставался преградой, которую ни один из них не решался преодолеть.
— Да, думаю. Но ещё я знаю, что так думаю только я и никто больше. Просто людям надо кого-то винить. Ребятам из Хвоста феи тоже: кто-то винит моего отца, кто-то призраков. Гажил винит только себя самого: особенно за то, что причинил боль Леви. Ну и я выбрала себя. Потому что не винить никого не получается, не получается думать, что это просто случилось и всё. Всегда хочется верить, что у событий — особенно таких важных — есть какая-то причина. Иначе земля из-под ног уходит и мир рассыпается и погружается в хаос. Если у событий нет причин, как жить и на что надеяться? Я не настолько сильна, чтобы жить без гарантий, без причинно-следственных связей. Винить себя оказалось гораздо проще. И я даже научилась с этим жить. В конце концов, надо идти вперёд.
— В моем случае выбора не было и идти вперед оказалось гораздо сложнее. Прощать других намного проще, чем прощать себя.
— Если для нас обоих это невозможно, надо адаптироваться. Если мы знаем, что никогда себя не простим, надо принять это как факт, а потом положить его в копилочку ко всем остальным и оставить в покое.
— И ты оставила?
— Надеюсь.
Виски кончилось, равно как и терпение. Стол между ними перестал существовать, и Лаксус совершенно внезапно для обоих оказался на катастрофически малом расстоянии от Люси. Слишком пьяные и вывернутые наизнанку, чтобы понять, прошла вечность или всего пара секунд, пока они смотрели друг на друга, затаив дыхание и не моргая. Вглядывались друг в друга, словно пробирались на ощупь в потаённые уголки души — если такие вообще остались.
И когда Люси поцеловала Лаксуса, пьяно хватаясь пальцами за мех на плаще, сминая его вместе с его волосами, всё это стало совсем не важно. Потому что её пронзило острое и горячее осознание того, как сильно и давно она этого хотела. В узком пространстве между столом и стеной было тесно и неудобно, он прижал её к себе, подмял под себя, оказываясь сверху и вжимая в койку.
Поезд резко качнулся и затем замер, Лаксус и Люси стукнулись лбами, уставились друг на друга, хотя почти ничего не видели: света было слишком мало, они были предельно близко друг к другу. Звук из динамиков в вагоне вырвался и утонул, увяз где-то в воздухе далеко от них, и они не услышали, что поезд не сможет поехать дальше ещё какое-то время. Они впивались друг в друга с непреодолимой жаждой и отчаянием, словно это их последний в жизни поцелуй и их последний шанс на спасение.
Одурманенная ощущением тяжести его тела на себе и горячими смазанными прикосновениями, Люси не заметила, как задела рукой выключатель, и свет погас, почувствовала только его руку у себя под топом на спине и выгнулась сильнее. Почувствовала его губы у себя на шее и сжала свои, борясь с желанием застонать, и только крепче вцепилась в волосы. Неконтролируемым движением потянула с него плащ и, как ей показалось, почти обожглась, когда скользнула пальцами по его плечу.
Чуть менее пьяный, но не менее поглощенный процессом, Лаксус не думал о том, чтобы останавливаться. Прижался губами к шее, к впадинке между ключицами, укусил куда-то в плечо, надеялся, несильно, но Люси резко втянула ртом воздух и подалась вперед, и поцеловал это место, поцеловал куда-то рядом, плотнее прижался бедрами и потянул ее топик вниз.
Топик снимался не так, и Люси заерзала, снимая его через голову, оказалась в опасной близости от его шеи, ведомая порывом невероятной смелости, впилась в неё губами и почувствовала под ними пульсирующую артерию. Его сердце бешено колотилось, и она знала, что её колотится так же. Проложила дорожку из поцелуев сначала вверх, к уху, задела губами мочку и чуть не вскрикнула, когда его пальцы больно сжали её ягодицу; затем вниз, к ключицам и груди, беспорядочно шаря при этом руками по его телу, ища отваги поддаться соблазну расстегнуть ремень на его штанах.
Тогда её губы наткнулись на повязку на его груди, и Люси дернулась, словно обожглась, даже немного протрезвела. Не сразу сообразив, что случилось, Лаксус отпустил её только через пару мгновений, тщетно попытавшись поймать в темноте её взгляд.
Её ладонь легла ему на грудь и на мгновение твердо уперлась, создавая впечатление, что она хочет его оттолкнуть, и потому он весь напрягся и испытал нечто, похожее на страх. Страх, что она оттолкнёт его сейчас и навсегда, что момент их душевной и физической близости прервется и больше никогда не наступит, что он так и останется со своими невыраженными, невысказанными чувствами к ней и при этом без нее. Еще несколько часов назад до этой ночи такой исход не казался ему неумолимым и полным отчаяния и он считал, что сможет это преодолеть, как преодолевал каждое из выпавших на его долю испытаний. Теперь же он знал, что не справится. Невозможно будет справиться, раз однажды почувствовал, как с ней хорошо и правильно.
— Не отталкивай меня, — сказал он одновременно с тем, как её рука ослабла и нежно скользнула вверх, остановившись на его щеке. И тут он понял: она тоже несмотря ни на что не сможет оттолкнуть его. Он понял это по её рваному выдоху, когда она поднималась и тянулась к нему, по смазанным поцелуям, оставленным на его носу, скуле, лбу, и по тому, как с её губ сорвалось его имя: сладко, одурманивающее, искренне.
— Ты имеешь такую власть надо мной, — сбито прошептала Люси возле его уха, всего на миллиметр отстранившись от его кожи после поцелуя и тут же приникнув обратно, словно для поддержания жизни ей теперь был нужен не кислород, а прикосновение к нему. — Я все равно не смогла бы… — она выдыхала слова скомкано, резко, между поцелуями, опаляя своим дыханием его уши и шею, и его руки просто замерли на ее талии, и он не двигался, весь превратившись в восприятие — лишь бы чувствовать её полностью, насколько только возможно. — Ведь это же ты… — почти пропела Люси, протянув последнее слово так, словно весь смысл — собственный смысл всего её существа — заключался в нём и нигде больше. И шептала она только для того, чтобы соединиться с ним всеми мыслимыми способами: через осязание, слух, слова. Стать с ним единой настолько, чтобы оказалось невозможно наутро рассыпаться на двух отдельных людей. Потому что он, беспощадный и недосягаемый, любимый ею до самой последней капли, был сейчас под её ладонями. — Ведь это ты, и я тебя так…
Она не договорила, задохнувшись от его настойчивых, граничащих с грубостью прикосновений к её обнаженной груди, выгнулась, подставляя шею под горячие, бесконтрольные поцелуи, вплелась пальцами в волосы, вцепилась в плечо. Ей стало жарко и невыносимо, её прошибла дрожь, когда его пальцы задели сосок, легли на него и сжали. И Люси не знала, не бьет ли их обоих током, и Лаксус сам тоже не знал, потому что чувствовал, что больше ничего мог контролировать — даже свою магию.
Потому что он больше не хотел сдерживаться: нащупал в темноте пуговицу на шортах, ловко расстегнул с первого раза, потянул вниз замочек молнии. Люси приподнялась, как могла грациозно вылезла из-под него, чтобы позволить шортам упасть на пол и самой замереть в тусклом свете луны из окна. Первую секунду Лаксус просто смотрел, во вторую уже нависал над ней, прижимая к себе за талию, проворно запуская пальцы под резинку трусов, жарко и порывисто целовал ей лицо и шею, ловя её сбитые и резкие вздохи, граничащие со стонами. Прикрыв глаза и полностью поддавшись его воле, Люси неконтролируемо шарила руками по его телу, то запуская в волосы и больно цепляясь, то нежно проводя по спине и плечам, и ему казалось, что каждое, мимолетное или уверенное, прикосновение её пальцев сопровождается ударом тока.
Наклонился к ней ещё ниже, потянул её трусы вниз, и она подцепила их, сняла, бросила куда-то в сторону стола и тут же схватилась за его ремень. Тот никак не поддавался пьяным движениям её трясущихся от страха и возбуждения рук, и Лаксус справился сам за доли секунды. Люси замерла напротив него, слыша его дыхание, чувствуя его у себя на лице, и потянулась к Лаксусу, словно хотела стать еще ближе, словно даже этого ей было не достаточно.
Они прижались друг к другу так плотно, что между ними не осталось места, что между ними мог бы образоваться вакуум, если бы вдруг им пришло в голову отойти друг от друга. Но им не пришло: Лаксус сел на койку, завалил Люси сначала на себя, а потом на спину и, насколько было возможно, удобно устроился между её ног. Сжал упругую ягодицу и оставил поцелуй на груди, задел языком сосок, и у Люси воздух из легких выбило. Сжал сосок губами, заставляя её выгнуться навстречу до предела и громко выдохнуть, застонать, впиться ногтями в кожу.
Одной рукой Лаксус уперся в койку возле её головы, второй спустился ей между ног, провел по внутренней стороне бедра, заставив её вздрогнуть, продолжая целовать каждый участок кожи, до которого мог достать. Осторожно провел пальцами, не вводя их внутрь, чувствуя, как Люси замирает и вся превращается в ощущение — чтобы не упустить ни одного прикосновения. Надавил сильнее, провел немного вверх, немного вниз, сменил движения на круговые и услышал, как она стонет: в этот раз не переставая, цепляясь пальцами за его плечо и поясницу, запрокинув голову назад.
Она развела ноги шире, двинулась навстречу движениям его пальцев, в исступлении кусая губу. Он продолжал ласкать её, едва сдерживая все сильнее подступающее желание войти в неё и сорвать с её губ крик. Но так было нужно: Люси целовалась беспорядочно и неумело, впервые. Девушка, которая раньше не целовалась, вряд ли занималась раньше любовью.
И Лаксус подумал, что никогда раньше не называл секс занятием любовью. Поймал себя на этом и испытал облегчение: он действительно это к ней чувствует. К ней, влажной и податливой под его пальцами, бесстыдно и отчаянно выгибающейся под ним и наконец-то близкой и осязаемой. И сейчас, любя её на жесткой койке в купе поезда, он не знал, почему не дотянулся до неё раньше, почему не достиг её, ведь на самом деле она-то и была ему нужна. Все было так просто: последний кусочек паззла, последний фрагмент головоломки и то чувство, на которое, он думал, он не способен — Люси.
Когда её бедра в очередной раз толкнулись к такт его движениям, он осторожно запустил в неё один палец, и Люси снова замерла, замолчала и посмотрела прямо ему в глаза — в темноте он не мог этого видеть, но всё равно это знал. Когда второй палец оказался в ней, она плотно сжала губы и зажмурилась, но все равно подалась бедрами немного вперед, поддаваясь мягкому скольжению. Ей ни на мгновение не хотелось останавливаться или отдаляться от него, ей хотелось быть с ним. По-настоящему.
Он почувствовал, как она постепенно расслабляется, как её движения и прикосновения становятся более плавными и нежными, вынул из неё пальцы и выдохнул, вплотную придвигая свои бедра к её. Она осторожно обняла его за шею и замерла в ожидании, но не в напряжении, и это вызвало у него приступ восхищения и чего-то острого и пронзительного. Это была его любовь в ответ на её любовь и на её безоговорочную готовность быть с ним. И он чувствовал: быть с ним не только сейчас, но и потом, когда магическое действие вплетенного в полумрак лунного света и алкоголя закончится, когда поезд тронется и остановится. Просто быть с ним всегда. И он желал этого и её больше всего на свете.
Лаксус осторожно вошел в неё, борясь с порывом сделать это одним сильным толчком, дожидаясь, когда она вновь расслабится и привыкнет. И она скоро расслабилась и привыкла, потянулась за мимолетным поцелуем, невесомо подушечками пальцев погладила его по затылку и закинула одну ногу на него, вынуждая к действию. Он начал двигаться в ней, с каждым разом увеличивая амплитуду, становясь грубее и резче, доходя до предела, выбивая из Люси сначала рваные выдохи, а затем стоны, иногда переходящие в крик.
Люси абсолютно потерялась в ощущениях, слилась с ними и с Лаксусом и почувствовала, что наконец достигла того, чего так желала. Она действительно была с ним, она чувствовала его рядом и в себе и не хотела, чтобы это когда-либо заканчивалось. И она чувствовала каждый его толчок каждой клеточкой своего тела, чувствовала, что почти сорвала голос, что ноги и всё тело начинают предательски дрожать, слышала его сбитое дыхание откуда-то сверху и ощущала горячий пот на его коже у себя под пальцами. Она не знала, сколько действительно прошло времени, но пик их близости ощущался целую вечность — горячую, обволакивающую, пронзающую вечность.
Лаксус толкнулся в последний раз, выдохнул протяжно и хрипло и вышел, мгновение помедлил, словно не знал, что делать дальше, а потом обессиленно лег где-то сбоку от тяжело дышащей Люси, закидывая на неё руку. Ей потребовалось некоторое время, чтобы восстановить дыхание и обрести очертания, отделиться от него и вселенной, кое-как встать на ноги. Ноги казались ватными и почти не шевелились, так сложно стоять ей не было даже после самых изнурительных битв. Под заинтересованным взглядом Лаксуса она нашарила постельное белье на полке, выудила оттуда то ли пододеяльник, то ли простыню и неловко нырнула обратно в его объятия, укрывая их сверху. Он хмыкнул и ткнулся носом ей в щёку, и Люси чуть-чуть поерзала и, найдя удобное положение, замерла и размеренно засопела. Когда по её дыханию Лаксус понял, что она уснула, оставил невесомый поцелуй на её плече и тоже закрыл глаза.
***
Люси проснулась из-за ослепительно яркого солнца, безжалостно бьющего ей в глаза. Голова раскалывалась, тело болело после сна на жесткой койке даже без подушки, низ живота неприятно ныл, напоминая о событиях прошедшей ночи, но и в таком состоянии она ясно могла обнаружить отсутствие двух важных деталей: своей одежды и Лаксуса. Пытаясь не думать о нем, Люси осторожно выползла из-под покрывала, неуклюже встала на ноги и огляделась, надеясь найти свои вещи. Те оказались сложенными на полке сбоку, и она тут же натянула их, запоздало осознавая, что теперь ей осталось думать только о громовом убийце драконов, которого в купе не было.
Но прежде чем Люси успела впасть в отчаяние и пожалеть о содеянном, поезд сбавил ход и из динамиков в вагоне раздался мелодичный женский голос: «Роза. Следующая остановка — Астра. Конечная». Люси остолбенела: она проехала Магнолию несколько станций назад. Мало того, что Лаксус сошел на нужной станции, так ещё и бросил её тут! Люси стояла посреди купе и злилась, пряча чувство вины и сожаление за маской гнева, когда дверь внезапно открылась.
На пороге с двумя кружками чая в руке возник Лаксус, выглядящий недовольно и помято, но как всегда высокомерно и неприступно. Люси никак не могла найти, что сказать.
— Наконец проснулась, — изрек он, глядя на заклинательницу, продолжавшую молча на него глазеть. — Дашь пройти?
Люси молча отступила в сторону, наблюдая, как он непринужденно захлопывает дверь и садится на свое обычное место, небрежно приземляя кружки с чаем на столик. Не осознавая своих действий, под его уже привычно заинтересованным взглядом она села напротив и снова бессмысленно уставилась, пытаясь поймать хотя бы одну адекватную мысль в том вихре, что бушевал в её больной голове. Поймать удалось только его издевательский взгляд — такой же, каким он смотрел, когда Люси снимала с него рубашку. Это её немного отрезвило.
— Ты вообще в курсе, что мы пропустили Магнолию и едем чёрт знает куда? — поинтересовалась она, складывая руки на груди и отвечая на его взгляд своим, полным упрямства.
— Да. Только что ведь объявляли, — оставаясь невозмутимым, ответил он. В глазах словно стало ещё больше издевки, хотя Люси и не чувствовала, что он хочет задеть её. Скорее, просто дразнит.
— И по какой же такой причине, раз уж ты не спишь, ты не удосужился разбудить меня прежде, чем мы оказались на другом конце страны?
— Ты очень красивая, когда спишь, — хмыкнул он в ответ, с наслаждением наблюдая, как Люси задыхается от возмущения и стыда. Эта реакция стоила того, чтобы не признаться честно, что он просто сам проспал и потом долго не мог прийти в себя из-за нахождения в движущемся транспорте. И подумал про себя, что в общем-то не соврал, ведь Люси правда красивая. И не только когда спит.
— И это тебя оправдывает? — она отвернулась, стараясь скрыть выступивший румянец и немного прийти в себя. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что может так легко общаться с Лаксусом. — И чего ты вообще весь такой спокойный? Что нам теперь делать?
— Расслабься, Люси, — произнёс он, и у заклинательницы остановилось сердце. — Выйдем в Астре, купим билеты до Магнолии и доедем за несколько часов. К вечеру будем в гильдии.
— Ладно, — просто согласилась Люси, разом растеряв все своё негодование и возмущение. Осталось только сладкое осознание: она с ним сейчас и он не собирается исчезать. Он тоже хочет остаться с ней.
— Хей, Люси, — протянул Лаксус и коварно осклабился, тут же возвращая Люси в реальность. — А что ты там ночью пыталась сказать? Ты не договорила.
Это ведь ты, и я тебя так… — передразнил он, наблюдая за тем, что происходит с заклинательницей: в первую секунду она смотрела на него пусто и недоуменно, во вторую секунду она покраснела и вспомнила, в третью — ойкнула и вжалась в стенку позади себя. — Ты меня что, Люси?
— Ничего! — выкрикнула она, и взгляд её беспорядочно забегал. — Я вообще не понимаю, о чём ты! Ты точно что-то перепутал… И вообще! Нам скоро выходить, давай пей свой чай!
Люси отчаянно вцепилась в ближнюю к ней кружку и сделала большой глоток, обожглась, но постаралась не подать вида, и, наблюдая за ней, Лаксус хмыкнул и тоже потянулся за чаем.
***
— Блин, я, конечно, взяла билеты, но выехать мы сможем только через два часа, — ныла Люси, медленным шагом идя рядом с Лаксусом прочь от вокзальной площади Астры.
— Хорошо, — спокойно отозвался Лаксус, и Люси не смогла скрыть раздражения: неужели только она переживает и хочет попасть домой?
— Да что тут хорошего? Я не принимала нормально ванну уже несколько дней, я не спала в удобной кровати и сейчас мне так мерзко, что, клянусь, я не выйду из дома неделю, если только попаду туда!
— Как скажешь, принцесса, — хмыкнул Лаксус. — Придется мне ходить в гильдию за едой.
Люси словно в землю вросла.
— Что, прости?
— Ну, нам же надо будет что-то есть неделю. Или ты планировала голодать? Тебе, вроде, совсем не обязательно худеть, может, только немного, — Лаксус шёл дальше, не обращая ни малейшего внимания на её замешательство. Ей пришлось глубоко вдохнуть и догнать его.
— Ты планируешь все это время пробыть у меня? — то ли с возмущением, то ли с удивлением выкрикнула Люси, запоздало замечая чужие заинтересованные взгляды и делая мысленную заметочку убить его за неуместный комментарий чуть позже.
— Ну, не обязательно. В целом можно остаться у меня, сама решай, как тебе удобно.
— Не-не-не, — заклинательница замахала руками и резко остановилась, в этот раз своей бурной реакцией вынуждая остановиться и громового дракона. Тот смотрел на неё сверху вниз взглядом, лишенным издевки, и Люси поняла: он серьёзен. — Какого хрена, Лаксус?
Он ответил не сразу, выдержав паузу в несколько секунд, и она не была уверена, оттого ли, что растерян, или оттого, что испытывает её терпение. Но Лаксус действительно не сразу нашел, что сказать. В его голове они с Люси сложились в идеальную картинку, и он не задумывался, как можно её описать или донести до заклинательницы. И даже не был уверен, то ли это, что она хотела услышать. И тогда понял: не важно, что она хочет услышать, важно, что он хочет сказать.
Это не сложно — наверняка, это то же самое, что она почти сказала ночью и не рискнула повторить утром. Это не сложно, потому что он давно признал это — просто выбрал бездействие. Оно казалось правильным, потому что исключало возможность ошибки или поражения, а Лаксус Дреяр не умел проигрывать. И вот она стояла перед ним — самая яркая из звёзд на ночном небе — и ждала его ответа. Ответа, который сама же и вручила ему вчера.
— Ну, слушай, — начал он, не разрывая зрительного контакта. — Ты была права во всем, что вчера сказала мне. И в том, что надо идти дальше, тоже. Так что, раз уж мы здесь, — он снова сделал паузу, видя, как возмущение и, вероятно, испуг исчезают из её глаз, уступая место надежде и чему-то мягкому и теплому, с нотками корицы. Это было счастье. — Можем оставить наши сожаления в Астре и пойти вперед.
Люси сжала губы и опустила глаза, стараясь не плакать и пытаясь убедиться, поняла ли его правильно. И, хотя это и было неожиданно, хотя в это сложно было поверить, хотя ребята из гильдии дар речи потеряют, когда узнают, она действительно поняла его правильно. Она смахнула выбившуюся из хвостика прядь волос с лица и зашагала вперед, снова вынуждая Лаксуса последовать её примеру.
— Что ж, тогда лучше остаться у меня дома, мне там комфортнее. Конечно, домовладелица не обрадуется и будет долго на меня орать, но об этом можно будет подумать потом, — задумчиво протянула она. — Не хочешь зайти поесть? Я ничего не ела со вчерашнего дня и просто умираю с голоду.
Лаксус молча кивнул, когда Люси повернулась к нему, и замедлил шаг, чтобы идти рядом. Она на мгновение отвела взгляд, но тут же вернула его, словно не хотела переставать на него смотреть.
— И можно попробовать купить тебе рубашку, — заметила она, и Лаксус засмеялся. Люси в ту же секунду поняла: это действительно лучший звук в мире. — Так, конечно, тоже весьма неплохо, но капельку неприлично.
— И это я слышу от человека, который постоянно ходит на задания с Греем, — отшутился он, и Люси прыснула.
— Его случай совсем безнадёжный, а с тобой ещё не все потеряно, — улыбнулась она.
— Уверена?
Люси ничего не ответила, только шире улыбнулась и взяла его за руку. Лаксус даже удивился этому новому ощущению, оказавшемуся неожиданно до дрожи приятным. Он шёл рядом с ней, не отводя взгляда от её макушки, словно боялся, что Люси может куда-то исчезнуть. Но она не исчезнет. В Астре останется его чувство вины за свою слабость и чужие ошибки, его сожаления и боль. В Астре останутся и его первое признание, которое он почти произнёс, и её первая счастливая улыбка, подаренная ему. Но не она сама — Люси и свою любовь к ней он навсегда заберет с собой.
