***
дверь в однокомнатную квартиру отворяется с мерзким скрипом. брюнет скидывает с себя потертые кроссовки, тихо и жалобно мыча. он еле держится на ногах, но проходит кое-как в спальню. — Федь, солнце, я соскучился так, — Осаму подходит к черноволосому парню, что сидел за небольшим столиком, работая за компьютером. наваливается на него, обвивая плечи руками, что расходятся в треморе. стоило только Дазаю появиться в комнате и обнять Федора, как парень сразу же отрывается от монитора, касаясь обеими руками чужих кистей. — ты снова мешал дозу с алкоголем? — с разочарованием вопрошает Достоевский, слегка поворачивая голову в сторону Осаму. на лице спокойствие, а внутри — одно разочарование в этом парне. хватает одного молчания в ответ, чтобы убедиться в этом. — дурак, — на выдохе, тихо-тихо, себе под нос, бурчит Федя, выключая компьютер и поднимаясь с места, чуть ли не таща на себе Дазая. еще минут семь он борется с тем, чтобы раздеть пьяного парня и уложить на, так и не заправленный диван для двоих. не заметить того, что трясутся у Дазая не только руки, но и дрожит все тело, было сложно. — чтоб ты знал, я.. я ненавижу тебя, Осаму, — нервно накидывая на него одеяло с головой и кривя губы, он уходит на кухню. совершенно другое хотел сказать. на открытом балконе прохладно стоять в домашней одежде, но сигаретный дым внутри немного согревает. и что его так угораздило взять на себя ответственность над Дазаем. что его так угораздило влюбиться в него? Осаму был пьян и обдолбан наркотиками вусмерть. вернулся в общую с Федей квартиру уже поздно ночью, нагло желая получить от него беспрестанную заботу, которой, почему-то, Федор не ленится награждать своего друга. нет, они не пара. да и друзьями-то нельзя назвать их, наверное. познакомились они на вечеринке. разговорились. а потом пьяный Достоевский почему-то захотел позаботиться о, не менее пьяном, и не только пьяным, Дазае, и потащил к себе домой, узнав, что тому еще и жить негде. из квартиры его выперла хозяйка, когда узнала, что парень наркозависим. а Достоевский... ему просто не с кем было поговорить. не было друзей, приятелей и все в этом роде, а Осаму оказался единственным, кто не послал его к чертовой матери. Дазай просто разбит и беспомощен, ему нужна помощь, которую он и пытается оказать, поздно заметив для себя, что увяз в самом парне, наплевав на то, кто он и понимая, что навряд ли что-то выйдет, ведь, он уверен, брюнету осталось не много. Осаму тихо выдыхает, поджимая губы и стягивает теплое одеяло с головы, смотря в дверной проход. собравшись с силами, поднимается с дивана, кутаясь в все том же одеяле и, не думая, идет к Федору, точно зная, что тот курит. идет бесшумно, но старые и скрипучие доски в полах все портят, правда, было плевать. подходит и обнимает сзади, накрывая одеялом и Достоевского, прижимаясь к нему ближе. сигарету отбирает, стреляя ее за балкон, куда-то на улицу. все внутри сжимается до боли от того, как он телом чувствует сильную дрожь Дазая. черноволосый выдыхает, поворачиваясь лицом к лицу. — не оставлю я тебя. пойдем, — и без слов уже понимая, о чем хочет спросить Дазай, отвечает Федор, уводя в комнату его обратно. выключает настольную лампу и раздевается сам, ложась рядом. — я хочу помочь тебе, Дазай. пока не поздно, прошу, — не противясь тому, как парень крепко обнимает его и прижимается к груди, свернувшись словно котенок, негромко произносит Федор, обнимая того в ответ, поглаживая по спине, которую размеренно обдает дрожью, как и все его тело. — не-а. поздно было уже тогда, когда мы познакомились. а сейчас уже слишком поздно. ты ничего не сделаешь с этим, — прижимаясь к теплому парню ближе, глухо отвечает ему Дазай. — нет, еще не поздно, Дазай, ну послушай ты меня хоть раз, — сжимая руку в кулак на его спине, с мольбой просит Достоевский. но его попросту перебивают. — поздно, — твердо повторяет парень. — ты полный дурак, раз влюбился в наркомана. — так ты знаешь... — еще тише произносит Федя. очень удивлен. сердце от этих слов забилось быстрее. — если я наркоман, это не значит, что я идиот. это сложно не заметить. ты не сможешь ничего сделать, я все равно уже скоро сдохну. а ты будешь мучаться потом, потому что виноват в этом сам, — выпаливает парень, не хотя думать о том, как эти слова могут больно уколоть Федора. но ведь он говорит правду. он говорит так, как и есть. сам Дазай не пытался найти спасение в Достоевском, не пытался найти замену Чуе. в тот день Осаму был обдолбан напрочь. разве он мог сопротивляться тому, что его новый знакомый решил потащить в свою квартиру, после, вовсе сказав, что он может жить здесь. больше и негде. не уходит, потому что некуда, потому что знает, что здесь его ждут и что он может нагло поплакаться. ему нет дела до того, что его любят, нет дела до того, что кто-то его ненавидит, что кому-то он омерзителен. а все это потому, что он уже наполовину мертв. он в одном шаге от большой пропасти, из которой больше не выбраться, где будет только темнота и, Дазай надеется, Накахара. большего он и не желает. Федор замолк. пятиминутная и непрерываемая тишина проходила в раздумиях парня. разве он виноват в том, что он может чувствовать? что он мог вообще совершить против своих же чувств? а может и виноват. и, скорее всего, Дазай прав. и за это колит совесть, вина и обида. — ты подонок, Осаму, — шепчет Достоевский. — что-то в самом начале мне еще подсказывало, что ни кем другим ты и не являешься, но, чтобы ты понял, то влюбился я именно в такого тебя, — не обращая внимания на эту перепалку, на обидные слова Дазая, парень все равно продолжает его обнимать, все равно продолжает растирать ладонью спину, утыкаться носом в его макушку головы и просто лежать рядом. потому что брюнет прав. хоть никто и не выбирает свои чувства, но Федор мог исправить ситуацию. это было бы грубо, но он мог бы послать парня далеко и надолго, но не сделал этого, не стал. он продолжил находиться рядом с ним и тонуть в нем. и сейчас стало как никогда страшно, что, точно в скором времени, он его больше не увидит. они оба понимают, что остался даже не месяц и не половина. но никто из них не знал, что этот день наступит уже завтра. Осаму свалил из квартиры еще раньше, чем Федя проснулся. свалил за очередной покупкой наркотиков, а потом, собирался пойти прогуляться в свое излюбленное место. заброшенный маленький пляж, где никогда и никого не бывает. помнится, там они еще бывали с Федором, курили после каждой небольшой тусовки, наслаждаясь шумом ветра и моря. прошли ровно сутки с того времени, как Дазай не появлялся в квартире и ничего не писал. это настораживало, потому что тот появлялся дома в любом случае, добирался до него в любом состоянии. так и не дозвонившись, он быстро переоделся и вышел из квартиры, обхаживая все места, где мог бы находиться Дазай. ни одного его знакомого он не знал, понятия не имел, у кого он может спросить о местонахождении парня. одна лишь грустная усмешка пролетает, когда он все же находит его. — еще какой подонок... — бурчит он себе под нос. достает телефон из кармана, набирая быстро номер. женский голос отзывается сразу же. — здесь труп на набережной, — усаживаясь на холодный песок рядом с Осаму и облокачиваясь спиной о большие камни, слишком спокойно выдает он. слишком спокойно для того, кто влюблен в этого человека. в человека, который уже мертв. через двадцать минут раздается звук сирены скорой помощи и подъезжающей к пляжу машины. через десять минут Дазая увозят. Достоевский и не знает, как объяснить свое спокойствие после того, как он понял, что Дазай мертв. наверное, кроме пустоты, здесь ничего и не подойдет. и это очень страшное спокойствие длилось на протяжении четырех недель.***
— поверил бы ты, что даже спустя пять лет я все еще люблю тебя, Осаму? — усаживаясь на покрытую камнем землю, напротив невысокого надгробия, где аккуратно выгравированы печатные буквы: Осаму Дазай. 19.06.2000 — 27.09.2022. — уже пять лет как прошло с того дня, а мне все еще непривычно без тебя. места себе не нахожу, Дазай, — поджимая ноги к своей груди и укладывая на них подбородок, негромко говорит Достоевский, не отрывая взгляда от даты смерти. — кстати, прихожу к тебе каждый год, а так и не говорил о том, что давно уже съехал с той квартиры, где мы жили. там стало так пусто и холодно. а еще, мне твой голос там всегда мерещился, от чего меня и переезд не спас. — говорит он ровно, размеренно, меняя положение головы и ложась уже щекой на свои колени. — представляешь, мне каждый вечер казалось, как ты возвращаешься домой и обнимаешь меня сзади, называя солнцем. я думал, что с ума уже сойду от этих видений. они все еще есть, кстати, но уже редко. наверное, потому, что я квартиру сменил. я больше не был в силах там находиться, извини, — вздыхает парень, и, только сейчас, моргнув, ощущает, как по щеке скатилась горячая слеза. молчание сильно затянулось. — странно, но я все еще не забываю черты твоего лица. но почему-то я уже совсем не могу представить тебя с теми ужасными синяками под глазами и твоей худобой. вижу всегда тебя здоровым и очень красивым, счастливым. мне стыдно за то, что это только мои фантазии, наверное, это эгоистично, что я вижу тебя так, как хочу этого я, а не так, каким ты был на самом деле, — поджимая губы, Федя ощущает, как слезы текут безостановочно и все лицо уже мокрое. шмыгает носом, облизываясь. — хочу еще хотя бы раз услышать то, как ты часто меня называл. "солнце", — произносит он, тепло улыбаясь и вспоминая картинки. — ты всегда приходил не в трезвом состоянии, всегда меня так тепло и нежно обнимал, а мне все хотелось наплевать на границы и поцеловать тебя, чего я так и не смог сделать, — разочарованно произносит Достоевский, вновь создавая тишину. еще минут тридцать и он поднимается с места, касаясь рукой надгробия. — я сильно засиделся, Дазай. и сильно скучаю по тебе. что ж, надеюсь, у тебя получилось встретиться там с Чуей снова... — эти слова были последними. в следующий раз он здесь появится уже через год. через год, может, и поменяется наконец в его жизни что-то, что он сможет рассказать Дазаю, а пока все стоит на месте. все там же работает, все также одинок и все точно так же любит брюнета.