Мальчишник (не в Вегасе)

Противореча речам священников, хулящих и поучающих паству на воскресных мессах, а по будням, при особой неудачливости и заевшей ручке, ещё и через радиовещатель, мир нового, двадцатого века со всеми его будущими праведниками, вечными странниками чистилища и нынешними грешниками, сам изо всех сил каждым шагом и изобретением пробивал дорогу для развития нового, скрытого от последствий криминала. Криминала в отглаженных костюмах. Криминала, перед которым снимали шляпы, и которому посвящали статьи. Впрочем, если без последнего Мичи бы и обошёлся, то вот новенький костюм ему бы не помешал. Конечно, падение в лужу - не худшее из того, что с ним происходило, но Мичи не был уверен ни в своей способности привести костюм в божеский вид к завтрашнему утру, ни в том, что захвативший голову хмель позволит ему подняться до тех пор, пока натанцевавшиеся, хмельные от счастья и смеха, делящие зонты и шутки люди не станут выходить из клуба, и кто-то из занявшей весь переулок компании не споткнётся об его пьяную тушу. Пребывая, что очевидно, в опьянении, и вместе с тем, что по его виду было менее очевидно, раздумьях, Мичи не услышал как шины новенького Студбеккера прекратили своё мягкое шуршание у извилистого переулка одного из тех самых маленьких городков за которые благочестивая Америка молилась недостаточно усердно, а следовательно, не все её блага, и уж явно не во всей своей мощи, добрались до него своими цепкими пальцами, готовыми по камушку перебрать всё, что мешает залить полноводные бетонные реки, чтобы по ним бесшумными тенями четвёртого и седьмого круга ездили форды, кадиллаки и дюзенберги. Никакого цокота копыт и шума гравия. Только аккуратный хлопок двери, неспешная, но уверенная поступь, незамеченная нашим забулдыгой, протянутая второму пассажиру ладонь, и стук каблуков, ставший гораздо более отчётливым, стоило им лишь перейти на всё ещё влажную брусчатку. В неверном звёздном свете две фигуры с лёгкостью сливались в одну цельную тень, настолько неестественно близко находились их обладатели. И, честно? Мичи не был уверен, не напился ли он до той степени, в которой к нему заявились бы выдуманные друзья, язвительные и насмехающиеся, как сама жизнь. – Смотри, Коко, там лужа, ты вступишь в неё и растаешь, давай в машину, не хочу снимать шляпу и говорить, что тебя убила извилистая улочка маленького городка. – Мой дорогой, ты больше похож на летучую обезьяну, чем на маленькую девочку из Канзаса, так что я буду в полной безопасности, особенно, если ты предложишь мне локоть. – Только не говори, что ты оставил коммандера ради романтической прогулки под звёздами, кому скажу… – хриплые смешки были прерваны лёгким, даже на слух, хлопком по ткани. – ...тебе никто не поверит, лучше скажи что сейчас слышишь. – Свинг? – А ещё? – Твою попытку соскочить с темы? В ответ на это предположение, едва пробившаяся за кирпичные стены музыка была грубо заглушена отчётливым, частым стуком и новом витком хриплого смеха, последовавшим за первым же агрессивным звуком. – Хватит убирать свою ногу, стой и не двигайся! – Чтобы ты мне её отдавил? – Чтобы я перестал портить каблук! В какой-то момент, Мичи весьма эгоистично захотел, чтобы хохочущий голос выполнил указание сварливого, ведь тот с каждой проваленной попыткой наступить на чужую ногу, будто давал пьяной голове Мичи пощёчину за пощёчиной. Впрочем, громкий стук и хохот сменились шорохом ткани и постепенно стихающим возмущённым шипением, после чего на некоторое время музыка вновь захватила всё звуковое пространство. – Так и зачем ты выгнал нас на улицу? Только не говори, что хотел побить копытцем. – В каком-то из смыслов, знаешь, можно и так сказать, но это зависит уже исключительно от тебя, – отшипев своё, сварливый голос сбился с дыхания и даже немного смягчился. – Нет, слушай, итальянская кожа, ручная работа, лично подобранная высота каблука и материал набойки, но чего ради, если на танцах в большом яблоке я… Нет, даже не думай смеяться, это вообще-то важно, если я не вижу, как я танцую, я хочу это хотя бы слышать, а тут каменная брусчатка, понимаешь, камень, а не дерево нижнего Манхэттена, нет, слушай, прекрати смеяться! Хриплый смех, последовавший за новым хлопком по ткани, как и стук каблуков, возобновился, удаляясь от облюбованной Мичем лужи, в подозрительно похожем на ритм музыке темпе шагов. Кажется, в том же темпе, в котором Хина хотела станцевать с ним, в тот самый вечер, когда… Свернувшись калачиком, Мич тихо заскулил, не слыша уже ни голосов, ни ставшей на несколько мгновений громче музыки.