мы ловим ночь

Дорогой мой юноша,

Я надену платье для тебя

Самое порочное.

Если хочешь,

Прочитаешь между строчек.

Только не обманывай,

Будто знаешь способ не петлять.

Мы дивные и пьяные,

И не нужны такси —

Мы ловим ночь.

— Ты сама это придумала? — спрашивает Малиновский с подобием уважения в глазах. Катя робко кивает, и уважение в глазах напротив закрепляется. Она знает, что, вероятнее всего, поступает плохо. Андрей Палыч сам виноват, если мало того, что изменяет собственной невесте, так ещё и совершенно не умеет заметать следы. Никто Пушкарёву не заставлял сочинять сказку про «Техноколор» и с таким диким, почти что животным рвением защищать своего шефа. Да, он это оценит. Да, будет признателен. Но враньё Кире вовсе не входит в круг Катиных обязанностей. Зачем она полезла? Настолько ли ей нужно чужое одобрение? Благодарность Андрея, уважение Малиновского… Благодарность и уважение за, очевидно, не самый лучший поступок в её жизни. Как будто она, будучи отличницей, спортсменкой и комсомолкой, впервые пошла прогуляться с компанией местных гопников и, поддавшись уговорам, выпила свою первую стопку водки под всеобщее улюлюканье. «Могёшь, Пушкарёва!» — сказал бы кто-нибудь из них. Вот такое это чувство. — Да нет, ты молодчина, — говорит ей Малиновский почти что с теплом. Удовлетворения, какое испытывает человек, когда поступает в своём же понимании правильно, она не чувствует, но и поступить по-другому не может. *** Создание бизнес-плана на базе Катиного отчёта о состоянии фирмы, который Клочкова без зазрения совести стырила, Жданов совершенно логично поручает Виктории. Именно в этот момент Катя понимает, что делать всё придётся самой. Вечером, когда Пушкарёва собирается домой и видит, как Малиновский с Клочковой сладко милуются возле лифтов, она ещё больше убеждается в своей правоте. Что ж, всё правильно. Кто-то работает, а кто-то пользуется плодами трудов. Совершенно удивительно, насколько Роман Дмитрич в своём желании заполучить очередную красотку не помнит о том, что подставляет лучшего друга. Он мог бы помочь Вике с составлением плана, но что-то Кате подсказывает, что брачные игры у лифтов вряд ли закончатся активной трудовой деятельностью посреди ночи. Трудовая деятельность — у Кати и её друга, такого же неудачника, Зорькина. Утром Катя приходит вовремя, а Малиновский с Викой — нисколько не удивительно — задерживаются. Пушкарёва, вообще-то, терпеть не может легкомысленных людей. И, тем не менее, отдавая взмыленному от волнения Андрею Палычу папку с бизнес-планом, говорит: — Мы делали его втроём. С Клочковой и Романом Дмитричем. Андрей не верит ни единому её слову; он и про отчёт всё знал. — Да ну? — ехидно спрашивает он. — Где ж тогда остальные творцы? Так перетрудились, что не смогли проснуться вовремя? — Не знаю, — вполне искренне отвечает Катя. — Мы переписывались по электронной почте. Просто им нужен был взгляд экономиста, ну, сами понимаете… — Я всё прекрасно понимаю, Катя, — рявкает Андрей. — Не знаю только, зачем вы врёте и выгораживаете тех, кто этого недостоин. Хотя — это ваше дело. Мне главное результат. План есть, спасибо и на этом. Дальше Катя начинает разъяснять шефу ошибки в предыдущих расчётах. По солидно опоздавшим и растрёпанным Малиновскому и Клочковой, ввалившимся в кабинет президента, сразу становится понятно, что они не то что не в курсе деталей бизнес-плана — даже два на два правильно помножить не смогут. Им явно было не до того. Малиновский, похожий на томного мартовского кота, точно не стоит того, чтобы его выгораживать. И, тем не менее, Катя это делает. Она не знает причин. Просто делает. Катина ложь так глупа и очевидна, что Жданов, взглянув на парочку голубков, не выдерживает и хихикает — вероятно, представляет, как они могли трудиться над расчётом прибыли за будущий год в одной постели. Он хлопает слегка встревоженного Малиновского по плечу и снисходительно говорит: — Так и быть, сегодня я вас не убью. — И кивает на Пушкарёву: — Спасибо за это скажи моей помощнице. — А что происходит? — спрашивает Малиновский, когда Жданов уходит в конференц-зал, а Вика по его поручению отправляется делать кофе. Катя спешно пихает ему чёртов бизнес-план. — Изучите, пожалуйста, — говорит она. — Мы его вроде как вместе делали. — В смысле, вместе? — Я сказала… — Пушкарёва неожиданно начинает смущаться, хотя только что нагло врала Андрею с невозмутимым лицом. — Ну что мы всё это втроём… Вика должна была сделать, но вы же с ней уехали, а я п-подумала, что… Перестраховаться надо… Но вылезать на передний план я тоже не хотела! Вот… Читайте, Роман Дмитрич. После этой сумбурной тирады Катя пулей вылетает из кабинета, чувствуя, как щёки предательски заливает горячая краска. Там, где-то за её спиной, остаётся ничего не понимающий взгляд зелёных глаз. *** Следующая Катина сделка с совестью происходит через неделю. Неделя — максимальный срок для любой истории любви Романа Дмитрича, грандиозной и не очень. Вика Клочкова терроризирует Малиновского с такой навязчивой и вовсе не милой активностью, что Пушкарёва сомневается, правильным ли решением было называть всемирно известные танки «катюшами». «Викулями» было бы правильнее — такая задавит кого хочешь. Катя прекрасно знает: каждый человек сам моделирует свою жизнь. В том, что девушки вешаются на Романа пачками, тот тоже виноват сам. Он вовсе и не против — просто иногда появляются такие издержки производства, как Виктория. Но мальчик Малиновский не глупый; сам знает, как с этим быть и что делать. Отделаться от навязчивой поклонницы для него точно не составит никакого труда. Почему-то Катя всё равно не может остаться в стороне, чувствуя себя в каждой бочке затычкой. Когда в конце очередного рабочего дня Вика вновь берёт Романа в оборот и настойчиво просит подвезти до дома, Пушкарёва мгновенно оказывается в эпицентре горячей точки. Только Вика не Кира — она может и не постесняться вцепиться Кате в волосы. Ну и ладно. — Роман Дмитрич, — тихо и занудно говорит Пушкарёва. — Роман Дмитрич. Вы забыли, что перенесли встречу с Полянским на сегодня? — А с каких это пор у Романа Дмитрича сменилась секретарша? — интересуется Виктория так приторно, что у Кати начинают болеть зубы. — Или ты теперь работаешь на две ставки? — Андрей Палыч, — невозмутимо поясняет Катя, смотря на Малиновского. — Просил передать. Чтоб вы не забыли. — Точно, — не теряясь, кивает Роман. — Совсем забыл, Катюш. Спасибо. В этот раз удивление в его взгляде сильнее. К удивлению примешивается благодарность — ведь теперь Катя помогла не его лучшему другу, а ему самому. В уголках его губ теснится едва заметная улыбка. Улыбка сообщника, пусть и невольного. Катя думает, что совесть можно отправить на тихий час. В конце концов, Вика — не Ромина невеста; он ей совершенно ничего не должен. Поэтому, когда Клочкова, обиженно хмыкнув, уходит, она тоже позволяет себе слегка (лишь слегка) улыбнуться. *** — Катерина, у вас часом не комплекс спасателя? — коварно интересуется Малиновский вечером следующего дня. Она только что вышла из Башни-2000 и остановилась в раздумьях, чтобы подышать осенней пылью. Автобус или метро? Метро или автобус? Выбор невелик. Голос Романа Дмитрича внезапно звучит из-за спины, и первые пару секунд Катя вообще сомневается, что тот обратился именно к ней. — А что, должен быть? — через какое-то время спрашивает она. Малиновский выходит из-за спины и становится перед ней. Благодарности в нём уже нет и в помине; есть интерес. — Ну, вы делаете те вещи, которые вовсе не обязаны делать, — поясняет он. — И если бы вы их не делали, хуже бы вам от этого не стало. Никто бы вас не упрекнул и, тем более, не уволил. — Может, я жду прибавку к зарплате? — интересуется Катя, чувствуя странный прилив веселья. — Вы же знаете, что это не в моей власти, — пожимает плечами Малиновский. — Хотя я могу шепнуть Палычу, пусть подумает об этом. — Значит, всё было не зря. — В таком случае — я обязательно шепну. Не люблю быть должным. — Я у вас ничего и не просила, — искренне говорит Катя. — И всё равно. Спасибо, Катенька, очень выручили вчера. И не только вчера. Рома приветливо машет ей рукой на прощание и быстро скрывается в своей машине. Подвезти не предлагает. Это предсказуемо — стоит разок увидеть, как Катя выглядит, чтобы понять, что ей не светит. Она и не ждёт. Скорее всего. *** Зарплату Кате в самом деле повышают. В полтора раза. Андрей Палыч заявляет о Катиной пользе так авторитетно, что девушка, которая и так никогда не сомневалась в своих умственных способностях, не выдерживает и краснеет. Жданов, несмотря на полную зацикленность на себе, умеет одаривать других людей массой вещей — искренними комплиментами, дружеским расположением, чувством настоящего счастья. Он сам — полностью настоящий, и в радости, и в печали. И если уж он допустил тебя в круг близких людей, то в этом круге — с обеих сторон будешь схвачена намертво. С одной стороны запястье нервно и неприязненно сжимает Кира; она с трудом переносит сближение Жданова с кем-то, и косится на Катю с арктическим холодом во взгляде. С другой стороны — гораздо более светлой и приятной — её кисти аккуратно касается Малиновский. Так аккуратно и невесомо его присутствие, что, несмотря на всю красивость, настоящесть и благодарность Жданова, в которого можно было бы влюбиться, совершенно потеряв рассудок, Катя смотрит на Романа, стоящего позади своего друга, и не может оторвать от него взгляда. Тот улыбается ей лукаво, будто бы с намёком: да, я поучаствовал в приятном процессе повышения вашего оклада, Катенька. Такой уж я — люблю участвовать во всём приятном. Катя не знает, что такое любовь. У неё нет опыта. Но ей кажется, что любовь точно не должна произрастать из благодарности. Она либо появляется, либо не появляется. И всё. Вечером Малиновский заходит к Кате в каморку. — Хотел бы я сказать, что это моих рук дело, — говорит он. — Но удивительно, Палыч сам собирался поднять вам зарплату. Даже без моих напоминаний. — И всё равно, — спокойно улыбается Катя, не отрываясь от документов. — Спасибо за то, что собирались. — Думаю, после такого Андрей никогда вас не уволит, — продолжает рассуждать Роман. — Кого угодно, но только не вас. Катя отрывается от бумаг и, несмотря на то, что клялась себе этого не делать, смотрит на Романа Дмитрича долгим, откровенно изучающим взглядом. Впитывает в себя каждую деталь — потому что до этого смотрела только по производственной необходимости, урывками, украдкой. Ровно столько, чтобы никто ничего не смог заподозрить. Сегодня у неё не получается. — А вы? — Что я? — Вы, Роман Дмитрич? Если бы были президентом, тоже бы никогда меня не уволили? — Осмелюсь спросить, Катенька, — усмехается Малиновский, — при чём здесь моё гипотетическое президентство? Наслаждайтесь тем, что есть. Лучшего начальника, чем Палыч, не придумать. — Он собирается выйти вон, но в самый последний момент задерживается на пороге, чтобы сказать: — Особенно для вас. — Что вы имеете в виду? — чувствует Катя неладное. Рома тоже впервые смотрит на неё пристально, отбросив мимолётное дружелюбие, которым он способен одарить любого прохожего. Он не отводит взгляд и не делает вид, что Катя в здании «Зималетто» — явление случайное, и он вообще не при делах. — Жданов так ценит ваш ум, Катя, что ему совершенно наплевать на вашу внешность. Только под его крылом вы можете выглядеть как хотите. Это большая роскошь, кстати. А если бы вашим шефом был я — я бы либо давно уже вас выгнал, либо, ну, не знаю, отправил бы переодеваться. Пушкарёва в считанные секунды бледнеет и тяжело сглатывает. — Спасибо за честность, Роман Дмитрич. — Не за что, — беспечно отвечает Малиновский. Перед тем, как выйти из каморки, он кидает на неё ещё один долгий и серьёзный взгляд, чтобы, вероятнее всего, во все остальные разы снова быть придурковатым, беззаботным и безучастным шутом. *** Катя не может врать себе, что ей совсем не больно. Самоуважение у неё всё-таки есть. Поэтому в один миг она решает вырвать Малиновского из мыслей, из сердца и из своего дневника. С дневником легче всего — бумага вырывается легко. С остальным на порядок сложнее, но Катя настроена оптимистично; она в себя верит, как верит Кира в то, что однажды всё-таки выйдет замуж за Андрея. Она больше не выходит к Жданову, когда в его кабинете сидит Роман. Не поглаживает Андрея успокаивающе по плечу, когда тот начинает кричать на друга. (Кричать Жданов любит много на что — на тупых людей, на московские пробки, на несвоевременный рассвет и на отсутствие бутылки виски на рабочем столе одновременно.) Катя больше не объясняет Роману какие-то совершенно очевидные детали чего бы то ни было. Её холод, как и всякий карточный домик, рушится, когда Малиновский подлавливает её прямо у бара. Говорит одновременно сердито и задушевно: — Нет, ну я думал, что вы умная женщина! А вы, как и все, решили обидеться на правду. Игнорируете меня, да? — Правда тоже бывает разной, — мямлит Катя. — Всё зависит от подачи. Нет, не игнорирую. — Неприятные вещи не нуждаются в словесной огранке, — качает головой Рома, и глаза у него весёлые-весёлые. — От этого они не станут менее неприятными. Но знаете что? И да, всё же игнорируете. — Ч-что? Да не игнорирую я!.. Рома берёт Катю за руку, и у той совершенно нет сил (да и желания) сопротивляться. — Я так вам и не отдал долг. С зарплатой можно не считать, потому что Жданов сам додумался, так что я вам всё ещё обязан. Если помните, я не люблю быть должным. — И как будете отдавать? — слабо фыркает Пушкарёва. — Пойдём к Милко. От слова «Милко» Катя впадает в благоговейный ступор и намертво врастает в пол. — Зачем к Милко? — Он поможет подобрать вам нормальный наряд. — Не надо! — Надо, Катя, надо. — Он не будет этого делать! — Заставим. — Он… он в истерику впадёт! — Как впадёт, так и выпадет. Наш маэстро такой — он впадает и выпадает по десять раз на дню. Окончательно закрепиться в полу не получается; Рома настойчиво тащит Катю в мастерскую. Он идёт впереди и держит её за руку. Катя не видит лица Малиновского, и, может, именно поэтому он говорит следующие вещи: — Всего лишь один наряд, Кать. Всё остальное у вас есть. И лицо, и фигура. И вообще — я наговорил вам гадостей, потому что слишком странно чувствовал себя от того, как вы ко мне расположены. — Я же мымра, — припоминает Катя, старательно игнорируя последнюю часть реплики. — Ничего же уже не поделать! — Первое впечатление иногда мешает трезвому взгляду. Но у меня было время, чтобы взглянуть на вас трезво. После этих слов Катя перестаёт сопротивляться. В сделках с совестью глупое сердце — самый верный помощник. Милко, будто бы назло, не желая оправдывать ничьих ожиданий, в истерику не впадает. Он долго и мрачно смотрит на Катю. Затем, с сомнением в адекватности, на Малиновского. — Не уйдёшь, пока не выберу, да? Рома активно кивает. Милко решает отомстить. Придирчиво осмотрев Катю со всех сторон, он достаёт из вороха одежды чёрное прозрачное платье в пол с вертикальными полосками из пайеток. Пайетки, впрочем, не спасают. Катя всё равно чувствует себя голой; её нижнее бельё бесстыдно просвечивает. Слава богу, что сегодня оно тоже чёрное. — А есть что-нибудь… поскромнее? — спрашивает она. Малиновский не спрашивает ничего. Он просто неотрывно смотрит на Катю. Так, что на коже остаются мини-ожоги. Конечно! Стоило раздеться, чтобы он, наконец, её разглядел. — Ты вообще молчи, — отмахивается от неё, как от назойливой мухи, Милко, а затем потирает ладони. — Нет, всё-таки гений! Я — гений! Из Квазимоды — в Эсмеральду, это только Милко так может. — Затем он смотрит на Катино лицо, и его энтузиазм немного стихает: — То есть почти в Эсмеральду. Надо что-то с лицом сделать, с причёской. С таким платьем нельзя носить лицо зануды-финансиста! — Остальное я сделаю сам, — перехватывает инициативу Роман, наконец, отмерев. — Спасибо, Милко! — Вновь схватив Катю за руку, он доверительно наклоняется к маэстро: — Даже и не думал, что ты так быстро поможешь. Бури? — С Рональдом поссорился, — неохотно поясняет Милко. — Пытаюсь углубиться в женскую сексуальность. — Дружище, тебе это вряд ли поможет, — похлопывает его по плечу Роман. — Мой тебе совет — поехать отрываться в «Голубой огонёк», а уж рыбок мы с Андреем всегда возьмём на себя. — Милко мрачно усмехается. — Но спасибо ещё раз. Отчаяние творит чудеса! Судя по всему, чудо реально произошло. Вся жизнь мытарств, чтобы потом тебя за один вечер почти что раздели и остались довольны. Что ж, Катя теперь будет знать. Роман, получив обзор на Катино тело, теперь как будто может читать и Катины мысли. Он усаживает её перед большим зеркалом с подсветкой и говорит: — Нет, само по себе оголившееся тело не интересно. И не надо, не надо смотреть на меня, как на извращенца. Интересно не то, что открыто, а то, что хочется открыть. Лёгкий намёк. — Лёгкий?!.. — снова возмущается Катя. — Ну вы же не в одном нижнем белье, — логично рассуждает Малиновский. — Вы в таком наряде, что хочется побыстрее до нижнего белья добраться, а это совсем другое. Пушкарёва смотрит на еле сдерживающего смех Романа и хмурится. Самое страшное, что она не знает — очередная это сделка с совестью или ей всё это в самом деле нравится. Этот мужчина заставляет её совершать нетипичные для себя вещи, и ему это совершенно ничего не стоит. Ну как так? Зачем? Почему? Почему она сидит в тряпке, которую сорви — ничего не изменится, и чувствует себя хорошо, хотя не должна? Она должна стыдливо прикрыться, зарядить Роману пощёчину и бежать жаловаться Жданову, который всегда её защитит, на хамское поведение персонала. Но Катя не хочет защищаться. Ни от Романа, ни от себя. — Вы оказали услугу в своём духе, — говорит она в итоге обречённо. — В духе Романа Малиновского. Малиновский продолжает искристо, лучезарно улыбаться и распутывает Катин туго затянутый пучок. Он осторожно перебирает её запутанную шевелюру в своих тёплых, магических руках, и Катя испытывает странную гордость. Внутри как будто лопаются пузырьки шампанского, хоть она и не пила. Сотни женщин могут похвастаться Малиновским в качестве трофея в своей постели, но скольким из них он так же интимно и нежно расчёсывал волосы? В эту минуту Катя думает, что получила от жизни всё, что могла. Дальше кино можно не смотреть — лучше всё равно уже не будет. *** Как вскоре выяснилось, будет. — Целоваться — не обязательно, — отклоняется от Малиновского Пушкарёва, когда они сидят в машине. — Вы и так меня достаточно отблагодарили. Малиновский любезно соизволил подвезти её до дома. В таком виде и на автобусе, рассудил он, — совершенное безобразие. Украдут, присвоят, завладеют. Нет, такое допустить нельзя. Завладеть мы и сами можем. Катя вроде как изменилась, но вроде как и нет. Она выглядит элегантно и впервые в жизни стильно, но ей же не делали пластическую операцию. Невозможно, чтобы мужчина лез целоваться только из-за удачно подобранного платья. Варианта два: либо Малиновский и в самом деле разглядел её раньше, либо он всё ещё чувствует себя должным. Кате настолько сложно поверить в первое, что она с готовностью хватается за второй вариант. Хотя больше всего на свете ей хочется ответить на призыв, и тогда она, наверное, вообще умрёт от переизбытка впечатлений и переполненности любовью. — Пушкарёва, ты дурочка, — резко переходит на «ты» Роман. — Серьёзно думаешь, что я когда-то занимался сексом из благодарности? Хуже вещь не придумаешь! Если поймёшь, что я начал дарить себя женщинам из чувства долга — лучше сразу пристрели меня. Доверяю тебе эту почётную миссию. — Спасибо, — отпустив себя, Катя тихо хихикает. — Очень почётно. Перед тем, как её поцеловать, Малиновский говорит: — Вопрос с благодарностями закрыт. Всё, что будет после — только по доброй воле. — Просто потому, что хочется? — Просто потому, что хочется. …Всё происходит в Катиной квартире. Наверное, это, в самом деле, судьба. Родители именно в эту пятницу решили уехать на дачу к друзьям, пока осень не стала совсем слякотной. Обычно, если они куда-то ехали, то обязательно дожидались Катю, чтобы забрать её с собой, но в этот раз папа обещал другу починить крышу — пришлось выдвигаться пораньше. Друг папы, дядя Кирилл — лучший человек на свете, думает Катя, переступая порог родного дома. Спасибо ему огромное! Платье, дорогущая дизайнерская работа, остаётся валяться где-то в прихожей. Милко бы не простил; а, может, он и понял бы, кто знает? Торопливые поцелуи обжигают кожу, Катя чувствует себя маленькой-маленькой и целым миром одновременно. То ли Малиновский настолько умелый, то ли чувства, затапливающего с ног до головы, достаточно, чтобы умирать от каждого прикосновения. Хотя «умирать» — слишком пафосно. Наоборот, хочется жить, как никогда. В общем, словами этого не передать. Это вряд ли можно назвать сделкой с совестью. Какие могут быть сделки с совестью, когда она просто счастлива? Всё, что она делала до этого — она хотела сделать сама. …Когда они лежат на расправленном диване, усталые и измождённые, Катя, собрав крохотные, как крылья птички колибри, остатки воли в кулак, говорит: — Может, уйдёшь, пока не уснул? — Зачем? — искренне удивляется Роман. — Чтобы потом не ходить на цыпочках, — поясняет ему, как нерадивому школьнику, Катя, постукивая пальцем по Роминому виску. — В страхе, что я проснусь и потребую не уходить. Это будет очень смешно. Давай-ка сразу. Домой, в тёплую постельку. Да и я, — раскидывает она ноги и зевает, — привыкла к пространству. Рома выглядит настолько удивлённым, что Кате в самом деле хочется смеяться. Но лучше сделать всё сразу, чем лежать и слушать, как он торопится уйти. Нет, на такое Катю точно не хватит. Когда Малиновский готов закрыть за собой дверь, Катя ласково говорит: — А за помощь — спасибо. — Завёрнутая в простыню, она поднимает скомканное платье с пола: — Будет занимать почётное место в моём шкафу. Рома, смеясь, посылает ей в ответ воздушный поцелуй. — Это стоило того, — отвечает он. Катя возвращается на диван до странного счастливая. Ей не так уж и важно, что там впереди — воспоминания у неё отнять точно никто не сможет. *** — Малина, спасибо тебе, конечно, что взялся за Катино преображение, — говорит Жданов, задумчиво поглаживая подбородок. — Но мне в твоём внезапном альтруизме видится какой-то подвох. — Никаких подвохов, Жданчик, — весело отвечает Роман, как обычно развалившись в кресле. — Признаюсь, мне нравится чувствовать себя творцом. — А, — понимающе кивает Андрей. — Я его слепила из того что было, а потом что было, то и… кхм? Извини, не могу использовать слово «любить» рядом с тобой. — Нет, дорогой. Ты путаешь причинно-следственные связи. — Какие умные выражения! От Кати нахватался? — Да я и сам, — смеётся Малиновский, — не промах. Что, разве плоха наша Катька, а? Понял я всё гораздо раньше, чем начал, как ты говоришь, лепить. А иначе и смысла бы не было. — Но признайся, — заговорщическим тоном говорит Жданов, — признайся, что тебе нравится пожинать плоды своих трудов. — И что в этом плохого? Никто не против, — пожимает плечами Роман и внезапно становится серьёзным. — Знаешь, всегда легко смеяться над тем, кто не имеет к тебе никакого отношения. А когда человек вступается за тебя по любому поводу — смеяться не получается. Катя столько раз мне помогала, что я решил сделать то, что в моих силах. — Но ты же сам говорил, — подлавливает его Андрей, — что из благодарности ни за что, никогда… — А это и не благодарность, — обрывает друга Малиновский. — Благодарность — это когда просто помог в ответ и пошёл дальше. А я пока что дальше не собираюсь. — Куда ж ты, дорогой, собираешься? — с сарказмом спрашивает Андрей. — Известно куда. Роман подрывается с места и идёт в очень хорошо известном ему в последнее время направлении — в направлении Катиной каморки. Он распахивает дверь и жизнерадостно спрашивает: — Катенька, а пойдёмте куда-нибудь сегодня вечером? Катя с полным непониманием смотрит на свои новенькие наручные часы, словно они ей подскажут, в какой именно раз Малиновский зовёт её на свидание. Затем, с ещё большим непониманием, смотрит на самого Рому. — Вы это мне? — уточняет она, поправляя светлый локон волос за ушко. — Вы видите здесь других Катенек? Вместе с другим имиджем приходит и другое поведение. Проявляется осторожная смелость — и это нравится Роману даже больше, чем Катины новые брюки. Пушкарёва говорит с неподдельным озорством: — Пятнадцатый раз, Роман Дмитрич. Вы учитесь стабильности? — Я всегда рад изучать новые для себя вещи, — кивает Малиновский. — Тем более сегодня, получается, маленький юбилей. Нельзя пропустить. — Есть предложение, — улыбается Катя, — поехать сегодня есть булочки с корицей. Очень хочется. — Прекрасное предложение! А ваша мама со своими пирожками не будет ревновать ко всяким там булочкам из кафе? — Я с ней договорюсь. Лучше спросите, не будет ли ревновать папа к тому, что в моей жизни появился мужчина помимо него. — А он будет? — А он не узнает, — таинственно говорит Катя. — Потому что никому из нас тогда не жить. — Катенька, вы обо мне заботитесь! — восхищается Роман. — И не только о вас, — фыркает Катя. — Поверьте, мне тоже хочется жить в спокойствии. От Пушкарёвой Малиновский выходит в ещё более прекрасном расположении духа, чем был до этого. Катя ему в самом деле нравится — очень сильно. Она не спрашивает, не требует, не занудствует. После первой ночи, когда Катя сама вытолкала его за дверь, он хоть и удивился, но начал переживать — а вдруг это такая уловка, чтобы, наоборот, подольше держать его возле себя? Женщина ведь на многое способна; а то, что Катя к Малиновскому неравнодушна, способен не заметить разве что слепой. Оказалось, что всё совсем не так. Катя довольствуется тем, что есть, и не страдает по тому, чего нет. Эта философия Малиновскому импонирует настолько, что он не может прекратить со свиданиями. Думает, что нужно бы. Но в итоге каждый раз отодвигает этот момент всё дальше и дальше. *** Пушкарёвой совсем не нужен отпуск. Зачем, если мысленно она и так плавает по тёплым морям? Они с Малиновским, объевшиеся и счастливые, едут к нему, пока ночная, дождливая Москва мелькает за окном разноцветным, хаотичным калейдоскопом. — Что-то я переборщила с булочками, — сыто жалуется Катя. — Мне кажется, тебе лучше отвезти меня домой. В этоих словах нет кокетства; после обильного ужина она в самом деле не чувствует в себе сил на подвиги в постели и честно уведомляет об этом Романа. — Так это был хитрый план? — наигранно сердится Рома. — Объесться, чтобы не ложиться в мою постель? Я тебе что, уже надоел? — Это так странно, — отмечает Катя со слабым удивлением. — Что именно ты задаёшь мне этот вопрос. — Нет, Катя! — Малиновский мотает головой. — Нет и нет! Я не люблю, когда ты не уверена в себе. Знаешь что? — Что? — Ты достойна того, чтобы вообще не задумываться о том, что тебя кто-то может бросить. Даже, — хмыкает он с шутливым самолюбованием, — я. — Забавно, — пожимает плечами Катя. — Мне приятно это слышать. Спасибо, конечно. Знаешь, мы встречаемся вроде бы просто так, но я всё равно буду благодарна тебе до конца жизни. — Она внимательно смотрит на того, кого, кажется, любит, больше всех на свете. — И не требую я от тебя ничего, потому что мне ничего от тебя и не нужно. И костюмы красивые мне честно нравятся, а не потому, что я пытаюсь соответствовать тебе. Но, — Катя осторожно приставляет два пальца к своему виску, имитируя пистолет, — тут за пару месяцев не переделаешь. Я всё равно буду удивляться, почему. Почему ты на меня посмотрел и, тем более, почему продолжаешь катать меня туда-сюда по Москве с упорством, которому позавидует даже пёс Хатико. Рома, поражённый такой отповедью, не находится, что сказать. Катя тоже некоторое время молчит, переваривая свой бурный монолог. Затем добавляет ещё: — И, извини, мне всё равно будет казаться, что твои встречи со мной — это акт благодарности. Потому что я всегда за тебя. Ты благодарен за помощь в работе, за Клочкову, за других рыбок, от которых я тебя отмазывала. Я понимаю это. Очень мало кто в нашей жизни делает для нас что-то просто так и ничего не требует. У меня самой, — Катя хмыкает, — таких людей раз-два и обчёлся. Ты просто удивился, а потом… принял это за влечение. Так бывает — я читала об этом… Малиновский резко тормозит на ближайшей остановке и заглушает мотор. После этого он затыкает поток Катиного сознания глубоким, продолжительным поцелуем. — Катя, ты вроде такая умная, — хрипло говорит он ей в губы, с трудом оторвавшись от них. — Но иногда слишком. Настолько, что становишься совсем глупой. Бросай читать, а! Очень прошу тебя. Катя не выдерживает — смеётся. С Ромой не может быть тяжело, даже если временами одолевают не самые лёгкие мысли. И так было всегда. Ещё с того момента, когда она нашла его в мастерской, чтобы сообщить об операции под названием «Техниколор». Кира, глупая, думала, что все эти старания — ради её жениха. До сих пор думает. Она, наверное, такая же глупая, как и Пушкарёва, потому что думает слишком много. Малиновский не спешит ехать дальше; он обнимает Катю, и та тихо замирает у него на груди. — Ты мне приписываешь слишком сложные чувства, — с умиротворённой улыбкой говорит он. — Льстишь мне. Я не настолько качественно организован. Лучше вспомни, как ты выглядела в том прозрачном платье. Сразу поймёшь, насколько примитивны были мои порывы. — Если твои порывы были бы так примитивны, ты бы не приглашал меня на свидание в пятнадцатый раз. — Ну вот видишь, — одобрительно говорит Рома, невесомо проводя рукой по Катиной макушке. — Возвращаемся к тому, с чего начали. Уверенность в себе — залог успеха. Даже не задумывайся о том, что тебя может кто-то бросить. На это вообще не стоит тратить время. Они продолжают сидеть в обнимку, застряв в неопределённой точке пространства, в невидимом переплетении меридианов и параллелей. Малиновскому хорошо. Он даже, наверное, счастлив. Счастлив, потому что с Катей ему просто хорошо. Её мысли не кажутся пустыми, её губы — слишком хорошо целовать. Она миниатюрная и тёплая. Промозглая, навязчивая осень охватывает машину цепким кольцом, но пробраться внутрь не может — внутри не место холодным ветрам. — Мы всё-таки едем ко мне, — констатирует Малиновский. — Я уже сказала, что не готова к ночи любви. — Значит, будем просто лежать. — И всё? — Представляешь, я и так могу. — С трудом… — Будем пить виски и смотреть «Побег из Шоушенка». — Люблю этот фильм. — Я почему-то так и думал. Ещё Рома думает, что сможет изменить ход Катиных мыслей. Пусть на это нужно больше времени, чем на внешнюю смену имиджа. Время у них есть, а он всегда был азартным.