Красота в розе

Я познакомился с Камиллой весной прошлого года. Тогда я только закончил учиться в биологическом институте с уклоном в ботанику, который находился в городе за большим мостом. Меня всегда вдохновляли различные растения, цветы, деревья — вся природа для меня была пленительно прекрасна и притягательна. Я находил в ней некое по-настоящему живое чувство. Объяснить я не смогу, да и вы, уверен, не поймёте. Так вот, празднуя своё успешное окончание учёбы, я прогуливался по чудесному полю близ нашей деревни, где одна на другой росли полевые ромашки. От них весь воздух заволокло медовым ароматом. Я вдыхал его так жадно, будто бы последние несколько минут был погружён в воду без возможности дышать. С нескрываемым блаженством, откинув голову назад, я гулял по равнине, поскольку был уверен, что никого не может быть в такую рань на моём поле. Я называл его своим, так как довольно часто проводил здесь время. Если бы могучие ивы, растущие полукругом вокруг поля, умели разговаривать, они бы подтвердили это. Мою утреннюю церемонию прервал чей-то мелодичный голос, но слова я не расслышал. Обернувшись, я увидел девушку, возрастом чуть старше меня. Тёмные каштановые волосы, распахнутые, большие широко поставленные глаза, ярко-красная помада, платье в синий цветок, изумительно подчёркивающее все её достоинства: тонкую талию и в меру пышные формы груди; — невольно я засмотрелся на нарушительницу моего покоя, пока она подбегала ко мне поближе. — Что ты здесь делаешь? — спросила девушка. Тогда я удивился, как просто она начала звать меня на «ты». Я бы мог счесть это за грубость, но в тот момент понял: ей я прощу всё. — Я гуляю. А что здесь делаешь ты в столь ранний час? — продолжил в её манере я. — А я тоже гуляю, — лучезарно улыбнулась незнакомка. — Меня Камилла зовут, а тебя? — Я Джаред, — представился я именем, которое только что взбрело мне в голову. Я аккуратно относился к новым знакомствам, и моя непонятная тяга к новой знакомой меня напрягала. — Оу, правда? Ты знал, что на иврите твоё имя означает «роза»? — я вслушивался в каждое слово, анализируя и пытаясь подмечать все мелкие детали. Уже спустя полминуты нашего разговора я мог сказать, что она довольно умна или эрудирована, у неё нервная привычка кусать губы — но с внутренней стороны, — и она занималась садом или огородом: под её ногтями я разглядел землю. Платье у неё было собственного пошива и туфельки совсем старые — значит, была в затруднительной ситуации в плане денег. — Не знал, это любопытно. — На самом деле, мне было абсолютно всё равно: я не считал, что имя может быть чем-то, кроме имени. В моём понимании, оно не должно было что-либо обозначать и тем более нельзя было связывать человека с его именем. Разве Гитлер был «хорошим и добрым»? Разве был Адольф «благородным волком»? — Да, точно. А моё имя обозначает «ромашка». Мило, правда? Кажется, я был слишком увлечён разглядыванием её тела, потому что она покашляла, намекая на то, чтобы я прекратил пялиться на неё. — Ты знаешь, сейчас я вынуждена бежать — дела. Слушай, Джаред, а ты не хотел бы встретиться, скажем, через неделю в это же время на этом поле? — Камилла похлопала глазками, тем самым говоря, что отказ не принимается, и послала мне воздушный поцелуй. Я никогда не принижал своих достоинств, я и правда был чертовски красив. Об этом вам могли бы сказать многие девушки из моего университета, у коих я был на почётном месте желанного кавалера. Но, к сожалению, моя застенчивость им не нравилась, так что они тихо любовались моей миловидной внешностью, не желая рассмотреть меня поглубже. В разговоре со своей новой знакомой я был на удивление не таким стеснительным, как это бывало обычно. Думаю, моя привлекательная внешность, в совокупности с подвешенным языком и некой скромностью, сделали своё дело — она захотела со мной общаться. И, конечно, я не смог отказать. Мы встретились на её поле. Да, я стал называть его «её полем», потому что если раньше, прогуливаясь по ромашковому покрывалу, я думал о разном — о жизни, об учёбе, о цветах, — то после встречи с ней все мои мысли были о Камилле. Мы встречались всё в то же время, на её поле каждый вторник недели. Иногда она прибегала, едва ли на пятнадцать минут, не давая мне окунуться в неё полностью, а лишь чуть помочить ноги в её обжигающей воде, при том я не мог понять: обжигающе холодной или обжигающе горячей. — Почему я никогда не видел тебя в деревне? Я всё детство и юность провёл на улице, — однажды спросил я. — Я живу в последнем доме на крайней улице, — отвечала она. — Как? Он не заброшен? — Я был очень удивлён, ведь дом выглядел нежилым от слова совсем. Весь поросший мхом и вьющимся плющом до самой крыши, с тёмными грязными окнами, прогнившими брёвнами и заросшим садом. — Нет, не заброшен, — отозвалась она чуть обиженно. — Но почему там так не прибрано? Тебе самой не было бы приятнее жить в чистом доме с аккуратным садом? — удивился я. — Внутри он выглядит намного лучше, я как-нибудь тебе покажу. И сзади, в моей теплице, находится чудесный сад, за которым я ухаживаю, — кажется, её голос с обиды сменился гордостью. — У меня растут самые красивые розы на целом свете, я готова поклясться. Когда ты их увидишь, ты сам всё поймёшь, — уже утвердила Камилла, что когда-нибудь, я точно буду у неё. А потом добавила шёпотом, как она делала, говоря что-то особенно её восхищающее: — Ну, или не совсем всё. — И всё же, как так получилось, что до этого года мы никогда с тобой не виделись? — желал утолить любопытство я. — Я в детстве часто болела, поэтому родители обучали меня сами, дома. Они были очень грамотными людьми, так что, если ты спросишь меня что-либо со школьной программы, я отвечу, — не сказать, что я поверил её объяснению, но более спрашивать не стал, посчитав, что это не моё дело, раз она не рассказывает. В тот же день у нас случился первый поцелуй, если это можно так назвать. Я, право, не имел большого в этом опыта: как я уже говорил, во мне девушек привлекала лишь красота и они не хотели иметь со мной любовных дел. И всё же, я примерно представлял себе, как это должно было происходить, когда, прикрыв глаза, приближался к её лицу. Я ожидал чего-то вроде лёгкого поцелуя, может быть, немного скомканного и неловкого, но, стоило мне придвинуться к Камилле почти вплотную, и она впилась в мои губы, начиная их до крови кусать и высасывать кровь из маленьких ранок. Поначалу я пытался оторвать её от себя, но, поняв, что мои попытки тщетны, смирился и позволил ей истязать мои бедные губы. Я не стал спрашивать, что это было, после того как мы отстранились. Не стал спрашивать и потом, посчитав это чем-то, о чём нельзя просто так поведать. Я не высказывал недовольства, а молча терпел все её выходки и странности. Может, в этом я был не прав, и, если бы не позволил, если бы оттолкнул её, не заговорил бы, ушёл, всего этого бы не случилось. Но на тот момент я был ей одержим. Камилла всегда слушала меня (хоть, может, и не слышала). Когда я говорил о ней, я сравнивал её с самыми прекрасными цветами, которые знал, — а знал я достаточно. Она лишь тихонько посмеивалась и продолжала внимать моим словесным тирадам, постоянно заглядываясь то на мои волосы, то на глаза, то на губы. Признаюсь, такое внимание мне льстило, но иногда становилось не по себе. Вспоминая наш первый разговор, когда она сказала, что моё имя означает «роза», я много думал об этом. Розой я точно не смог бы быть. Мне определённо бы нравилось больше цвести одуванчиком или чем-то похожим. Через какое-то время я рассказал Камилле, что солгал насчёт своего настоящего имени, но она не перестала называть меня Джаредом. Тогда я не придал этому должного значения: думал, она просто привыкла меня так называть. Как же я ошибался. Наш первый раз случился всё в том же её поле. Я помню, кажется, всё в мельчайших подробностях. Мы пришли любоваться рассветом в то прохладное августовское утро. Около четырёх часов утра, небо ещё не до конца посветлело, природа только начинала просыпаться, северный ветер ощутимо пробирался под тонкую ткань моей рубашки. Я удивился, как было не холодно Камилле в лёгком платье, но она уверяла, что погода, на её взгляд, прекрасна. Мы прошли вглубь поля, и, когда я посмотрел наверх, Камилла толкнула меня, да так, что я упал на мокрую от росы траву и тут же меня пробрали мурашки. Она быстро приземлилась рядом и сказала, что хочет меня. Я был поражён в который раз её прямотой и бесстыдностью, но руки сами потянулись к пуговицам, хотя глаза были устремлены лишь на неё. Поняв, что это может затянуться, она принялась сама расстёгивать мне рубашку — я не смог справиться из-за дрожащих рук. Её пальцы задержались на четвёртой пуговице, и, не сумев вытащить её из петельки, Камилла, резко дёрнув, оторвала её. Покончив с верхней одеждой, она села на меня, и тогда её шикарные волосы стали лезть мне в лицо, чему я не придал значения, но она всё же завязала их в хвост. Как аккуратно и медленно она расстёгивала мою ширинку! Её рука скользнула по моему животу в бельё, и я протяжно простонал от почти невесомого прикосновения. Тогда Камилла облизнула свои красные губы с запёкшейся кровью. Это выглядело, будто хищница из рода кошачьих готовится полакомиться своей добычей. Пусть банальное сравнение, но всё же я видел подобное именно так. Снимая своё платье, Камилла ёрзала на мне, я предполагаю, что специально, ибо она то и дело поглядывала на мою реакцию. А я, впрочем, ей её открыто показывал. Моё дыхание сбилось, от холода в моём теле не осталось и намёка, оно пылало страстью, я не мог сказать ни слова — пытался, но язык словно отказывался двигаться. Я видел, как она наслаждалась таким мной: беззащитным, плавящимся, голым. Время от времени с моего рта вырывались рваные вдохи и полустоны; я совершенно забыл о слове «контроль» и отдался ей целиком и полностью. Когда с одеждой было покончено, я каким-то невероятным образом смог не издать победного возгласа. Камилла припала к моим губам, сминая их, нарочно нажимая на незажившие ранки, которые были любезно поставленные ей. Я лишь мычал в наш поцелуй что-то нечленообразное. А потом она вдруг развернула нас так, что всё стало наоборот — я лежал на ней. До конца ещё не осознав это, ведь моя голова закружилась, и она надавила мне на лоб, опуская её вниз. Тогда я понял, чего она желает от меня. Я сразу предупредил её о своей девственности, но ей было на это всё равно; она раздвинула свои длинные ноги и уместила моё лицо между них. Я остался сидеть в неудобной позе кошки. Опустив взгляд, я сглотнул подступившую слюну и снова поднял глаза на неё, будто спрашивая разрешения, а она чуть раздражённо прошипела: «Ну давай же!» И тогда я, будто пробуя её на вкус, прошёлся языком вдоль её промежности, от чего она выгнула спину и сжала между пальцами мои светлые волосы. Какой-то сладковатый вкус остался на моём языке. Я, держа её под бёдра, вновь припал к разгорячённой плоти, целуя, пожалуй, слишком мокро, но, кажется, ей нравилось. Целуя и посасывая её большие и малые половые губы, я ловил её сдавленные стоны, иногда похожие на рычание. Тогда, будто осмелев от сногсшибательной близости, я высунул язык, насколько мог, и проник в неё, исследуя стенки её влагалища. Я почувствовал, что там было отнюдь не узко, и тогда я, приподнявшись, попытался спросить, делала ли она что-то там перед нашей встречей, но, не сумев внятно сформулировать предложение, вновь упал вниз, взяв своё достоинство и начав двигать рукой. В это же время, нащупав её клитор, я начал рвано и неумело стимулировать его языком, и она отозвалась несдержанным стоном удовольствия в ответ. Через пару минут таких махинаций, я кончил себе в кулак, хотя мой пенис не упал, а продолжал находиться в возбуждении. Вдруг Камилла отстранила моё лицо, дёрнув за волосы, и от её влагалища до моего лица потянулась липкая ниточка то ли слюны, то ли её выделений, а скорее, и того, и другого. Я облизнул губы и мутным взглядом посмотрел на неё, ожидая большего. И она дала мне это. Несколько секунд — и Камилла снова уселась на мне верхом. Потрогав меня между ног и размазав сперму по стволу, она чуть насадилась на сочащуюся головку. Я подавился дыханием, еле сдерживая себя, чтобы не податься бёдрами вперёд, но я, право, не желал сделать ей больно. Она не заставила долго ждать и стала медленно двигаться на мне, наклоняясь, царапая и кусая мой живот, бёдра, губы, шею. Эти действия для меня были мучительны; я выгибался и извивался под ней, издавая надрывные стоны. Когда Камилла увеличила амплитуду до максимума, я не мог думать уже ни о чём. Помню её руки на моей шее: с каждым новым толчком она сжимала пальцы всё сильнее, царапая мою нежную кожу своими цепкими ноготками. Мир перед глазами стал уплывать и темнеть, перед глазами мелькали искры, пёстрые цветы и звёзды. В это время её влагалище больно сжало меня, и Камилла громко зарычала. Из моих глаз катились слёзы, я чувствовал, что вот-вот отключусь, если она не ослабит хватку, и тогда она ослабила. Я успел лишь единожды глубоко вдохнуть, прежде чем Камилла юрко проскользнула мне между ног и, взяв мой пенис в рот, буквально воткнула его себе в глотку. В тот момент, как чувствительная головка достигла стенки горла, я протяжно простонал и излил своё семя в её рот. Перед глазами плясали чёртики, а в голове был шум. Даже не помню, как потом смог подняться с земли и дойти до дома, чтобы отрубиться на кровати. И да, возвращался я голый, надеясь, что никто в пять утра не выйдет подышать воздухом или не выглянет в окно. Но, кажется, я отвлёкся… Та ночь была для меня особенной, пусть были и многие последующие, но конкретно нашу первую я выделял всегда в своей голове. Чёрт, простите, сейчас я соберусь с мыслями… Так вот, как вы могли понять, в личной жизни у нас всё было прекрасно. Мне казалось, мы любили друг друга. Мне казалось, она любит меня. Через пару недель после нашего первого раза мы съехались. Я переехал к ней. Оказалось, что она не врала насчёт того, что внутри дом выглядит вполне хорошо. Много шкафов, заставленных разными склянками с цветочными названиями. Выглядело волшебно. Камилла говорила, что она делает разные отвары, масла и прочее. Как-то раз мы занимались любовью, пользуясь розовым маслом. Помню, тогда я подумал: «Наша любовь сегодня пахнет розой — и ей подходит этот аромат». Всё зашло слишком далеко, чтобы что-то изменить, когда в один день Камилла попросила полить её розу. Самую большую и роскошную, которая стояла отдельно от других (кстати, остальные все были разные: розовые, жёлтые, оранжеватые с бордовыми вставками и многие многие другие). Она была тёмно-красного цвета, словно густая кровь, её лепестки — бархатные и мягкие, а шипы — большие и острые. Розы стоило поливать из небольшого чайника с тёплой водой, и лить под корень. Последний пункт было выполнить сложнее всего, ведь я боялся уколоться. Как можно аккуратнее я стал поливать цветок, но всё же задел кистью один шип. — Ау, чёрт! — вскрикнул я. Из моей маленькой ранки стала проявляться кровавая бусинка. — Что такое, мой милый? Ты укололся? Я ведь просила тебя быть аккуратнее, — Камилла слизала языком капельку крови, а затем тихо добавила: — Представляю, красивой будет розочка! И снова я не понимал значения всех её тихих реплик, думая, что с ней играет её фантазия, но, оказалось, это было реальностью. Камилла больше не просила меня поливать её розы после того случая. Она поливала их сама, любовно глядя на каждую. Признаюсь честно, я несколько ревновал. Понимал, что выглядит это глупо, но ничего с собой не мог поделать. Хотелось хоть на денёк обойтись без этих роз, побыть лишь вдвоём, но она ни разу не забывала их полить и поговорить с ними. Как-то мне приснилось, что я вырвал все её розы с корнем и оставил гнить на компосте. Камилла тогда накинулась на меня с криками, а позже ушла и больше никогда не возвращалась. Я помню то гнетущее чувство одиночества, которое тогда во сне почувствовал, и пообещал сам себе, что никогда не причиню ей зла, пусть она и окажется самым ужасным человеком в моей жизни. Так вот, по истечении нескольких дней с момента укола шипами у меня начало чесаться всё тело в определённых местах. Я смахивал всё на разную летающую живность, ведь рядом был заросший пруд, в котором в ряске купались лягушки, и вполне возможно, что меня могли покусать какие-нибудь мошки. Но потом на местах предполагаемых «укусов» стали появляться подозрительные пятна, которые с каждым днём набухали и выглядели всё более странно. Через две недели у меня зачесалось горло и по ощущениям даже лёгкие и внутренности. Я был в отчаянии, ходил к врачу, но тот лишь говорил, что это всё аллергия и мне следует мазать те места чем-то освежающим и не расчёсывать. Но я не мог — слишком уж сильный был зуд. Появившиеся на теле пятна набухали под кожей. Я не мог спать, я лишь отчаянно пытался избавить себя от мук. Камилла понимающе оставляла меня наедине, не лезла и не расспрашивала. Да и что бы я мог ей ответить? Я ведь ничего не знал. В один день, когда мне удалось ненадолго окунуться в беспокойный сон, случилось то, чего я не могу понять до сих пор. То, о чём я хочу вам поведать. Проснувшись, я не почувствовал прежнего зуда на себе, но почувствовал его внутри. Я начал сильно кашлять, и Камилла потащила меня за руку в теплицу. Я жестами просил её принести мне воду, но она лишь выжидающе глядела на меня своими карими глазами. Тогда я обратил внимание на своё тело. В разных местах у меня из кожи торчали белые розы, которые были перепачканы в некоторых местах моей же кровью. Я впился в них взглядом, чувствуя, что задыхаюсь. Мне хотелось попрощаться с Камиллой, но слов не было. Меня тихо душило что-то в лёгких, — и вдруг всё вокруг потемнело, земля ушла из-под ног, я слышал звуки будто бы издалека. В глазах было мутно, но, чуть сфокусировав зрение, я разглядел, что из моего рта торчит пышная, расцветшая белая роза. Изо рта и с губ течёт кровь — шипы прорезали мне губы, оставив на языке отвратительный металлический вкус. — Какой же необыкновенный получился цветочек, — смог разобрать я голос Камиллы, перед тем как полностью погрузился во мрак. Моя душа, моя любовь — всё самое чистое, что во мне было, перешло к этой розе, проросшей изнутри. Я как-то говорил, что не хотел ею быть, но Камилла решила это за меня. Я лишь рад, что стал любимым цветком в её коллекции. Мой труп упокоился рядом со всеми остальными — розой вверх, — и моя гниющая плоть удобряла для неё землю.