***
— Ты уверена? — Абсолютно. Если только ты сам не передумал. Аид поперхнулся гранатовым соком и закашлялся, так что Персефоне пришлось хлопать его по спине. — Я? Передумал? Да никогда! Я таким счастливым не был с тех пор, как из желудка Кроноса вырвался. Да только ведь, Перси, это же… ну… Навсегда. Внизу. Со мной. А на Олимпе красавцы молодые, статные, вот я и… Персефона покачала головой и улыбнулась. Так нежно, как только она умела. — Ты вроде один из старейших богов, а такой иногда глупенький, Аид. Пусть Эрот на меня весь колчан свой изведёт — я на других и смотреть не буду. С тобой быть хочу. И плевать мне на Аполлона и на Ареса, плевать с высокого Олимпа. Не пойду я ни за одного из них, чего бы там отец ни планировал. Мои братья Гомера от Геродота не отличат, о чём мне с ними говорить? Им бы лишь бахвалиться, локоны поправлять, да мечом махать. А ты не такой. Ты умный, с тобой и говорить, и молчать любо. И добрый, пусть смертные при жизни тебя и побаиваются. Таких, как ты, на горе нет, Аид. И в мыслях моих тоже нет никого, кроме тебя. Поэтому и хочу быть с тобой, внизу, навсегда. Понимаешь? Аид ещё как понимал. Потому что чувствовал ровно то же самое. Казалось, что сумасшедший стук божественного сердца его вот-вот оглушит, и он притянул к себе Персефону. Вот бы позабыть обо всём на свете и раствориться в её объятьях, зарываясь лицом в мягкие кудри! Обнимать, танцевать с ней, петь ей песни, как хмельной Пан! Или обсуждать до зари новые теоремы Пифагора! Или шептать, как сильно он её... Но нельзя, во всяком случае, не прямо сейчас. Сейчас им пора домой. — Тогда пошли. Гелиос, вон, уже ускакал к отцу — от его колесницы след в небе дымится. Надо уходить, пока не набежали дорогие родственнички. Цербер радостно тявкал, вприпрыжку провожая богов к вратам подземного мира.***
Поначалу Деметра была уверена, что вот-вот сотворит невозможное и своими руками умертвит бессмертного владыку мира мёртвых. Но счастливая Персефона, которую Аид буквально носил на руках, поубавила в ней это желание. Глядя, как радостно дочь порхала по построенной специально для неё гигантской библиотеке, Деметра понемногу сменяла гнев на милость. — А ещё я деток грамоте учу. Мы каждый день с ними читаем, играем, рисуем. Я им мелков понаделала из извести и красок цветочных — так они половину царства мёртвых разрисовали. А вон там качели всякие — их Аид ещё до меня построил. Мы их тоже подкрасили, теперь они в цвет радуги. Вот здесь кружок по танцам — там сатиры учат души плясать сиртаки. Тут вот центр по оказанию поддержки женщинам, которых при жизни мужчины обижали. Там папу и братьев не очень любят, так что, если плакаты увидишь, не удивляйся. Это студия снов, там Гипнос с Морфеем заправляют. Мы с Аидом иногда ходим к ним на вечерние сеансы: сны очень интересные, особенно если заедать их сладкой кукурузой. Харон открыл школу лодочников — она там, выше по реке. А в том углу у нас клуб молчунов, старейшее заведение — его Аид основал ещё после прибытия первой сотни мертвецов. Ну, с Цербером ты уже знакома, это собака наша… Цербер так быстро вилял хвостом, что тот превратился в расплывчатое пятно. Деметра потрепала за холки все три мохнатые головы, радостно пытавшиеся лизнуть её в нос, а потом внимательно посмотрела на Персефону. Она знала ответ на свой вопрос ещё до того, как задала его, но не задать не могла. На то она была и мать. — Дочка, а ты правда тут счастлива? Ты же богиня радости и цветения, а здесь ведь одни мёртвые... — Мёртвым тоже не помешает радость и цветение. Им они даже нужнее, чем живым, ведь мёртвым отсюда уже никуда не деться, так? А, значит, здесь теперь их дом, и в нём им должно быть хорошо. Ну, а мне, — Персефона взяла Деметру за руку и улыбнулась, — а мне тут очень хорошо, матушка. Мне рядом с Аидом пуще прежнего хочется радоваться и цвести. А без него уже и не выходит. Деметра кивнула. Раз дочь всем довольна, так и быть. Голову старшему брату она отрывать не будет. Персефона ойкнула. — Самое главное забыла показать! Пойдём, матушка, это недалеко!***
Зевс скептически осматривал убранство мира мёртвых. На его вкус тут было мрачновато: ни позолоты, ни каменьев, что блестели до боли яркой дороговизной, ни процессий обнажённых виночерпиев… Стены были окрашены в приглушённые цвета, а упокоенные души посматривали исподлобья, словно это он, Зевс, виновен в том, что при жизни им счастья не было. Громовержец закатил глаза. Подумаешь, поощрял сына и дочку играть в войнушку на Земле — как-то же дети должны были развлекаться! Павшие воины воспитательного порыва Зевса явно не оценили, и всё кидали на владыку Олимпа хмурые взгляды. Окончательно настроение испортил какой-то смутно знакомый молодой дохляк, который, завидев Зевса, задрожал, схватился за пятую точку и попытался сигануть от страха в Лету. Аид поймал недоразумение за шкирку, что-то шепнул, вручил невесть откуда взявшийся термос с ромашковым отваром и повелел другим душам увести его подальше. А затем выпрямился на троне и закинул ногу на ногу. — Чем обязан визиту, брат мой? — А то не знаешь, — буркнул громовержец, проводив взглядом ладную фигурку перепуганного юноши. А ведь недурен, пусть и мёртвый… — Вероятно, желаешь проведать Перси, — напомнил Аид, отвлекая загоревшегося было Зевса от удалявшегося прочь парня. — Моя жена сейчас в гранатовом саду — объясняет Деметре свое открытие о полезности перегноя и цикличности цветения. Хочешь, провожу, послушаешь? Это правда интересно. — Полезный гной? — Зевс скривился, а потом мотнул головой. — Не заговаривай мне зубы, Аид. Я тут потому, что ты украл мою дочь. — Украл. — согласился Аид. — Но с её согласия и желания. А украл потому, что ты хотел подсунуть ей одного из своих сынков, не спросясь ни её, ни Деметры. Разве не это ты объявил на весь Олимп, стоило ей только рот раскрыть о замужестве? Да, нужно было предупредить сестру, но мы не успели. Перед Деметрой я извинился. А перед тобой, не обессудь, не буду. — Ах, значит, не будешь! — прогромыхал Зевс и сразу показался на две головы выше. Позади владыки неба заклубились грозовые облака, в них то и дело полыхали белые разряды молний. — Не буду, — повторил Аид и поманил кого-то рукой. — Зато могу предложить поговорить спокойно и попить чаю с вкусными булочками. Рецепт от мексиканских богов, они ими на День Мёртвых балуются. Танатос сам пёк. Таких у вас на Олимпе нет — у меня души за ними в очереди выстраиваются. Танатос в чёрном фартуке выкатил тележку с аппетитно пахнувшей сдобой и свежезаваренным чаем. Зевс принюхался, и молнии поутихли. — Почему у меня не спросил дозволения? — поинтересовался он после третьей вкусной до неприличия булочки. Аид задумчиво отпил чаю из кружки с цветочками. — Потому что ты дочь родную не послушал, а брата, к которому уже тысячу лет не спускался, и подавно бы не стал. Может, и стоило попробовать, но мы решили не рисковать. Не в обиду, Зевс, но, когда тебе, не дай Уран, слово поперёк скажешь — ведёшь себя так, словно тебя Лисса покусала. Да и сыновья твои… Аид лишь покачал головой, не найдя вежливых слов, как бы описать, что любовавшийся с утра до ночи собой в зеркало Аполлон и умудрившийся разругаться даже с собственной тенью Арес в мужья Персефоне подходили, как корове галстук. Зато гонору у обоих было на три Олимпа. Зевс нахмурился. — Ты меня совсем, что ли, за небога какого-то принимаешь? Если любите друг друга — надо было сказать. Когда меня просят, я всегда… — …игнорируешь. Не морщись, братишка, так ведь и есть. Ты знаешь, сколько раз на дню я успокаиваю людей, нимф, кентавров и прочих, кто пытались тебя молить, но безуспешно? Асклепий меня уже три сотни лет иначе, как психотерапевтом, не называет. Знаешь, как долго такие травмы лечатся? То-то. Не хотел подвергать такому Персефону. Не хотел драк и истерик на весь Олимп. Но самое главное — не хотел, чтобы лизоблюды твои тыкали Перси носом в желания великого Зевса, стыдя за её собственные. Мне правда жаль, если тебе обиду нанёс, брат мой. Но о поступке своём не жалею. Аид улыбнулся своим мыслям и ласково коснулся обручального кольца кончиками пальцев. — Счастливы мы с ней, Зевс. Очень. Сейчас увидитесь — и сам спроси у дочери. Только, — он поднял палец кверху, призывая верховного бога ко вниманию, — спроси, как любящий отец, по-доброму. На меня можешь злиться сколько угодно, можешь молниями своими забросать, если есть желание — слова не скажу. Но Перси не обижай. Не спущу. Зевс крякнул. — Афродита с вами, Аид. Раз хорошо вам вместе — будет вам моё благословение. Но смотри, больше без фокусов! Богов моих не красть! Помолвки моим детям не расстраивать! Если что-то надо — со мной ртом говорить, а если поору немного — не растаешь. Другие терпят, и ты потерпишь. Принесёшь, если что, немного булок танатосовых… Танатос пискнул и съёжился. — Да не твоих лично, а хлебных! Хотя, — Зевс окинул бога смерти опытным взглядом, задержавшись на месте пониже спины, — твои тоже очень даже сой… Аид кашлянул. — Танатоса не дам, а об остальном договорились. Чаепитие продолжилось. Зевс расправлялся со сдобой, а в перерывах между жеванием всё ворчал, как затухавшая за горизонтом гроза: — Знал бы ты, что мне Деметра устроила! Мало того, что лучший нектар Олимпа разлила, так потом и вовсе отказалась работу свою исполнять. Там, на Земле, всё пожухло и пожелтело! — Очень, кстати, вовремя. Мы с Перси всё размышляли, как лучше сочетать её дар и силы мира мёртвых, а тут решение само нашлось. Перегной! Бабушка Гея за это открытие Перси расцеловала. Да и тебе стоит: теперь и урожаи богаче будут, и земля отдохнет и не будет истощаться, и Деметра сможет, наконец, выходить каждый год в заслуженный отпуск. Всем ведь отдых нужен время от времени. Знаешь, перегной — лучшее открытие богов со времён… Зевс лишь отмахнулся: он тут о важном, а брат всё о каком-то гное.