мы так похожи —
смотрим друг друг в глаза и
мороз по коже.
Олег чувствует, как асфальт уплывает под ногами, как стены домов пошатываются и плывут, будто корабли в бурю. Дождь хлещет в лицо, ветер раздувает полы пальто, пальцы озябли и с трудом сгибаются на горлышке бутылки. Олег не пьет виски, хотя это бы подошло куда больше, наверное, Олег взял в магазине бутылку «Столичной», и продавщица посмотрела на него с подозрением, но он даже не заметил. У Олега тряслись пальцы и уставшее, бесконечно перештопанное сердце, когда он отдавал купюры, не глядя и не считая. Олег бредет по улице, не узнавая дороги, Олег не смотрит под ноги, Олег, кажется, пьян. Он останавливается у моста. Нева — темная, тревожная, в воде отражаются огни ночного Питера. Он делает глоток и обжигает горло, вытирает рот мокрым рукавом, запрокидывает голову, прикрывая глаза и позволяя дождю смыть с себя все чувства и оставить только бесконечную усталость.***
Сережа только поморщился, когда Олег год назад рассказал ему про зал в трущобах, где можно было неплохо выпустить пар. Когда Олег вспомнил про нового знакомого, мента с цепким взглядом и отличным хуком слева, Сережа и вовсе скривил лицо, как будто сожрал лимон: — В наше время общаться с полицией? Фи, Олеж, я был о твоем вкусе куда лучшего мнения. Но… и только-то. Волков не сомневался, что в тот же вечер Сережа пробил этого мента по базе, выяснил все, что ему требовалось и, судя по всему, остался вполне удовлетворен. Олег был уверен — если бы Сережа нарыл на нового знакомого что-то, касающееся негативного отношения к оппозиции, то он бы в тот же вечер устроил Олегу скандал. Но каждый раз, когда Олег предупреждал, что уходит в зал, Сережа только вздыхал и усаживался за ноутбук. Сережа не ревновал. Хотя иногда, вечером, между ленивыми сонными поцелуями, он дулся и спрашивал нарочито обиженно: ну что, твой этот мент симпатичнее меня? нет? ну, может быть, умнее? тогда почему ты проводишь с ним столько времени? Олег смеялся и целовал Сережу в нежную впадинку за ухом, заласкивал пальцами и комплиментами, убеждая, что никого лучше Сережи он никогда не найдет. И это было правдой. Игорь Гром — так звали новоиспеченного партнера по мордобою — не был лучше Сережи. Он был чем-то другим, не новым, но будто бы недостающей частью. Может быть, кем-то, кем сам Олег мог когда-то стать. Сережа был тонким и гибким, бесконечно капризным и бесконечно ласковым, чутким и сложным, а Игорь был простым и понятным, но жестким, будто выточенным из камня. Он отвратительно шутил, а Олег смеялся, он протягивал сигареты, а Олег закуривал, он как-то пригласил Олега домой на чай, а Олег не смог удержаться и согласился. Чая не нашлось — только высохшие пакетики в банке. Поэтому Олег пил отвратительный растворимый кофе, сидя напротив за обшарпанным столом. На кухне тихо дребезжало допотопное радио, и первые двадцать минут Олег не мог сосредоточиться на разговоре, а потом — в тот день и все последующие — привык и не обращал внимания. В тот день он остался у Игоря на четыре часа. Сперва слушал, потом говорил. И так вдруг вышло, — он и сам не понял, как — что за окно опустились сумерки. — Я всегда хотел собаку, — сказал Олег, закуривая третью за вечер. Дым загустел в воздухе тяжелой пеленой, из форточки потянуло свежестью вечера. — Только никак не получается, сам понимаешь. У меня Сережа и так будто какой-то шпиц породистый, все время нужно уделять внимание, выгуливать и кормить элитным кормом, пока сам жрешь сосиски. Игорь заржал и ловко перехватил сигарету, Олег даже не успел возмутиться. — Я собак только подкармливаю, мне нельзя с моей работой, я и так на ней ночую временами, — он посмотрел на Олега почти виновато и затянулся. — Ты ж видишь, у меня в холодильнике даже пельменей нет, куда мне животных. А ты, видно, ответственный, раз столько внимания даже не собаке, а целому человеку уделяешь? — Наверное, — Олег вздохнул, стряхнул пепел. — Но это не ответственность, это… это часть моей жизни. Я сам. Я и Сережа. Если его не будет, тогда что у меня останется? Он поднял взгляд и встретил чужие глаза напротив. Олег не чувствовал, как текли секунды, но вдруг понял, что где-то видел эти глаза.***
Их встречи становились чаще, а их общение — ближе и теснее. С Игорем было легко говорить, даже легче, чем с Сережей, с Игорем было легко шутить и смеяться над словом «жопа», потому что ну жопа — это объективно смешно, а еще у Игоря была идиотская и отвратительная манера переиначивать любые слова в производные от слова «хуй», и Олег, к своему позору, каждый раз ржал с этого, как пятиклассник. — Игорь, это уже край, — Олег поднял бровь, смеривая пустые полки холодильника скептичным взглядом. — Тебе нужно есть что-то, кроме шавермы. Так ты заработаешь гастрит. — Хуястрит, — откликнулся Игорь, сооружая бутерброд из кетчупа, подозрительного вида колбасы и кружка помидора. У Олега дернулся угол рта, но он не хотел признавать поражение так быстро. — Очень по-взрослому, — вздохнул он. — Может, хотя бы пачку крупы тебе привезти, сваришь кашу? — Хуяшу, — с набитым ртом пробурчал Игорь. Олег оперся о кухонную стойку, скрестил руки на груди, Игорь завалился на диван. Диван и так уже хрипел, скрипел и разваливался, и Олегу казалось, что рано или поздно Игорь так окончательно его доломает. Запихнув бутерброд полностью и дожевав, Игорь одним слитным, медленным и привычным движением стянул с себя футболку и запульнул ее куда-то в сторону туалета. Олег оттянул ворот тугой водолазки — в квартире у Игоря было душно, даже жарко.***
— Когда ты выходной возьмешь? — спросил Олег, баюкая в ладони стакан. Он растянулся на диване, не обращая внимания на скрип, закинул ноги куда-то на подлокотник, пока Игорь возился с яичницей. — Когда-нибудь, — пробубнил Игорь, и Олег издалека почувствовал, как напряженные мышцы его широких плеч стали еще тверже и жестче. — Ты сам нихера не отдыхаешь, с кого мне пример брать? — Я думал, ты достаточно уже взрослый мальчик, чтобы тебе не нужны были примеры взрослых состоятельных мужчин перед глазами, — ухмыльнулся Олег. В него полетело полотенце, он ловко перехватил его. — Я вообще-то давно хотел… — медленно и тихо проговорил Игорь, и голова его вжалась в плечи чуть сильнее. — Неделю взять хотя бы. Просто выспаться. Только мне… Ну, если я неделю в четырех стенах в одиночку проведу, то просто с катушек слечу, лучше уж в участке куковать. Олег почувствовал, как трепыхнулось сердце в груди. — Почему в одиночку? — спросил медленно и опустил глаза на стакан. — Я могу с тобой.***
Сережа закатывал глаза, когда в разговор просачивалось «а вот Игорь…», «а мы с Игорем…», «Игорь сказал…» — Господи, Олег! — не выдержал как-то Сережа и грохнул чашку об стол, всплеснув руками. — Ну вы поцелуйтесь еще! Я не могу, реши уже как-то ваши отношения, у меня ощущение, что мой парень — подросток в старших классах. — Это не то, Сереж, — Олег помотал головой и заулыбался. — Правда, ну не то. Конечно, мы флиртуем, но мы… мы друзья. — Конечно, друзья, — Сережа невозмутимо полистал что-то в телефоне. — Но нельзя дружить без привилегий с человеком, у которого такой пресс. Он протянул фотографию, Олег поперхнулся кофе и облил чистую рубашку. Пресс, если уж начистоту, был и вправду хорош, но такой подставы от Сережи Волков ждал в последнюю очередь, но позорнее всего было под ехидный смех Сережи оправдываться и говорить, что у него, Олега, тоже пресс, и не хуже, и ничего нет постыдного в том, что… Да ну ради Христа, блять. Но Олег в несколько недель расцвел, таким его Сережа видел только до армии и контрактов. Глаза засияли, снова стали синими, не пепельно-серыми, и Олег все чаще и чаще рассказывал о том, как они встретились с Игорем, как тот водил его на работу, как они гуляли на крышу, ели шаурму, — и снова Сережа скривился — а потом вдруг хмыкнул в один из тихих вечеров перед теликом, глядя в телефон, остановил очередную серию какого-то невнятного сериала, взглянул на Сережу смешливыми, но удивительно лучистыми глазами: — Гляди, что Игорь прислал. Сережа скользнул глазами по экрану и тоже невольно улыбнулся. Сообщение оказалось неловким, невнятным и искренним признанием в симпатии. — Ты ждал? — спросил у Олега, закинув ногу на ногу. Олег пожал плечами, дернул углом губ мягко, в его глазах появилось что-то незнакомое или знакомое до боли, что-то нежное и трепетное. — Наверное, ждал, — кивнул Олег больше себе, чем Сереже. — Наверное, это было очевидно. — И что ты планируешь делать? — полюбопытствовал Сережа, задумчиво цапнув ногтями нижнюю губу. Олег вздохнул и откинул голову на спинку дивана. Он чувствовал себя… странно. Будто бы так и должно было быть. Будто он не мог не понравиться Игорю, и теперь все встало на свои места. — Поговорю с ним, — Олег поймал взгляд Сережи и ласково отвел с белого лба прядь рыжих волос. — Посмотрим, Сереж. Все будет.***
Олег пришел к нему вечером. Разулся в прихожей, закинул на кухню пакет с продуктами. Нашел его напряженный взгляд. Не отвел глаза. Они целовались мягко, легко почти, почти невинно, пока язык Игоря не огладил нижнюю губу, не скользнул в рот. Олег шумно выдохнул в поцелуй, сжал плечи Игоря сильнее, втиснул его в стену, цапнул за губу в борьбе за первенство. Игорь хрипло прошептал: — Ты поаккуратней с зубами, если не хочешь, чтобы я тебе рожу разукрасил. По рингу соскучился? — Ух, страшно, — хмыкнул Олег, и его пальцы скользнули на соблазнительно пульсирующую вену на шее Игоря. — Боишься, что тебя, такого грозного, уткнут лицом в диван? — Нет, боюсь, что ты так и продолжишь пиздеть вместо того, чтобы делом заниматься, — Игорь сглотнул, его зрачки были широкими и пьяными, а рука скользнула на талию Олега, и тот вдруг почувствовал себя удивительно тонким по сравнению с этой крепкой, огромной ладонью. — Товарищ майор, — укоризненно покачал головой. — Вы сбагриваете на меня всю грязную работу, я-то думал, это ваша работа с мусором связана. — Ага, я его сортирую, — голос у Игоря предательски сорвался, когда Олег прижался губами к ключице. — Кого на трое суток, кого на крепкую пятнашечку. — И на что же мой протокол потянет? — На трое суток точно. — Дешево оцениваете меня, — Олег задохнулся, когда тяжелая ладонь притянула его теснее. — А мы посмотрим, как вечер сложится, может, ты на статью себе еще наговоришь, — губы у Игоря были настойчивые, сухие, а целовался он жадно и голодно, и Олег зарычал в поцелуй, цепляя зубами почти до крови. Игорь отодрал его от себя за волосы, и Олег улыбнулся почти безумно, чувствуя, как бешено адреналин несется по венам. Он смотрел в глаза Игоря и тонул, пропадал, терялся нахрен, и глядя в эти бесконечные черные дыры зрачков, его вдруг прошибло осознанием, откуда же он знает эти глаза, где он видел этот взгляд. В зеркале. В зеркале он видел этот азарт — кто кого, эту древнюю борьбу за первенство, эту звериную жажду получить свое, в зеркале узнавал этот излом шеи и выправку, в зеркале замечал этот отстраненный взгляд, за которым ревущее пламя. Они жадно цеплялись за руки и плечи, узнавая в себе похожих, знакомых, своих, узнавая в себе друг друга. С первой встречи, с первого взгляда, с полуслова первого они по-звериному почуяли друг в друге своего. И больше не отпускали.***
Олег приезжал не так уж часто — в конце концов, даже то, что его дразнили теперь уже двое за то, что он содержанка, не избавляло его от работы. Но он ценил каждую встречу, каждый вечер, в который они оба вырывались друг к другу. Каждый такой вечер был особенным — они могли ржать полуголые с какой-то херни, смотреть мемы с собаками, а могли медленно, с трудом подбирая слова, распахивать душу друг другу наизнанку. Они не спали вместе, только изредка целовались, и им до странного было необходимо говорить друг с другом, а когда их руки случайно соприкасались, все слова вдруг пропадали, и оставалась только звенящая тишина в голове, в которой мысли никак не хотели появляться. Они могли говорить часами, но стоило им дотронуться друг до друга, как скулы начинали гореть. — Мне с тобой хорошо, — сказал Олег, не поднимая глаз. В нем было уже четыре стопки водки, и они оба лежали и смотрели на неровные тени на потолке. Игорь помолчал, а потом прижался губами к плечу Волкова. — Мне тоже, — сказал. — Очень.***
В тот день Сережа тыкается с алгоритмами, которые ничерта не пашут, волосы у него второй день грязные, спина болит от постоянного сидения в позе креветки. Поэтому, наверное, он не сразу замечает, как Олег медленным, размеренным шагом входит в кабинет. — Вернулся, Олеж? — спрашивает Сережа, не поднимая глаза от экрана. Потирает слезящиеся раздраженные глаза, откидывается на спинку кресла, разминая спину, прикрывает веки. — Ты знаешь, я целый день — да что там день, уже целую неделю — долблюсь с этим алгоритмом, тут какой-то баг, но я даже понять и вычислить не могу, съел сегодня пару сэндвичей. Но мне кажется, их какой-то другой повар теперь готовит, у них странный вкус рыбы, может, поставщики другие, как думаешь? Сережа болтает, разминая переносицу, а потом вдруг понимает, что Олег молчит. Сережа приоткрывает глаза, наваливается на стол, а после и вовсе вскакивает, делая несколько торопливых шагов к Олегу. Олег молчит. Олег смотрит в одну точку, лицо абсолютно равнодушное, спокойное и каменное, но Сережа видит прорезавшиеся складки вокруг жесткой линии рта и глаза. Пустые глаза. — Олеж, — Сережа осторожно прикасается ладонью к его плечу, Олег не вздрагивает и не реагирует. — Что случилось? Олег молчит так долго, что Сереже кажется, что он никогда не ответит. Но потом звенящую тишину прорезает голос, негромкий и мертвый: — Игорь от меня ушел. Внутри что-то разбивается вдребезги.***
Олег смеется в шум дождя, хохочет почти в голос. Когда Игорь расстался с ним, Олег почти ничего не почувствовал — он принял, черт побери, принял это, как все принимал. Он написал ему в ответ что-то вроде «хорошо, понял», по-армейски лаконично и просто. Он не почувствовал ни боли, ни обиды, ни даже злости, только будто тяжелее на плечах стало, будто чугунная плита опустилась, ну ничего, ничего страшного, такое ведь бывает, да? И Олег не кричал, не бил посуду, не выпускал пар в зале, не срывался на подчиненных, нет, он все так же целовал Сережу, он все так же готовил ужин, он все так же улыбался и жил, просто жил, только тонкая нить внутри рвалась, что-то внутри, под каменным дном, кричало и билось, тоска царапала грудь почти незаметно, но так невыносимо, что хотелось заскулить и обнять себя обеими руками, как в детстве. Олег отхлебывает еще водки из горлышка, мокрые пряди падают на лоб, он пошатывается, губы рвет улыбка. Он знает, что сам виноват — Игорь разорвал все осознанно, по объективной причине, Олег и правда перед ним проебался, в чем — да Олег уже и сам не помнит, но знает, что проебался, сделал больно. И Игорь тысячу раз, может быть, прав. Игорь наконец-то решил оградить себя от людей, которые херово к нему относятся, давно пора, Игорь, наконец-то ты начал заботиться о себе, ты же никогда этого не делал — даже когда болеешь, всегда рвешься на работу, наверное, и правда пора начать себя любить, даже если это значит перестать любить Олега. Олег не плачет. Олег стискивает озябшие пальцы на перилах моста до боли, до онемения. Олег очень бы хотел написать, сказать, мол, черт, Игорь, я идиот, пожалуйста, давай попробуем все вернуть. Написать, мол, давай хотя бы поговорим, ты мне нужен, я изменюсь, хочешь, я изменюсь, я готов над собой работать ради тебя, блять, да я на все готов, почему вот так, неужели ты готов все это перечеркнуть, а как же те вечера, а как же наши сигареты, а как же наши поцелуи и твои идиотские шутки, боже, Игорь, давай хотя бы попробуем… Только Олег гордый. Олег не унизится, если ему дали понять, что он больше не нужен. Олег ровно держит спину и знает себе цену, Олег не будет жалкой собачонкой бегать и умолять все вернуть, Олег знает, что он будет счастлив и без Игоря Грома. Олег стоит на мосту. Олег пьян. Пальцы не слушаются, когда он пишет Сереже: Скажи, что я его люблю. Олег кладет телефон во внутренний карман пальто. Сердце стучит ровно. Он знает, что в нижнем ящике тумбочки лежит завещание и письмо для Сережи — написал три года назад, когда еще ездил по контракту. Этого будет достаточно. Сережа… Его Сережа. Олег педантично расшнуровывает туфли — нужно снять обязательно. Петелька за петелькой, шнурок за шнурком. Олег очень надеется, что глупое тело, которое знает, как выживать, которое всегда заставляло его жить, даже когда он молил о смерти, в этот раз не подведет и не будет бороться. Олег думает — я так жалею, что потерял его, боже мой. Олег думает — он никогда об этом не узнает. Носки становятся мокрыми мгновенно, ощущение мерзкое. Олег напевает что-то под нос, давно забытое, что-то из бурной юности, рок-концертов и косяка на двоих с Сережей. Что-то о плаче от счастья и смеха до слез. Что-то о морозе по коже. На секунду мелькают глаза Игоря — такие родные. Такие знакомые. Олег смеется, тихо и почти умиротворенно. Все становится правильным. — Олег, даже не вздумай! Сережа вылетает из машины почти на ходу, кубарем катится по пустой дороге, в три прыжка оказывается рядом и рывком отдирает Олега от перил. Олег оседает на мокрый тротуар, на грани сознания мелькает мысль, что он упустил момент, когда Сережа стал таким сильным. На Сереже мокрая насквозь белая рубашка, рыжие пряди слиплись и висят сосульками, глаза красные, а пальцы трясутся. Олег подмечает это совершенно равнодушно. У него внутри — облакам тесно, у него внутри брошенные к ногам Игорю слова. Скажи, что я его люблю. — Ты идиот, Олег, неужели ты думал, что я позволю тебе покончить с собой, неужели ты думал, что я не пойму, что я не отслежу, неужели ты думал, что можешь оставить меня здесь одного, блять, о чем ты вообще думал? Как ты мог, Олег, как ты мог, — у Сережи в глазах слезы, а голос срывается. Олег тычется в его плечо как огромная мокрая собака, руки висят плетьми, он даже не может подняться. Машина стоит около тротуара, мигает фарами, а Сережа становится на колени перед ним, обнимает, держит своими длинными, тонкими руками, шепчет что-то — Олег не понимает, что, у Олега в голове белый шум и звук допотопного радио. — Сереж, — он не слышит своего голоса. — Сережа. Сережа смотрит своими голубыми глазищами, держит лицо Олега в своих ладонях. — Что? Что, хороший мой? — спрашивает Сережа, гладит бесконечно, и Олег прикрывает глаза, сломанной этой тонкой нитью тоски в груди и огромной, как вода, усталостью. — Он ведь правда уже никогда не придет. Сережа молчит. Баюкает его в своих руках, прижимает теснее. Олег чувствует, как кривятся губы, а горло сжимает спазмом. Он не может плакать, он тихо-тихо воет в мокрую белую рубашку и цепляется ледяными пальцами, хотя знает, самое главное уже упустил — сколько не цепляйся, не вернешь. Олег смотрит в глаза Сереже. Тоже — знакомые. Тоже — похожие. Будто безмолвно говорят о том, что так бывает. Бывает так, что мир рушится. Бывает так, что мы теряем своих. Бывает так, что слова оказываются бессильны. Олег закрывает глаза. — Так устал, — вырывается тихо и пьяно. — Я так устал, Сережа. — Я знаю, — шепчет Сережа в ответ. На мгновение его голос срывается, а потом становится тверже. — Давай я отвезу тебя… — Домой? — Олег вздрагивает и беспомощно прижимается теснее к чужому теплу. Он не видит лица Сережи, но чувствует, как пальцы его сжимаются сильнее. Держат. — Да, домой. К нам домой.