«Ты можешь называть меня просто Ханако»
Нет, он не мог ее так называть. Он не мог называть просто по имени воистину госпожу, его повелительницу. Она повернулась к нему лицом, аккуратно положив руку на стол из черного опала. За годы службы этой женщине Ода понял, что она скрывает дрожь в руках и волнение за аккуратными прикосновениями к разным вещам — Ханако медленно вырисовывала узоры на столе тонкими пальцами, тихо постукивала ими, и это правда ее немного успокаивало. — Все прошу тебя называть меня по имени, а ты пропускаешь это мимо ушей. Прошу, поднимись, ты снова со мной слишком официален.А если он хотел этого?
Он желал быть нежным с ней, чтобы она чувствовала себя не просто наследницей корпорации «Арасака», которая обязана для всех быть мудрой и расчетливой женщиной — он хотел, чтобы она чувствовала себя нужным человеком для такого, как он, который желал дарить комфорт и безопасность, видеть ее улыбку и слезы, и чтобы она не скрывала это от него. Хотя бы от него, кто рядом днем и ночью. Но он не мог относиться к ней как к своей подруге или как к сестре, не мог позволить себе лишнего слова — ни шутки, понятной им обоим, ни колкости, ни нравоучению, хотя в его обязанности и входили лекции по безопасности и заботе о себе. Он просто не мог, потому как глядя на нее только и вырывалось: «Госпожа». Выпрямившись, Ода слегка улыбнулся Ханако, вызвав у нее широкую улыбку. — Приятная ночь. Задумчиво вглядевшись в панорамное окно на вид темного города Найт-Сити, усеянного огнями небоскребов и вывесок, молодой человек тихо и мелодично прочитал:Туманное сияние, Маленькая бабочка сидит, наблюдая за рукой.*
Расположившись на мягком кресле, Ханако пригласила присесть своего подчиненного. Смущенно приняв приглашение, Ода опустился напротив. — Отец любит, когда ты сочиняешь хайку. Хотя это и старомодно. «Мыслями она всегда с отцом». — А вы, госпожа? Она грустно улыбнулась, вглядываясь в утренний туман города. — Безумно. Одно слово. Одно, вроде бы, простое слово, в ответ на самый простой вопрос. Но нет, это слово было для него как наркотик, что приносил эйфорию бандитам из трущоб города. Оно заставило тепло разлиться внутри, руки слегка подрагивать, а глаза со стеснением отвести куда-то вдаль, чтобы сосредоточить взгляд и скрыть свое волнение. Нет, для него это не просто слово. — У тебя есть еще? Вопрос отвлек Оду от раздумий, которые его уносили все дальше и дальше от этой реальности. — Нет, но это не проблема. Покопавшись в голове, он снова задумался. Блуждая глазами по темной комнате, в голову не приходило ничего путного. На место сосредоточенности пришло легкое раздражение за свою нерасторопность. «У нас что, сегодня ночь поэзии?» Внезапно взгляд упал на женщину. Ханако закрыла глаза, аккуратно откинувшись на спинку кресла. Усталость отчетливо прояснилась на ее лице, очертив лиловыми кругами веки глаз, оставив еле заметные морщины на лбу. Сейчас она выглядела как типичная работница корпоратского офиса, где работники до потери сознания над чем-то упорно трудятся. Отчеты, киберданные, снова отчеты, иная документация, и снова отчеты. О чем эти отчеты, Ода никогда не думал, да и желания не было. Не то, чтобы в его жизни не было никаких отчетов перед руководством, но они касались военной службы, да и обычно их всегда делал Такэмура. Сейчас же он отчитывался только перед своей госпожой. По правде говоря, она совсем не требовала каких-либо отчетов, позволяя ему находиться в расслабленности от бумажных и сетевых волокит. Необычайная тишина стояла в комнате, будто в ней никого нет. Наемник снова взглянул на Ханако-саму, которая как бы дремала. Когда он смотрел на нее, на ум всегда приходила картина, как одинокая гейша играет на сямисэне протяжную и грустную мелодию, как поет о трудности жизни и смерти, которая ходит попятам за одним отважным ронином, последний путь которого — месть за своего умершего господина нечистым силам в виде кровожадных О́ни. И откуда в нем столько романтики и мальчишечьей глупости? Тряхнув головой, Ода поерзал на месте. От глухого звука скрипа и шуршания Ханако аккуратно раскрыла глаза, уставив их на молодого человека. — Это грустное хайку, — со вздохом заключил тот. — Тебя это беспокоит? — Это может опечалить вас. — Не волнуйся. Я поделюсь с тобой своими грустными мыслями, если таковые возникнут. Этих слов, наверное, Ода ждал больше всего. С внутренним ликованием, он, тихо прочистив горло, прочитал:Холодный вечер, Молодая одинокая гейша улыбается, несмотря на бурю.*
На время в комнате снова стало тихо. Ханако улыбнулась. — Ты был прав, это грустно. Но также это прекрасно. — Эта гейша очень похожа на вас, госпожа. — Правда? Женщина лукаво взглянула на подчиненного. — Чем? — Несмотря на бурю, как в душе, так и вокруг, вы улыбаетесь, одаряя ближних любовью, оставаясь сильной. Опустив глаза, она грустно усмехнулась, затем тихо поднялась с кресла и подошла к панорамному окну. На темном предутреннем фоне недружелюбного города она казалась беззащитной, как фарфоровая кукла, которая может разбиться от неправильного движения. — Ты думаешь обо мне слишком хорошо, Ода. Наемник повел бровью. Он знал, что семью Арасака ненавидят: обливают грязью, поджигают их личные автомобили, врываются в резиденции, чтобы устроить погром. Все это очень серьезно сказывается на Ханако, заставляя ее чуть ли не еженедельно закрываться в своей комнате и с жалобными стонами реветь в подушку. И как самый преданный ей человек, он терпеливо сидел под ее дверью, слушая, зарываясь руками в волосах, с неистовой силой сжимая их, хватаясь за грудную клетку из-за беспричинной боли там, внутри. Он слушал и очень жалел, что родился всего лишь для того, чтобы на нее работать. Хотелось бы Оде стать хотя бы ее братом, чтобы позволить себе немного лишнего, кроме как укрыть ее от потенциальных опасностей. Он хотел бы избавить ее от всей той грязи, которая льется на нее, всей той агрессии, которая заставляет ее не спать и не есть. Хотел бы он стать ей хотя бы братом, чтобы крепко обнять, вытереть лица горькие слезы. Взглянув на стол, наемник отметил про себя, что женщина не тронула своей еды. Она не ест уже третий день, пьет только воду и перебивается синтетическими батончиками, которые совершенно не утоляют голод. Низко склонив голову, Ода, стараясь найти подход, уточнил: — Не возникнут ли у госпожи проблемы со здоровьем, если она не будет есть? Развернувшись, Ханако взяла в руки личные деревянные палочки и поковырялась ими в давно остывшем рисе. — Эта обстановка в городе отбивает весь аппетит. Он все понимал. Молча. Как и всегда. Не пытаясь даже вставить слова поддержки. Это было ни к чему. Достаточно просто понять, о чем она говорит. Это было наивысшим уважением к человеку — просто понять. Как бы ему хотелось увезти ее отсюда, из этого паршивого города, где нет ничего, кроме грязи, жестокости и крови. Вроде бы ничего страшного не случилось за время их пребывания здесь: не было случаев покушения, не было мятежа или террористической атаки. Только подлые поступки за их спинами. Ханако находилась все время в резиденции или Арасака-тауэр, под защитой телохранителя, поэтому все события никак ее не коснулись. Но неужели ее настолько заботит тот факт, что люди ненавидят ее семью и корпорацию, что она изнуряет себя бессонными ночами и голодом? Он не смел спрашивать об этом не потому, что ему не ответят, а потому, что он просто не поймет, даже если бы очень сильно захотел. Внезапный вопрос нарушил тишину: — Ода, ты знаешь, что такое бонса́й? — Доводилось случайно увидеть искусную работу в поместье Сабуро-сама, госпожа. — Случайно? — Да, — он нервно отвел взгляд. — Совершенно случайно. Он вспомнил тот день, такой же дождливый и холодный. Тогда была какая-то очень важная конференция, на которой собрались почти все важные работники корпорации. Предпочтя остаться за дверями кабинета, Сандаю скучающе бродил по коридорам, рассматривая различные скульптуры и картины в японском стиле. Сухие икебаны в черных вазах украшали почти каждый коридор. Он, на самом деле, не любитель икебан, потому что не разбирается ни в технике их создания, ни в значении каждого собранного букета, но когда Ханако восхищалась каждой работой, старательно объясняя значение каждого цветка, парень с интересом слушал, затаив дыхание. Выдумывая собственный смысл каждому произведению, солдат в размышлениях наткнулся на большое и темное помещение, которое было заполнено картинами и фотографиями семьи Арасака. Вот висит картина с мужчиной, напоминающим Сабуро, и женщиной, которую Ода ни разу не видел. Подпись «Прекрасные Митико и Сабуро Арасака». Счастливые люди стояли рядом, держась за руки. Наследница компании — копия ее матери. В другой стороне висела фотография, на которой были изображены Сабуро, маленькие Ёринобу и… — Ханако... Вроде бы обыкновенная семейная фотография, но настолько завораживающая. Он впервые видел отца, сына и дочь втроем, на этом фото, когда Ёринобу еще не стал отшельником и позором семьи, а Сабуро не жестоким тираном корпорации. Где-то внутри подкралось сомнение, что последние слова были сказаны вслух, а не прокручены в голове, поэтому Ода оглянулся. Не то что бы он ненавидел главу «Арасаки», скорее не понимал, за что его так боготворит Такэмура, и вообще за что его так боготворят все? Он также не понимал и его сына, Ёринобу, который строит из себя непонятно кого, устраивая истерики и сбегая из корпорации. На фотографии маленькая наследница такой огромной корпорации даже, наверное, и не представляет, какая жизнь ей отведена. В этом красном праздничном кимоно она походит на маленькую куклу. Однако, как же она не похожа на себя нынешнюю: блеск в карих глазках девочки сменился на нервозность и хладнокровие в черной оптике взрослой женщины, в руках которой сейчас находится почти все. Отвернувшись от фотографии, Ода наткнулся на удивительной формы дерево в маленьком горшке, которое стояло в центре помещения. Подойдя ближе, наемник с интересом рассматривал работу. — Бонсай. Стиль моёги, кипарис. Великолепная работа Сабуро-сама. — А? Рядом стоял Такэмура, с восхищением указывая на деревце. — Случайно сюда забрел, — попытался оправдаться Ода. — Понимаю, — тот невольно улыбнулся. — Но нам лучше уйти. Двигаясь по коридору, парню хотелось задать много вопросов наставнику, который знает куда больше, чем он. Но не стал. Такэмура все равно бы не ответил. — Это очень похоже на нас с тобой. — На вас…и на меня? — Изумленно уставившись на свою госпожу, Ода встал с места, расположившись так же напротив окна. — Бонсай, на первый взгляд, является простой техникой выращивания дерева в миниатюре. Но на самом деле, это не так. Нужно относиться к этому делу очень терпеливо, нежно ухаживать за растением, пока оно не станет деревцем. Если ты нетерпелив, то ты испортишь деревце, отрезая слишком много веток. Халатность же может обернуться неудачей — растение может вырасти из маленького горшочка, став большим деревом. Правильно ухаживая за деревцем в процессе его роста, терпеливо заботясь, одаривая любовью, удерживая его в этой маленькой миниатюре, ты можешь вырастить воистину шедевр. Но создав этот шедевр, на этом не заканчивается труд, — повернувшись к парню лицом, Ханако улыбнулась лишь уголками губ. — Растение живое. Ему всегда будет мало места в этом горшочке, потому как оно будет хотеть сбежать из него. Стоит быть бдительным и обрезать по необходимости ветки. Мы с тобой как бонсай, Ода. Знаешь, почему? Он знал. Знал, но хотел слушать ее, чтобы она говорила своим бархатным голосом с ним. Он хрипло ответил: — Почему? — Мы, как эти деревца, хотим стать большими деревьями, не хотим расти в маленьких горшочках. Но нам из раза в раз отрезают веточки. Из нас сделали произведения искусства, которые дарят тепло в душе и пищу для размышлений, но нам хотелось бы избавиться от этих установленных рамок, в которые нас как бы включили. Мне и тебе хотелось бы стать обычными несуразными деревьями, ветви которых беспорядочно растут ввысь, к небу, к тусклому солнцу. Нас, как в клетку, посадили в эти миниатюры, не спрашивая нашего мнения. Мы росли, полные надежд, каждый со своей мечтой, но это все было обрезано садовыми ножницами. Нам придали форму, нам указали путь, куда расти, но хотели ли мы этого? — Она провела рукой по стеклу панорамы, минуту помолчав, переводя дыхание. — Сейчас, будучи шедеврами, мы растем без надежд, но у нас есть только одна мечта — вырасти из этой миниатюры и стать настоящими деревьями. Молчание нависло над ними. За окном начался дождь, который большими каплями стучал по стеклу, создавая как бы глухую мелодию. Природную мелодию. Хмыкнув, Ода как бы невзначай спросил: — Вам нравится ваша жизнь, Ханако-сама? Она вздрогнула, отрезвившись от размышлений. Сначала молодой человек пожалел, что задал настолько интимный вопрос, касающийся жизни этой женщины, но увидев, как на ее посветлевшем лице разгладились морщинки, а мелкая дрожь в руках пропала, он понял, что ей давно хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. О чем он сейчас жалел, так это о том, что они не затрагивали этой темы раньше. А может быть, это к лучшему. — Я всю жизнь расту и развиваюсь в этих каменных стенах — это моя миниатюра. До совершеннолетия мне не позволяли переходить из одной комнаты в другую без огромной свиты из охраны — настолько все было нелепо. Именно поэтому я начала очень рано познавать сетевое пространство, что помогло мне хотя бы чувствовать себя тем самым деревом, которое стремится вверх, к небу, которому не отрезают ветви, указывая пусть и форму роста. Я хотела бы быть обычным человеком, которого не сковывают правила, обязанности, долг. Но кем бы я стала, если бы жила там? — Ханако указала рукой на город. — Возможно, я бы и была свободной и счастливой, но это было бы крайне недолго, потому как в этом городе никто долго не живет, нет, не…выживает. Но я не могу мечтать о таком. Я должна быть хранительницей семейного очага. Это очень сложно, когда в семье раздор, когда самые родные люди находятся по разные стороны баррикад, а должны держаться вместе. Именно поэтому я, любуясь видом этого города отсюда, из этих толстых каменных стен, своей миниатюры, все чаще хочу вырваться из нее и попробовать на себе эту дикую и неизведанную мне жизнь. Хотя эти люди и по-своему несчастны по понятным нам с тобой причинам, я им слегка завидую. Мне хотелось бы ощутить на себе такие же несчастья, чтобы понять, что такое по-настоящему жизнь. Ко мне относятся, будто я сокровище этой корпорации, укрывая от всего, даже от погодных условий, даже от солнца, которое вроде бы придает сил, но по-своему вредит, — на ее лице отразилось раздражение. — Знаешь, почему мне запрещено покидать эти стены? — Женщина кротко взглянула на Оду.— Не потому, что мне могут навредить, а потому, что я могу убежать. Излишнее мое любопытство вынудило меня изучить жизнь здесь, в этом маленьком аду, о чем узнал мой отец. Он был очень расстроен, когда я впервые спросила разрешения осмотреть город, полюбоваться видами, но...он не запретил. Ему всегда казалось, что я рано вылечу из родительского гнезда и захочу так же как Ёринобу...жить в свое удовольствие, но как ты знаешь, мне отведена роль намного важнее, чем моему брату. Мне запрещено прожигать свою жизнь. Однако, я с интересом осмотрела некоторые места здесь с кучей телохранителей по разным сторонам, но эта кривая экскурсия вышла замечательной. Найт-Сити ужасное место, — ее губы растянулись в широкой улыбке. — Оно пропитано едкими запахами, грязью, дымом машин и заводов, но жизнь — она тут настоящая. В Японии мы скрываемся под иллюзией благополучия, избавляясь от бедности, укрывая ее в тех уголках, куда не додумаешься прийти сам, куда нет дороги. Здесь же, трущобы и здания корпораций граничат рядом, не давая тебе забыть, что ты ходишь по острию ножа, и можешь с огромного стеклянного небоскреба упасть прямо на грязный дощатый пол, по которому ходят бедняки, наркоманы и убийцы. Сев за стол, она взяла в руки палочки и принялась неаккуратно копаться в рисе, который успел немного засохнуть. — Ты не считаешь меня тепличным цветком, Ода? Цветком, который растет в укрытии, но не приносит никому радости. Его огородили от всех угроз для счастливой жизни, но он бесполезен в этой теплице. «Нет, нет, не говори так, прошу, не говори так о себе». — Цветок был посажен в теплицу для того, чтобы вырасти с помощью заботы садоводов прекрасным и сильным. Те цветы, что растут за пределами теплицы, очень слабы, неказисты и цепляются за свою жизнь в попытках прожить хотя бы день. Но растение, которое вырастили в укрытии, полно сил. Ему не о чем заботиться, оно всегда под защитой, благоухает и озаряет место, где живет, своей красотой. Это заставляет всех вокруг нежно поглаживать его лепестки, боясь навредить такому хрупкому маленькому созданию. При этих словах женщина отложила палочки, удивленно посмотрев на наемника. — Как некрасиво я сейчас поступаю, веду разговор только о себе. — Отнюдь. — Нет-нет, Ода, — привстав, наследница указала на место за столом напротив себя, приглашая присесть. — Судя по всему, у нас сегодня вечер откровений, так что я бы предпочла передать тебе эстафету. Киберниндзя вскинул брови в немом вопросе. Без слов она медленно кивнула головой, придав лицу оживленный вид, как будто предвкушая чего-то грандиозного. Сев напротив своей госпожи, Ода немного помолчал, вглядываясь в окно. Непогода на улице успокаивала и нагоняла философские мысли. — Как и мой учитель, я рос в Тиба-11. Я не чувствовал себя тогда несчастным, но и счастливым, если честно, тоже, потому что не было времени об этом думать, когда живешь в таком месте. Мне всегда хотелось жить в достатке, из-за чего у меня выработалась зависть к богатым людям и корпорациям. Я постоянно испытывал страх перед неизвестным…страх…вроде того, который испытываешь перед смертью. Но когда за мной пришел Такэмура, я задумался о своей жизни. Я оказал сопротивление, когда меня забирали на глазах у всех ребят, которые были готовы вместо меня с охотой броситься в ноги вербовщикам. Хотя я и жил в тепле, ел хорошую еду и спал не в подворотнях, но изнемогал от постоянного изнурения, трудностей и жестокости. Горо прекрасный наставник, потому как он совмещал в себе жестокость и милосердие, отцовскую любовь и дисциплину — мы, хотя и не так быстро, но нашли общий язык, потому что росли в одном месте. У меня не было отца, который мог бы меня чему-то научить в плане морали, собственной чести, взаимоотношений между людьми. Я всегда находился без присмотра, а потому попадал в неприятности. Моя мать была прикована к кровати из-за болезни, поэтому мне приходилось самому добывать нам пропитание, воровать, обманывать, а хуже всего в раннем возрасте — убивать. Армейские условия закалили во мне терпеливость и укротили эмоции, которые я поначалу выплескивал на своего наставника. Маленький дикарь из Тиба-11, зверек, которого посадили в клетку и начали дрессировать. Но когда вы приняли меня к себе на службу, я ни разу не думал, что живу в миниатюре с постоянным отрезанием моих ветвей. Обеспечивая вам безопасность, госпожа, я получаю в ответ огромное количество знаний о чувствах человека, об этом мире, я преисполняюсь самыми нежными чувствами, которые вряд ли смог бы познать на службе. Меня устраивает мой маленький горшочек, потому как мне обрезает ветки опытный и самый терпеливый садовод, который не только указывает мне путь роста, но и нежно ухаживает за мной, помогает мне разобраться с моими эмоциями, до сих пор, как бы странно это не прозвучало, укрощает мальчишеский пыл. С ним я узнал, что такое настоящее искусство, что значит быть не цепным псом, а тем самым самураем, который готов защитить одинокую гейшу от злых Они. — В твоих словах для меня есть смысл, — Ханако водила пальцами по столу. — Я понимаю, что мне не стоит жаловаться на свою жизнь. Здесь мне не о чем волноваться, нечего бояться. Боишься ли ты чего-нибудь? — Нет.Ложь.
Больше всего он боялся не оправдать ее надежд, разозлить ее, опечалить. Он боялся, что в один день их разлучат, что может произойти по различным причинам — от желания ее отца до его служебного долга, или же... Нет, он не хотел даже думать об этом. Смерть не пугала Оду, не было проблем и с тем, чтобы отдать жизнь за спасение наследницы, но пугало лишь то, что за ней. Ее одиночество. Да, он называл это одиночеством. Он не претендовал на звание лучшего телохранителя, но ему всегда казалось, что даже если его заменят кем-то другим, это будет уже не то. Возможно, он лишь пытался тешить себя этими мыслями чтобы считать себя нужным Ханако. Что если она относится к нему только лишь как к человеку, который обязан ей служить? Хотя, отчасти же так и есть… Но что если она не придает ему того значения, какое он придает ей? Будет ли ей одиноко, если в один день его не окажется рядом? "Прочь, прочь эти мысли, не позволяй им завладеть твоим рассудком". Вглядываясь в их тени на полу, которые как бы слегка переплетались, на смену волнения пришло успокоение. «Наши тени, движения. Мы вдвоем. Мы». Парню доставляло удовольствие местоимение «мы», потому что он никогда не говорил его вслух, но хотел. «Ты и я. Почему не мы?» Он боялся потерять ее, свою госпожу, потому как он живет уже ради нее. В то время как Такэмура считает Сабуро Арасаку своим идолом, беспрекословно выполняя даже самые грязные дела корпорации, Ода же лелеял Ханако как тот самый тепличный цветок, проводя с ней время в светлых комнатах, украшенных икебанами, рассуждая о сложных человеческих проблемах: смерти, доверии, предательстве и...любви, как ни странно. — Можно я задам тебе личный вопрос? — Конечно, Ханако-сама. — Ты когда-нибудь любил? "С чего вдруг она задала этот вопрос?" — Любовь является для меня неизведанным чувством. "Вранье!" — А вы, госпожа? — Я...не знаю. Ханако нервно заерзала на стуле. — Наверное, я так же как и ты, не знаю, что это такое. Мой отец не так давно говорил о замужестве, хотел представить мне высокопоставленных людей, с которыми я смогу связать свою жизнь, когда-нибудь, приглашал их к нам на ужин,— при этих словах внутри молодого человека все сжалось. Где-то в закромах мыслей и эмоций разгорался маленький огонек, готовый стать огромным пожаром, уничтожающим все вокруг. Осознание того, что его госпожа должна связывать жизнь с людьми ее статуса не совсем устраивало солдата, хотя он и не мог спорить с этим, потому как не имел права. Выход замуж означало то, что в его защите вряд ли будут нуждаться, он больше никогда ее не увидит, а если Ханако могут забрать вообще в другую страну...в какую? И почему забрать? Что он несет? Мысли потоком несли в бездну гнева и отчаяния. "Они хотят забрать ее у тебя. Они хотят забрать у тебя твою госпожу". Сам не замечая того, Сандаю сжал руку в кулак, уставившись на Ханако черными глазами, которые в темноте казались бездонными дырами. Дырами от пуль. — Ода, тебе нехорошо? "Да, да, ДА". — Прошу меня извинить, госпожа, задумался. Чем закончилась история? Ханако грустно вздохнула. Взяв в руки деревянные палочки, она принялась небрежно комкать ими рис в маленькие комочки. — Разговор был слишком долгим, но эта тема раз и навсегда закрыта. Хоть в чем-то отец мне уступил. Внезапный разгорающийся гнев как будто смыло огромной волной. Рука, сжатая в кулак, предательски задрожала, а с губ сорвался еле слышный вздох. В голове парень благодарил всех существующих и несуществующих богов за такой исход событий. — Мне совсем неинтересны личные отношения отца и всех тех господ, которых он мне так рекомендовал. Выгодные отношения с партнерами — это замечательно, но этот брак был бы по расчету, а мне совсем этого бы не хотелось, потому как я ни к кому не имею ни малейшей капли заинтересованности, не то что бы любви. Хотя мне бы очень хотелось испытать это чувство, потому как оно показывает человека совсем с другой стороны. Господи, как же он много от нее скрывает в душевном плане. Просто потому, что их связывает лишь работа. Наследница корпорации не имеет права связываться с наемником в лице киберниндзя, потому что это запятнает ее репутацию в семье кровью. В голове Ода усмехнулся: а разве репутация уже ею не запятнана? Скрывать, что ты влюблен, отгонять это чувство как надоевшую муху — это значит лгать и себе, и тому, в кого влюблен. Он не хотел лгать ей, и себе лгать тоже не хотел. Задумчиво разглядывая узоры на столе, изо рта парня вырвалось: — Я вас обманул, госпожа. Зачем он это сказал? Ее глаза округлились, уставившись на телохранителя. — Есть то, чего я боюсь. Молчание нависло в комнате. Почему-то Оде показалось, что она и без него об этом знает, но просто ожидала, когда он сам это скажет вслух, когда признается в том самом для него постыдном чувстве. — Друг мой, Ханако-сама невероятно красивая и умная женщина, ее репутация ни в коем случае не должна быть опорочена твоими поступками. Ты не должен поддаваться такому чувству, как симпатия, потому что тебе предстоит постоянно думать головой о том, что сказать и что сделать. Ты не должен допустить, чтобы молодая кровь и та самая страсть затуманили здравый рассудок. В каких-то моментах тебе стоит промолчать, а в каких-то взять все в свои руки. Такэмура старательно вкладывал в парня мудрые мысли, но кое-где он просчитался, потому что тот пропустил все мимо своих ушей после слов "...невероятно красивая и умная...". Однако сейчас он понял, что чувство симпатии взяло верх над разумом, слова вылетели изо рта как воробей, которого не поймаешь, и промолчать уже не удастся. Аккуратно подобрав слова, Ода решил их ловко завуалировать и выкрутиться из этой нелепости, которую сам же и создал. — Я боюсь потерять кое-что важное для себя, ради чего я живу и стараюсь изо всех сил. В голове это звучало немного лучше, чем в жизни. — Я...прошу меня извинить за мою дерзость, госпожа… — Ч-что? Ему хотелось убежать отсюда. Внутри разгорался гнев на самого себя, злость за свой длинный язык, за мимолетную надежду, излишне романтичную. В мыслях он представил, как переворачивает этот стол, за которым он сидит, и бросает его прямо в панорамное окно, разбивая стекло. Он раскрывает свои клинки и разрывает мягкое белое кресло, которое плавится и чернеет под термическими лезвиями. Громит стеклянные столешницы и истошно кричит, чтобы выплеснуть злость. На самого себя. Он делал так исключительно в мыслях, когда понимал, что не справляется, когда его настолько все не устраивало, но нельзя даже подать виду. Это всегда помогало, снимая напряжение и стресс, но после этого на душе всегда оставался неприятный осадок — видела бы она, что он творит в своих мыслях, что бы тогда сказала или сделала? Больше всего он в голове представлял, как дотрагивается своей холодной аугментированной рукой до ее нервных золотых пальцев, постукивающих по столу, выводящих только ей известные невидимые слова и узоры. Но с чем он не справляется сейчас? Он просто сам себя загнал в тупик своими же мыслями. Глядя на Ханако виноватыми глазами, Ода медленно захотел встать, чтобы низко поклониться в жесте извинения, как почувствовал, что его руку что-то удерживает. "Нет, это сон. Это же сон?" Миниатюрная золотистая ручка сжала его длинные черные пальцы, нежно поглаживая по железным костяшкам. Проморгавшись от удивления, он сел на место. Темнота окутала их обоих. В ней был виден лишь блеск ее влажных глаз. Он не смел двинуться, даже не смел дышать, чтобы не спугнуть ее, точно бабочку, которая села на цветок. — Я...тоже боюсь потерять кое-что. Кое-кого, Ода, — она накрыла своей рукой его запястье. — Я так долго сидела в теплице с желанием вырваться на эту неказистую волю, что не заметила, как около меня вырос такой прекрасный бонсай. В душе что-то разлилось, горячее, что заполнило собой всю грудь, заставив порывисто вздыматься. "В каких-то моментах тебе стоит промолчать, а в каких-то взять все в свои руки". Именно поэтому, Ода решил молча взять ее руки в свои, аккуратно сжав. Дождь усилился, неистово бил по стеклу. От него Сандаю тоже хотел ее укрыть, как будто он представлял какую-то угрозу. Забавно. Он от всего бы ее укрыл. Он уничтожил бы этот жалкий город, если бы она сказала ему это сделать. Сверкая глазами, она тихо хрипло спросила: — Поужинаешь со мной? Он готов был на все ради нее, лишь бы была рядом эта лукавая улыбка и эти холодные, слегка дрожащие, руки. — С удовольствием, Ханако.Тени, они соприкасались. Это были он и она, нет, они.