Уходящие волны с привкусом соли

Так никогда и не скажешь, что очень обаятельный молодой юноша, каких не то что на корабле, но и во всей Инадзуме не встретишь, достаточно одинок, чтобы в этот неспокойный вечер перебирать ноги, уставившись пустым взглядом на мокрую землю. Громовой шум должен внушать панику и внутреннюю тревогу, темные пустые улицы заставлять сердце биться чаще, чем при буйных штормах в огромном море надежд и мыслей странника, а колющее чувство безысходности надламывать ноги и падать на колени перед вольной стихией и собственной судьбой. Но почему-то тот все ещё держится. В сравнении с теми грозами, которые он повидал в море, это ещё ничего. Ронин хорошо знает эти дома, эти храмы и пристани, но от этого мало толку — ему нигде нет среди них места. Причал, ночлег, кров — мечник называет одно и то же по-разному с ускользающей, усталой улыбкой. Крупные капли дождя пронизывают и без них напрочь мокрое одеяние, неприятно касаясь кожи, охлаждая ещё больше, ещё болезненней. «Инадзума будет сиять вечно!» Этот возглас странник слышал не раз, пока добирался до центра города. Тогда уже сгущались тучи, его чувство природы никогда не обманывало, и всё же… куда пойти? Даже если ливень или гроза, что толку от знания неизбежно надвигающейся бури, если от неё не укрыться? С детства, ещё будучи неопытным юнцом, он прислушивался ко всем звукам природы и до сих пор. Некоторые служили колыбелью, другие разыгрывали фантазию или же долгожданное вдохновение. Как и по сей день. «Мне, конечно, нравится слушать дождь…» Никто в здравом уме не будет скитаться по улице под оглушительные раскаты грома. Мирные жители робко выглядывают из окон, чтобы хоть одним глазком взглянуть на медленно шагающую темную фигуру посреди грохочущего неба. Рукоятка холодного оружия вспыхивает чернильным оттенком от ночной грозы, сразу же отталкивая и заставляя насторожиться безоружных обывателей. Мечника не пустят в дом, даже если погода снаружи сулит неподдельную опасность. — Эй, парень! Проваливай-ка откуда пришёл, нечего шастать тут в такой час. Голос грубый и хриплый, хоть и за шумом дождя расслышать его затруднительно. Должно быть старый мужик, почуявший опасность. Дверь, откуда тот только что выглянул, громко закрывается, а на небе грохочет новая вспышка молнии. Ронин никак не реагирует на мужской посыл, продолжая идти дальше мимо традиционных деревянных домов и потушенных фонарей. Мужчина, скорее всего, озвучил мысли любого, кто увидел этого незнакомца в окне. А юноша только погружается в мысли ещё глубже. Этот голос напомнил вдруг одного матроса, что шумел под рассвет солнца и нарушал сон единственного очень чуткого члена команды. Недавние воспоминания расплываются под дождем, и мысли вновь путаются. Почему он вспомнил именно того матроса? Дорогу обволакивала тучная вода, по которой с характерным звуком шлепали гэта. Опавшие темные лепестки, некогда распускавшиеся розовым цветом, теперь размеренно утекали по течению воды, цепляясь за обувь самурая. Когда-то эти листки питали красоту и украшали деревья, сейчас — безжизненно следуют потоку, утратив всякий аромат и оттенок. Юноша смотрит печально и переступает через бывших вестников цветения, он больше всего боится закончить как они — увянуть и поплыть по течению упрямых вод Инадзумы. С каждым новым пройденным переулком плечи начинают подрагивать от холода, а покрасневший нос морщится от надоедливых капель. Он привык, он должен был привыкнуть. «Но когда надвигаются тёмные тучи, я не могу не посетовать:..» Из-за шума проскальзывает новый скрипучий звук открывшейся двери. — Кадзуха. Некогда бледное лицо без малейшего намёка на какую-либо эмоцию наполняется в миг яркими красками изумления. Ещё один голос, из-за которого глубоко внутри что-то тихо треснуло. Это не матрос, нет, ни кто-либо иной из команды или же новых знакомых, которых страннику удалось повидать за свои долгие путешествия. Это кто-то из его детства, далекого прошлого. Юноша откликается на своё имя, подняв голову напротив человека, стоящего в дверях небольшого дома. Бушующие грохот и капли меркнут, когда он снова обращается к ронину. — Я все жду, пока ты наберешься смелости подойти ближе. И тот слушается, осторожно и неспешно, будто в бреду, поднимается по ступеням лестницы, разглядывая знакомое лицо. Тёплая рука касается его ледяного запястья, потянув за собой внутрь, где ощущается тепло гораздо сильнее, чем под открытыми тучами. «Найдётся ли сегодня добрый человек, который приютит меня на ночь?» Теперь шум дождя не такой отчётливый, не так сильно звенит в ушах, но голова почему-то все равно идёт кругом. Его плечи накрывают обволакивающим пледом, и тот почти мгновенно намокает. Мокрые волосы перебирает мягкий лоскут ткани, пока с тех не перестает капать. Кадзуха сидит неподвижно, вглядываясь в отражение кружки чая. Плывут блики от подожженных неподалёку фонариков, и холодные бледные губы неспешно касаются горячего, делая маленький глоток. Горло обжигает сразу, а мысли спутываются в ворох. — Признаться, не ожидал тебя здесь увидеть, — начинает вдруг тот, кто стоит у самурая за спиной и бережно сушит чужие пряди. Ронин теряет слова, чтобы ответить ему. Хочется ответить, но горло саднит, и он делает ещё один глоток в надежде согреться и привести голову в порядок. Он не должен быть здесь, и, наверное, зря зашёл внутрь. — Я ждал этой встречи, — шепчет Кадзуха, прикрывая глаза. Хозяин дома вдруг перестаёт касаться и аккуратно садится напротив. Он смотрит прямо на него, взглядом полного отчуждения. Мечник поднимает глаза, всматриваясь в глубокие зелёные радужки, которые сейчас ему кажутся слишком тёмными, не такими, как в прошлом. В прошлом они запомнились ронину большим зелёным лугом, в котором тихо и спокойно покачивалась зеленеющая трава. — Ждал? — тихий смешок, — а мне подсказывает интуиция, что наша встреча — случайность и только, — он говорит это задорно, приложив пальцы к подбородку, — не поверю в то, что ты меня хоть где-то искал. Самурая ранят эти слова. И не тем, что они сказаны с укором или усмешкой, а тем, что они правдивы. К телу поступают мурашки, но он не слышит ни грохота снаружи, ни тихого вздоха напротив. Сердце внутри стучит так медленно, кажется, будто вот-вот остановится. Ему холодно, как на улице, среди капель дождя. Хочется укрыться с головой, но он знает — сейчас это не поможет. — Прости меня. — За что? — вопрос звучит так резко, словно рефлекторно, и становится ещё больнее. Кадзуха смотрит в зелёные глаза устало, но не получает взаимного жеста. Его память отрицает происходящее, ведь помнит этот взгляд всегда горящим каким-то новым умыслом или идеей, а сейчас в них так тускло, что едва можно различить оттенок. Хозяин дома смотрит куда-то в сторону, отвернув голову и поджимая губы. Он рад видеть старого друга, безмерно рад, но ему также больно от воспоминаний прошлого, словно по свежей ране в один вечер без предупреждения прошлись острым лезвием и оставили бьющееся сердце обливаться кровью. — За то, что покинул на несколько лет, или за то, что даже не попрощался? — в голосе звучит плохо скрываемая обида. В ту же минуту юноша шикает про себя, вставая с места, чтобы скрыть поколебавшееся состояние невозмутимого детектива, как его останавливает чужая рука. Инадзумец слегка вздрагивает от прикосновения, переводя удивленный взгляд в красные глаза, полные искреннего раскаяния. Кадзуха в этом пледе и растрёпанными волосами выглядит как бродячий продрогший котёнок, которого вдруг приютили и согрели. Его голос слегка охрипший, но вполне слышимый, чтобы разобрать молящие слова. Он хорошо понимает, что тот чувствует, но единственное, чем может сейчас помочь — это своим присутствием. — Прошу, не оставляй меня. Здесь холодно, — самурай встаёт со своего места, холодными пальцами касаясь чужой тёплой щеки и почти невесомо целуя в уголок тонких губ, — прости меня, Хэйдзо. Он прикрывает глаза, поддавшись приливу этих совсем неожиданных чувств, все ещё не отпуская руку. Его давний друг сейчас так близко и обжигает своим горячим дыханием, отвечая на прикосновение губ также осторожно и неумело, чувствуя как из-за одной только близости Кадзухи ему становится критически не хватать воздуха. Мягкие руки неспешно скользят на пояс детектива, прижимая ближе к себе в надежде согреться, и это действительно помогает. Румянец жаром отдаёт по всему телу, когда они вдруг прерываются и переводят дыхание. У Хэйдзо вновь блестят зрачки, на что Каэдэхара невольно заглядывается с глубокой нежностью. Две небольшие родинки под глазами заставляют ронина вновь захотеть приблизиться к чужому лицу, и тот целует с большей уверенностью. А Сиканоин, кажется, вовсе теряется, сбивчиво пытаясь вдохнуть, когда вдруг оказывается на мягком футоне. Комната освещается одним единственным камином, в котором что-то слегка потрескивает на фоне ночной грозы за окном. Кадзуха нависает сверху, целуя чужие скулы, подбородок, а дальше и порозовевшую кожу, оставляя слабые отметины рядом с началом ключиц. Хэйдзо пахнет крепким кофе и свежими листьями, когда ронин утыкается на минуту в шею кончиком носа и хочет глубже прочувствовать этот запах. Досин приобнимает его за голову, впуская аккуратные пальцы в сырые пряди волос и прикрывая глаза от смущения, целует в макушку. Кадзуха беззащитен перед ним, нежен и абсолютно искренен, когда не переставая покрывать кожу влажными поцелуями, осторожно отстегивает мешающую повязку на шее. Все ещё холодные руки скользят под кофту, оглаживая чувствительную грудь, отчего Сиканоин тут же выгибается в спине, покрываясь мурашками и выдыхая с еле слышным стоном. Потерпев так ещё некоторое время, юноша не выдерживает и останавливает Каэдэхару за руку, которая почему-то всегда была перебинтованна. Касания жесткой материи отдавались лёгким дискомфортом, поэтому сейчас досин аккуратно развязывает руку под внимательный взгляд красных радужек. Самурай никогда прежде не давал оголять этот участок тела и готов был уже остановить неизбежный момент чужого озарения, как его губы без какого-либо предупреждения утешительно целуют, согревают тело, опьяняют уставший разум и в конце концов берут желаемое. Хэйдзо оглаживает уже оголенную руку, перекладывая ее себе на впалый живот и глубоко вдыхает. От каждого прикосновения на светлом лице румянец лишь сильнее краснеет, и Кадзуха этим пользуется. Он осторожно стягивает с плеч белую кофту, оголяя чужой торс полностью и целуя без секундной заминки, блуждает тонкими пальцами по талии и придерживает ее, когда тело под ним выгибается и ерзает по прохладным одеялам. Ронин невыносимо медленно затягивает ласки, оставляя на мягкой коже влажные дорожки из поцелуев и редкие следы под рёбрами. Досин знал, что тот спешить не станет, будет двигаться плавно и нежно, но чем дольше Кадзуха изучает это поддающееся тело напротив, тем больше возбуждает нетерпеливое и жадное желание чего-то большего. Он целует максимально близко к ремешку от шорт и слышит тихий протяжный стон, который подталкивает самурая к действиям. Он улыбается уголком губ, прикрывая глаза и перекладывая руки от талии на чужие бёдра, раздвигая их в стороны, чтобы удобнее пристроиться посередине. Досин только больше смущается, когда концы самурайских пальцев цепляются за пояс нижней одежды и стягивают ее с худых ног. Тёплые поцелуи в шею не дают остановить происходящее, и Хэйдзо только цепляется руками за распустившиеся волосы от безвыходности. В конце концов, он сам этого желал и может даже признаться. Рука Каэдэхары осторожно, но уверенно проходится по возбужденному члену, вызывая этим несдержанный стон почти над самым ухом. Ронин тихо и нервно усмехается, продолжая двигать рукой, второй упираясь в одеяла рядом с чужим покрасневшим личиком, которое безуспешно старается скрыть получаемое удовольствие. — Я скучал по тебе, — шепчет мечник, целуя тонкие губы и ловя тихие вибрирующие звуки в глубокий поцелуй. Каэдэхара любуется телом, невольно вспоминая про своё тянущее чувство внизу и прикусывая губу. Его романтичная натура молила о больших прикосновениях, нежных взглядах, и это казалось куда более интересным, чем те нарастающие желания, перед какими трудно устоять, плавно перетекающие в уверенные действия. Кадзухе казалось, что ему свойственно спокойствие и внутреннее умиротворение в любых ситуациях, но когда до покрасневших кончиков доносятся новые, совершенно непривычные звуки, дыхание за секунду сбивается, и ничего не остаётся делать, как идти на поводу у своих страстей. Хэйдзо цепляется за плечи перед собой, служащие ему опорой, впиваясь ногтями и вжимаясь сильнее в подушку. Кажется, совсем скоро в глазах наконец-то поплывёт, но движения останавливаются. Досин недовольно шипит, открывая глаза и видя перед собой такое же покрасневшее лицо. Каэдэхара аккуратно снимает с себя кимоно под пронизывающий взгляд зелёных радужек. У ронина прекрасное подтянутое тело, и сыщик невольно тянется ладонью, чтобы прикоснуться. Мечник неровно дышит, когда чужая рука медленно проводит от шеи, задерживаясь несколько секунд на животе и под конец скользит ближе к тазу. Сиканоин определенно увлёкся, забывая о только что минувшей неполной разрядке. Он в миг смущается, когда ронин оставляет себя без одежды и тянет его в неловкий поцелуй, чтобы куда-нибудь деть собственный порыв эмоций. Кадзуха также смущён, но придвигается ближе, заставляя Хэйдзо обвить ногами его талию. Он мягко целует в губы, скулы и покрасневшее ушко, словно готовя к чему-то большему. Сыщику не нужно намекать дважды, и тот уже тянется рукой за небольшой тюбик, купленный изначально совсем не для таких целей. Чужие пальцы аккуратно перехватывают из подрагивающей ладони подручное средство, а сам юноша выпрямляет спину, оглаживая бедра детектива. Тёплые красные глаза смотрят встревожено, продолжая настраивать напарника, губы нежно целуют его колено. Пусть Каэдэхара и не осознает, но его действия больше походят на легкие издевательства, чем на попытки расположить партнера. Слишком медленный. — Я остановлюсь, как только скажешь, — проговаривает так тихо и с маленькой запинкой, взглянув на юношу под собой. Хэйдзо тяжело дышит, вздымая грудь от нехватки воздуха и кивая в ответ. Он понятия не имеет какие ощущения тот должен испытать и даже не успевает подумать, как чувствует небольшой дискомфорт и приглушенно шипит в костяшки пальцев. Палец внутри осторожно двигается, растягивая не спеша. Кадзуха внимательно наблюдает за реакцией партнера, добавляя следом второй. Он не слышит просьб остановиться или быть мягче, только тихие вздохи. Сиканоин обворожителен, когда пытается сдержаться, затыкая себя рукой, и пока что ронин не трогает его, оставляет привыкнуть так, как ему было бы комфортнее. С третьим пальцем он находит заветное место, от которого досин тут же выгибается, зажмуривая глаза до тёмных расплывчатых кругов. Ещё толчок и сил сдерживать голос не остаётся, до чужих ушей доносится мелодичный тихий стон, от которого сам Хэйдзо стискивает зубы. — Кадзуха, — он зовёт его по имени на выдохе, притягивая за шею, — не тяни, прошу тебя. Голос такой странный, совсем не похож на привычного детектива, отчего самурай широко распахивает глаза и снова целует. Мокрые руки скользят по бёдрам и животу, пока не доходят до чужих ладоней и не сгребают его пальцы в бережный замок. Хэйдзо резко выдыхает, откидывая голову назад и протягивая голос в самом смущающем стоне, в то время как самурай нервно дышит ему в ключицы, приостанавливаясь, чтобы не было больно. Несмотря на то, что Сиканоин подтвердил свою готовность, внутри ему слишком тесно. Он двигается глубже, сжимая замок из их пальцев ещё сильнее. Ощущения поглощают усталый разум и тот не может ни о чем больше думать, когда чувствует свою давнюю любовь изнутри, сопровождающую новые толчки протяжным голосом. Дождь за окном хлещет сильнее, а грозы, словно обозлённые происходящим, сверкают прямо в окнах. Их не заметят и не испугаются: в этом доме слух улавливает лишь двоих. Им не страшно, пока они так близко друг к другу. Холод и озноб отходят на второй план, пока кровь кипит в венах и заставляет обжигаться. Им слишком жарко и нечем дышать, пока на улице ветер и дождь сдувают костры и факелы, оставляя людей без страсти замерзать под гнетом стихии. Каэдэхара двигается уверенней, точно туда, куда требует тело его партнера, продолжает целовать голую грудь и шею, жгучую кожу, которые так сладки на вкус. Их руки сцеплены крепче любых наручников, которыми только пользовался Сиканоин на работе. Он сжимает его ладони до побеления, когда ощущает Кадзуху внутри снова и снова. В детстве они не могли мечтать о поцелуе в щеку, но сейчас, когда хуже некуда и терять больше нечего, они могут спасти себя только лишь ими — прикосновениями, лёгкими укусами и долгими поцелуями, из-за которых в момент появляется милый румянец. Ронин переводит дыхание на минуту, выпрямляясь и продолжая смотреть на Хэйдзо, щечки которого сделались цветом его волос. Он мягко целует его в висок, аккуратно притягивая за ноги ближе, и ставит их себе на плечи. Легкая улыбка, теплая и полная доверия, которую мечник дарит детективу, послушно двигающегося навстречу, несмотря на уже сильную усталость. — Ещё немного, хорошо? — шепчет Кадзуха и мягко проводит рукой по чужим бёдрам. Хэйдзо прикусывает щеку, будто заставляя себя воздержаться от ответа, и снова кивает. Он сжимает одеяло под собой прежде, чем ронин успевает войти, что не остаётся без внимания. Каэдэхара целует внутреннюю часть колена, лизнув следом тонкую кожу и вызывает этим новую волну мурашек. Досин принимает его полностью, почти задыхаясь от ласк, на которые партнёр никогда не скупился. Кадзуха старается быть как можно более нежным, не причиняя лишний дискомфорт, но это даётся ему с трудом, как только они приближаются к разрядке. Звонкие шлепки смущают, но это в то же время ещё больше раззадоривает фантазии и желания, заставляют наращивать темп. Ронин сжимает тазовые кости партнера, придерживая и двигая навстречу. — К-кадзуха… Тихий голос отдаётся в мыслях самурая, и тот делает последний толчок, рефлекторно выходя из обмякшего тельца. Он не мог позволить себе кончить внутрь, с кем угодно, но не с ним. Оба стонут в последний раз, заглушая порыв размазанным поцелуем, чтобы их не услышали, не отвлекли сейчас. Каэдэхара наваливается сверху на детектива, который обвивает руки на его шее и прижимает к себе. Его белые волосы, в которые он зарывается носом, хочется лежать так бесконечно долго, грея душу. Мечник неровно и тихо дышит, оглаживая большим пальцем бледное чужое плечо. Внутри что-то ноет, возможно, от осознания, но ронин нисколько не жалеет, что полюбил его. Они слишком долго не виделись, чтобы так просто выйти из объятий друг друга. Оба молчат уже несколько минут, и Кадзуха похоже даже засыпает, тихо сопя на груди у досина. Его волосы все ещё бережно поглаживают чужие пальцы, а взгляд их хозяина в один момент останавливается на белом конверте. Хэйдзо крепче обнимает Каэдэхару, будто боится его выпустить, боится, что его отнимут прямо сейчас. На то есть причины. Сиканоин получил бумагу о новом деле не так давно. Никто не усомнился в блестящем сыщике, кроме него самого в тот день. Он пообещал бороться с преступностью, какими бы хитрыми и изощренными не попадались ее уловки. Но в тот день ему пришлось принять конверт молча, без единого комментария и ехидного смешка. На бумаге было написано имя: «Каэдэхара Кадзуха». В груди неприятно жжёт, а воздух постепенно убывает из лёгких. Его преступник сейчас крепко спит на его груди, утыкаясь в шею и изредка шмыгая носом. Этот бродячий котёнок нашёл тёплый ночлег в доме охотника, и, если он сейчас абсолютно беззащитен перед ним, то беззащитен и перед самим сегуном. Хэйдзо знает, что произошло несколько лет назад и прижимает тёплое тело крепче, целуя в макушку и поглаживая по его щекам своими тонкими пальцами. Кадзуха не проснётся, он слишком устал от всего, что произошло с ним за все время вне Инадзумы. А пока тот спит, сыщик будет рядом, чтобы отогнать его кошмары. Капли со временем утихали, изредка тарабаня на улице, где тёмное ночное небо впервые за долгое время сдерживало грохот, избавляясь от мрачных туч. По ночам в Инадзуме очень тихо, главное — переждать непогоду в безопасном месте. К этому привыкают почти все, кто находится в городе гроз хотя бы несколько месяцев. Поначалу в очередные буйства окутывает бессонница и тревога, но с каждым днём этот зловещий рёв становится колыбелью, без которой уснуть будет уже не так просто. Они оба помнят их первую встречу, когда именно непогода стала причиной знакомства. В ту ночь гром не переставал умолкать ни на минуту, и любитель природных стихий по привычке вышел во двор, чтобы лучше прочувствовать сегодняшнее настроение небосвода. Красные глаза, умиротворенно прикрытые, вдруг замечают поблизости мальчишку. Почти такого же роста, с тёмными волосами и длинной челкой, что прикрывала его лицо. Он проходил мимо имения Каэдэхары быстрым шагом, чтобы случайно не поскользнуться и быстрее дойти до ближайшего убежища. — Постой! — перекрикивает дождь юный Кадзуха, — укройся здесь. В тот же момент он встаёт со своего места, подбегая к удивленному мальчишке и тянет его за руку. Светлые пряди под частыми каплями быстро мокнут, пока двое новых знакомых бегут на веранду. Хэйдзо садится рядом с ровесником, изумленный и немного встревоженный таким жестом, пока младший Каэдэхара светло улыбается. Они вместе переждали ливень под одной крышей, а когда гостю пришло время уходить, Кадзуха взял с него обещание, что они обязательно встретятся где-нибудь ещё раз. Во снах часто приходят воспоминания, особенно, если для человека они что-то значат. Сиканоин просыпается по привычке, потирает покрасневшие от недосыпа глаза и осматривается. В памяти всплывает вчерашний вечер и кажется, что это тоже сон, потому что только во снах все может быть так хорошо. Но Хэйдзо не глуп и смотрит на вещи реально, без лишней романтики, в которой произошедшее могло бы быть очень хорошим прорисованным сновидением. Тело никогда не обманывает, из-за чего сыщик вдруг придаётся панике. Он спешно накидывает домашнее кимоно, вставая с футона и придерживаясь за стену, чтобы случайно не споткнуться от ватных ног. Интуиция. Хэйдзо жмурит глаза, пытаясь утрясти запутанные мысли. Но даже не опираясь на свои рабочие методы нахождения истины, его многолетняя интуиция вновь подсказывает, что Кадзухи рядом нет. Ни в комнате, ни в доме… его нет в Инадзуме. Досин подходит к тумбочке, где лежал его белый конверт. Конверт, в котором находилось единственное во всем складе вещей упоминание о нем. Он вытаскивает изнутри листок бумаги и смотрит тупым взглядом, не понимая почти ничего, что сейчас чувствует. Этот аккуратный почерк не принадлежал члену комиссии Тэнрё, потому что вместо приказа и государственной печати на листе был каллиграфически выведен небольшой текст. «Подхваченный ветром, омытый грозой, с мечом, хоть босой, но вернусь я домой» К ногам Хэйдзо медленно падает один багряный кленовый лист, очевидно выпавший из прощального письма.