- Я до сих пор помню этот день, день, когда она ушла… э-э-этот де-е-ень, когда она бросила меня, чтобы остаться… -
Он сидит к нему полубоком, поджав одну ногу под себя, скрипя тканью джинс и чуть жмуря от этого же веки – кожу ему явно сжимает в тиски такой одеждой, и Стив уверен на все сто, как он желает снять её поскорее. Харрингтон не против, он бы сказал Эдди «давай, вперёд, мы тут только одни, только вдвоём, клянусь, никому не скажу, что у тебя маленький член». Такие мысли заставляют его подавлять улыбку, не желая объясняться, отчего он так развеселился, но закрадывается вовнутрь грудины что-то ещё такое пугливое, но сильное, явно способное раздавить одним своим появлением. Он почти чувствует, как ему сжимают склизкую аорту, будто шею, тонкими, но сильными пальцами, или верёвкой какой толстой, и воздуха в лёгких сразу начинает не хватать. Взгляд Стив бросается на Мэнсона, жадный до неприличия, точно он ждал, когда тот наконец таки возьмёт эту чертову гитару в руки и заиграет, точно она тут лежала специально для него. У Харрингтона в глазах заметная усмешка, которую всё труднее сдерживать, будто он наблюдает за ребёнком, маленьким и наивным, ничего не понимающим, хватающим всё подряд, и Эдди, заметив такой пренебрежительный и недооценивающий взгляд, толкнул своего «попутчика» носком ступни, обтянутым старой красноватой тканью (когда он успел снять ботинки?), прямо в подтянутую спортивную икру, и точно знал куда именно бить. Боль пронзила ногу Стива, но тот только и засмеялся, чуть заметно щурясь, потирая ушибленное место об кресло. Он почти и забывает всю обиду, злость, все мысли, когда впервые за последние две недели он увидел эту косматую копну волос в этом идиотском недо-баре, лёгкое недоумение и все свои занудства. Забыл, забыл, и вспоминать не хотел, только бы ему продлить это глупое чувство, что Эдди нуждался в нём не только тогда, на телефонном звонке, за тысячи километров, в полуосознанном состоянии, но и сейчас, когда молчание почти выжрало в нём дыру, огромную марианскую впадину, мрачную и тёмную, и он всё пытается её компенсировать, забить чем только можно, заткнуть, точно оттуда возгласы страшные идут, пугающие.- Я знаю… моя малышка ушла, о-о-о-ох, -
Пальцы скользят по струнам так умело, так бывает быстро, замедляясь то резко, то плавно, он почти как капитан у штурвала, и Стива всего окатило холодной морской водой, едкая соль обжигает ему язык, так больно и так приятно, он заслушивается, и его всё клонит в сон, в зыбучий горячий сон, который плавит ему разум, мозги, превращая их в кашу. Эдди вытягивается чуть ли не во весь рост в салоне, его стопы у Харрингтона на коленях, щиколотки в аккурат опираются об острые чашечки костей, худых таких ног, правильных, и Стив не замечает почти ничего, или скорее, что старается. Молчит так безэмоционально, точно бы уже заснул, уже далеко отсюда, от машины, от действий «Колорадо-Канзас». Ноги Мэнсона ерзают на чужом теле, но он продолжает играть, продолжает петь свою колыбельную, мантру, как ни в чём не бывало, улыбающийся всё более, будто бы его действия сейчас – в порядке вещей, обычное для них обоих дело, но щеки Стива наливаются кровью, покрываются еле-заметными крапинками, точно бы кожу сильно расчесали. «Зуд, зуд, зуд», думает Харрингтон про себя, скребя ногтями по нежным и привередливым щекам, попутно стараясь сменить тему в удобное для него русло. Едва ли. - Я думал, ты не слушаешь ничего подобного, - - А я думал, что ты, Харрингтон, тупоголовый бабник, но как видишь, мнению о людях свойственно меняться, - Эдди краешком стопы дотрагивается до чужого паха, на пробу, как бы в невзначай, «случайно оно так вышло!» и совсем еле-видимо ерошит там носком, без стыда продолжая бренчать стёртыми и так пальцами об струны по гитаре. Юноша напротив него заметно напрягается, выпрямляется во весь стан, точно бы внутри него что-то ёкнуло, промелькнуло, что заставило спину выгнуть в противоположном направлении. Ему явно хочется схватить неугомонные ноги Мэнсона и переломать их к чертям, или, в крайнем, безопасном случае, защекотать, пока тот не заплачет и не будет молить о пощаде, но машина сама себя водить не будет, да и тело Стива точно бы онемело – почти не двигалось, не считая тех невесомых поворотов баранки перед ним. Задача положить правую руку на щиколотку чужой ноги, чтобы знаком попросить остановится, казалась немыслимой, почти безумной. Чехарда продолжалась, но он молчал, словно рыба, сжимая только зубы до скрипа, вдыхая глубоко и часто раскалённый воздух, пока в бронхах покоился горячий уголь – ему только дай волю, и он сожжёт любую ткань рядом с собою.- Это была смерть ангела… я не знаю почему, я хочу быть рядом с ней, однако умереть боюсь, -
И если опускать все сопутствующие примочки и изъяны этой крайней личности, Стив наслаждался его пением так искренне, что стыдился признаться в этом даже себе, не то, чтобы потешить самолюбие Эдди. Он пел хорошо, он пел отлично, он пел так, что винил становился ненужной вещью, а кассетные плееры бросались на пыльную полку – повсюду внимание непосредственно направлялось на Мэнсона, и было неизвестно, знает ли он об этом, пользуется ли он этим. Стив, на самом деле, много чего бы хотел узнать о нём, расспросить, как следует, одновременно с этим выбросить его из головы, потому что такие мысли стали слишком частыми гостями в его мозгах. Образы становились всё натуральнее, всё чётче, что Харрингтон только и сжимался комочком от такого потока быстрых неугомонных мыслей. Он злился на него за назойливость во всех проявлениях – что наяву, что в мечтах, и особенно сейчас, когда Эдди таким крайне нестандартным образом пытается указать на своё присутствие, хотя всё ещё трудно понимается, что конкретно он делает, какие цели преследует, но Стив от них не в восторге. По крайне мере сейчас. Большой палец правой ноги смелее ласкает уже полувставший член через тонкую, утянутую вусмерть, джинсовую ткань, нащупывая нежную крайнюю плоть, тут же подразнивая жестоко, но быстро закончив свои ласки. Как будто всё ещё надеется, что Харрингтон не замечает этого всего, что он так занят дорогой, как бы и кончил, не заметив того, но тот был на грани крика. Пот лился с него ручьём, забирался под плотную светлую ткань футболки с длинным рукавом, скапливался в ямке между ключицами и исследовал чужое тело. Капли почти бежали по коже в абсолютно разных местах, раззадоривая Стива стащить одежду с себя, но тот бы не выдержал натиска чужого взгляда со стороны, потому что уверенность того, что Мэнсон будет таращится на него, как не в себя, специально или нет, кипела в нём. Глотку саднило от засухи и собственной беспомощности, стыдливости, и, когда Эдди сильно прижал его член к животу, сдавив ещё к этому всему и собачкой железной застёжки, из неё вырвался какой-то скрежет, скрипящий шепот, звук дряхлой двери в заброшенном доме. Брови-домики сдвинулись на переносице, появился будто бы оскал, и мокрые волосы брызнули жидкостью в чужом направлении от того, как сильно дёрнулась голова. Слышно было как пыль и песок заискрились под колёсами – настолько поспешно остановил машину Харрингтон, настолько сильно солнце изжарило их, их всех, может, что даже и крыша уже поехала? Чья-то чужая тачка позади них тормозит, но не совсем, слышен гудок и людской «лай», ругань быстрая, неотчётливая, почти непонятно, что именно говорят, но посыл ясен, однако Стиву наплевать, у него напряжённое лицо, оскал всё ещё чуть ли не подсвечивается солнцем, а ладонь сжимает чужую щиколотку почти до хруста, до ломки твёрдых костей. Там теперь будет синяк, Эдди шипит, а Стив только и думает, как же неприятно неожиданно появилась машина сзади, здесь, на полупустой дороге, где песок застилает глаза и губы. Харрингтон вдруг тянет с силою необыкновенной, с быстротой неописуемой чужое тело в свою сторону, и ноги в дрянных чёрных джинсах по ступни оказываются снаружи, выглядывают прямо из окна, и тёплый, почти обжигающий ветер обдаёт их через тонкую ткань носков. Карие взгляды встречаются, и со Стива почти мгновенно спадает вся озлобленность, уступая смущённости. Мэнсон прикрыл рот рукой, а его щёки и уши покраснели так, что трудно будет ему уже это всё объяснить обыкновенной жарой. Он не может и слова или вздоха из себя выдавить, только грудь вздымается часто и высоко, а ресницы подрагивают, точно осиновые листочки. - П-почему тот мужик давал тебе денег? – Осипший голос Харрингтона наконец дал о себе знать, как бы сильно камень от увиденного в баре и от личности Эдди в целом не сдавливал ему грудь. Треща костями, он только мысленно откашливался от такой эмоциональной неурядицы, от такого мозгового штурма. Ему было непонятно всё, что делал его попутчик, и даже сейчас он предполагал увидеть надменную улыбочку, как и всегда святившуюся на лице Мэнсона, но никак не стыдливо прикрытые губы и глаза, багровую кожу на лице и трясучку в руках от напряжения. - Что?... – Тихо, совсем тихо было это сказано, скорее выдавлено через себя с помощью огромных усилий, однако отчасти звучало так, будто бы у Эдди наконец отлегло от сердца, умиротворённость пришла к нему, но потом ушла снова, давая месту чему-то другому, смешанному. И злость, и обида, и смятение, всё тут было, и тот было выпрямился, но осёкся, не стал. Брови почти что свелись на переносице, глаза недоверчиво сощурились, а в них самих читалась обречённость, небольшой, но всё более нарастающий страх. Ему будто бы нечего было сказать, точно на жестоком допросе, и кулаком ему заехали поддых, слёзы скопились в уголках глаз, но ещё не плачет, ещё держится. - За что он собирался тебе заплатить?! – Голос неожиданно для самого Стива срывается на крик, он был почти на грани того, что ударить что-нибудь вокруг для надёжности своих слов, для быстроты чужого ответа, но ничего не сделал. Будто пожалел. Чужая ладонь перестала быть преградой для слов так резко, что чуть не заехала по лицу напротив себя. Мэнсон пытается вернуть себя в исходное положение, брыкается, пытаясь вырваться из стальной хватки бывшего баскетболиста, но даже ноги его подводят – то и дело зацепляются на дверцу машины, хоть и стекло окна опущено до самого конца. Гитара отскочила вниз, как-то неприятно жалобно ёкнув после, будто обиженная, что так с ней поступили, а после и Эдди спотыкается об неё, пытаясь унять свои длинные ноги. Злость теперь и у него искрилась в глазах, или, возможно, это были накрапывающие слёзы, однако он сжал кулаки до побеления, Стив заметил это, скрестив в итоге руки на груди и отвернувшись к окну. - А тебе то какое дело, а? – Мэнсон вдруг поворачивает головой в сторону своего попутчика, стремительно быстро ею мотнув, что его сальные грязные волосы разлетелись в разные стороны, точно два вороньих крыла. Его пальцы тянутся к ручке двери, пытаясь будто бы незаметно ускользнуть от ответа, и желание Эдди поскорее уйти, даже скорее сбежать, ставит Стива в тупик, что тот шумно вдыхает воздух в лёгкие от озадаченности, чуть ли не давится им. Слышится характерный щелчок открывания машины, и земляной пепел влетает в салон, уже начинает хрустеть под подошвой, почти как первый снег в морозную зиму, а чужая, считай голая ступня, близка к тому, чтобы быстрым лисьим движением выскользнуть из салона. Прямо так, без обуви, всё равно она была частично чужая, и Эдди не расстроился бы точно, если пришлось бы её бросить, однако Харрингтон останавливает его от сего действа. Широченная ладонь с силой ложится на чужое плечо, кости снова хрустят, а дверь, как открылась, так и закрывается, однако звук чище, громче, сильнее чувствуется, как металл ударился об другой металл. Стив чуть разворачивает юношу к себе лицом, но тот всё глядит вниз, явно не в силах даже и дотронуться до Харрингтона, лицо всё ещё пылает огнём, прямо будто перед огромным кострищем, и разглядывать смущение Мэнсона можно вечность, кажется, и всё равно не насмотришься. Так оно было редко на лице лидера «Клуба…», будто он ничего, кроме наигранной храбрости и саркастичности, больше в лице и не показывал, скрывал трепетно то, что ещё могло бы быть, а там этого «ещё» целая бездна, море, необузданное, глубокое, тёмное. Стив от того и смягчается, и взгляд у него грустный, выжидающий, жалобный от вида чужого, от чужой безысходности, стыда и лёгкого страха. Они будто вдвоём забывают абсолютно, что было чуть меньше, чем десять минут назад, но у Харрингтона всё ещё стоит, да стоит прилично, что кажется, будто член прямо сейчас выпрыгнет из ширинки. - Я тебя не ждал. Почти был уверен, что ты в итоге отказался тащится в такую даль в какой-то там бар, не зная даже, где он находится. Ты просто мне не сказал. Я бы тоже себе не сказал, а то ещё пристану, сто пудов, - Мэнсон слабо улыбнулся, не так, как обычно, будто мышцы, отвечающие за рот, у него атрофировались, погибли непонятно от чего. Взгляд он поднял, правда, конечно же, не на Стива, а просто устремив его в даль, всматриваясь в пустынный горизонт. Жара начинала спадать, день близился к вечеру стремительно, а машин всё не было после их остановки прямо посреди дороги, только одна, да и та уже давно отчалила дальше. Оштрафуют, наверное, если долго так стоять, обязательно оштрафуют и машину заберут. Голос всё мягче, всё тише, почти что затухает, как спичка на ветру, и Стиву приходится наклоняться ниже, заострять слух, чтобы хоть что-то уловить в чужих словах. - А мне… срочно деньги нужны были. Любые чёртовы деньги. Ну, в общем я… у нас ничего не было «такого», если ты об этом… я просто… просто ему подрочил, вот и всё, и потом я… очень херово почувствовал себя тогда и передумал насчёт денег. Просто, Стив, я… я был в отчаянии, и… Прости меня, Стив. – Глаза у него будто бы светятся из-за еле сдерживаемых слёз, вода вот-вот покажется на румянящихся щеках, а голос срывается на всхлип с дрожью выходящих хрипящих звуков, будто там, на дне его глотки, и впрямь затаился большой и пыльный ком, который и лишний раз вздохнуть не даёт. Харрингтон сжимает сильнее чужое плечо, почти до боли, наверняка, ткань поношенного жилета скрипит, но пока ещё не рвётся. Он пытается заглянуть в чужие карие глаза, точно бы ему нужно узнать ещё что-то через зрительный контакт, когда и так всё ясно. Сердце скачет и ноет в груди от досады, от собственных сказанных слов, будто сам себе это предъявил, перед зеркалом, да так, точно поверил на самом деле, что там, по ту сторону стекла, его кто-то ненавидит, кроме него самого. Стив шумно сглатывает, ему самому всё труднее не прыснуть слезами из глаз, не прижаться к плечу напротив, к телу, такому слабому и напряженному, как струна. Глаза прикрываются веками, щурятся сильно, почти что больно, и когда приходится их снова открыть, то солнце кажется самым жестоким наказанием для человечества. Боль и стыд скрутили желудок в мелкую трубочку, раздробили кости в крошку, и руки Стива смягчаются, ползут по шее, ближе к щеке, поглаживая кожу так трепетно. - Нет, ты меня прости. Я не должен был говорить тебе такое… ты не был обязан мне отвечать. Я просто… - Слышится вздох и то, как шейные позвонки шумно трутся друг об друга, пока Харрингтон недовольно кивает головой, себя мысленно ругая на чём свет стоит. Он сжимает чужую шею сильнее, как до этого, тут же ослабляя хватку, полноценно переходя на щеку. Она разгорячилась от стыда и смущенности, алый цвет её так непривычно смотрелся меж бледными пальцами, в холодной хватке баскетболиста, такой сильной руки, где кожа была красива до обморока, до падения ниц от восхищения. Нет никакой болезненности здесь, хвори, аллергии, только сплошная аристократическая бледность, самый распалённый период её цветения, точно вишня в саду, несмотря на удушающую жару, спортивную беготню, где одни ушибы на ушибах, царапины то и дело окрашивают руки свои тонкими красными нитками, пока мяч скачет от руки к руке, и падать на дощатый пол гулкого зала перестало быть такой драмой, как было много лет назад. Стив лёгким движением заставляет Мэнсона взглянуть на себя, от чего тот морщится, чуть ли не плачет, и губы подрагивают, как заведённые – зубы сжали их в своей хватке. Лишь бы казаться менее жалким. - Не хотел, чтобы ты таким занимался. Это… если бы я узнал раньше, я бы… Эдди, приложил бы все усилия… клянусь… просто это… это ужасно. Ты же понимаешь, ты понимаешь? – В нём кипит каждая капля крови, разгоняясь в венозных венах до предела, поднимая выше давление, заставляя покрыться новой испариной на висках, Стив думает мимолётом, что выглядит, наверное, как дворняга в жаркий день, сразу после полудня, когда даже лапы трудно передвигать. Во рту пересохло, и глубоко, на корне языка всё заскрипело и затрещало, и вдыхаемый воздух только хуже делает, хотя без него никуда. И так кажется, будто бронхи сейчас сожмутся, сделаются корочкой, и вдыхать уже будет невозможно, что даже пробивает на лёгкий страх. Они всё ближе, но Харрингтон будто и не замечает – сам лишь тянется, как наэлектризованные волосы к расчёске, сжимая чужую кожу, хотя руки его подрагивают не хуже, чем у Мэнсона. - Эдди, просто я… - Он соприкасается губами первым, так и не договорив свою фразу, а может просто ляпнув начало, лишь для предлога поцелуя, разгоряченного, сухого однако и жадного, неаккуратного, сразу видно – оба устали, как загнанные лошади, но желание бьёт из них ключом, фонтаном на городской площади, как открытое шампанское, и пробка вылетела с такой силой, что кажется пробила потолок. Эдди сжимает чужой воротник, сильно, ткань трещит, но не рвётся, так он притягивает Стива к себе ближе, с намерением явным залезть к нему под одежду, прорваться пальцами сквозь кожу, оставляя кучу царапин за собой, так жгуче носились его пальцы по ткани, но также нервозно они отодвинули от себя чужое тело. В груди недовольно заныло, и Харрингтон сжал губы в трубочку, сильно, почти до побеления, не решаясь раскрыть глаз, но после вынужден был это сделать, и от вида Мэнсона был готов пробить свой новенький кадиллак разом, одним ударом сделать сквозную дыру, лишь бы побольше воздуха поступало. Джинсовая жестокая ткань кажется сильнее сдавила член, почти до невозможности, и глаза сощурились от такой неприятной боли. Красные губы сделались более багровыми, точно спелая клубника, так и дразнила своей сладостью, а щеки алели от каждой минуты всё сильнее, что захотелось узнать, есть ли у этого всё предел, но Эдди его перебил от мыслей. - Я не шлюха, Харрингтон, - - Я знаю, - Уверенность убийственна, холодна, сильна, как самый чистый найденный алмаз, блестит, что и смотреть на него сил нету. Мэнсон недоверчиво щурится, вздыхает тихо от слов Стива, точно бы и впрямь не верит не единому слову, ни сказанному сейчас, ни сказанному позже, однако тот заставляет его забыться, или скорее напомнить, по каким причинам Стив ехал в такую даль без сна и нормальной еды, почему ему вдруг приспичило помогать так самоотверженно? Он сжимает член сквозь чёрные потёртые брюки, где дыры растянулись больше дозволенного, и все металлические цепочки, подвески и, даже, кажется серьги загрохотали, затрезвонили, как маленькие колокольчики над дверью магазина. Эдди подпрыгнул на месте, протянув ладонь за чужую голову и сжав ухоженную шевелюру в тиски, оттягивая сквозь пальцы, что Стив был готов вскрикнуть, но только сильнее сомкнул фаланги на потрёпанной ширинке, позолоченная собачка ёкнула, кажется, что вот-вот сломается. Они целуются снова, глубже, чем было ранее, развязнее, кажется, в тысячу раз, откровеннее к друг другу прижимаясь, насколько это может себе позволить салон машины. Стив грубо тянет подбородок напротив, чтобы губы разомкнулись шире, протолкнуть свой язык в чужой рот нахально, без разрешения, забирая всё без остатка, как будто злость в нём всё ещё кипела, била по мозгам сильнее всего на свете. Он проводит по зубам и небу, надавливая кончиком языка, точно играясь, изучая всё, до чего мог бы дотянуться, но вскоре протяжно с огорчением вздыхает, потому что Мэнсон снова с усилием тянет его от себя, на этот раз за волосы, не жалея нисколько. Голова Эдди склоняется игриво набок, а сам он только еле-еле улыбается, почти не моргает и не рассматривает чужое лицо, как бы мог. Его взгляд застывает в одной точке, точно завороженный чем-то, однако веки полуопущены, чуть совсем видно коричневую радужку глаз, а потом тонкие, все в кольцах да царапинах пальца тянутся к чужому паху, медленно, будто змей-искуситель крадётся к своей жертве, а та едва ли дышит. Стив забывает всё, что ему кажется необходимым, и впрямь – в мозгах пусто, белый шум на чёрном фоне и всё, и сам он даже не следит за чужой рукой. Только издаёт стон, тихий и глухой, такой скрежетающий слегка, сам себя не контролируя, что заставляет руку на его члене чуть поколебаться, но сжать ткань сильнее, а после потянуть собачку тёмно-синих джинс вниз. Харрингтон вцепляется в чужое запястье мёртвой хваткой, раскрыв широко глаза, которые до этого блаженно, но напряженно прикрыл. - Ты делал это раньше?.. Ну, в смысле не только руками, а… – В голове всё смешалось из-за этого поприща вопросов, они щекочут нервы, становятся невыносимо нужными в данный момент, в данную секунду, но задать их всех времени не хватит, а сейчас ощущение, будто минуты летят со скоростью света, или время совсем застыло? Хотелось спешить бесцельно, дёргаться, раздеваться, целовать и расцеловывать – не болтать о пустяках. Волосы на голове дёрнулись, и пот сходил с висков новой волной. И глаза как-то не попадя метались из стороны в сторону, хотя желание было лишь одно – наблюдать, но если наконец удастся заострить взгляд на чужих руках, которые плавно, но без медлительностей оприходовают пах, то Харрингтон уверен, что кончит через секунду, так и не дойдя до самого интересного. Возникает ощущение, будто бы тяжесть внизу живота всегда была с ним, ещё до встречи с Эдди в баре, до их странных обжималок и гляделок в машине, это странное тягучее марево дразнило Стива, бурлило в нём, а тот всё сваливал на жару, на злость, на что угодно, что только мог. Идиот. - Ртом? Да… да, может нес-сколько… раз? За просто так, просто так… Давай не будем медлить, а то у меня сейчас хрен к чёртовой матери взорвётся, - Неприятно кажется, будто тот врёт, чтобы успокоить, чтобы не медлить, как и приказал ему, Стиву, поспешно тянущему края своих брюк вниз вместе с боксерами, запястья выворачиваются, хрустят так протяжно, точно также звучит и стон из-под губ, тяжёлый и жаркий, что и голова кругом. Член, как заключённый, вырывается из своей клетки, и Мэнсон в ту же секунду обхватывает его у крайней плоти всей пятернёй, глаз не сводя с лица напротив. Ему нравится реакция – рот прикрывается рукой, хотя блаженный звук всё ещё отлично слышно, такой сдавленный, чуть пищащий, глаза широко раскрыты, а зрачки становятся размером с бездну, чёрную, беззвёздную, страшную. В глазах у Харрингтона и впрямь потемнело. И пока тот приходит в себя, Эдди усаживается поудобнее настолько, насколько может – пространство машины сковывает движения, но это по странности даже возбуждает сильнее, только как бы они не слетели с шоссе. Стоит только Мэнсону что-либо задеть и… может получится не совсем хорошо. Однако же в голове совершенно другие мысли, если они там вообще присутствовали, если вообще они оба сейчас «пользовались» головой. Стив с себя наконец стаскивает желтоватую футболку, тут же вдыхая полной грудью от того, как стремительно ветер обволок весь его торс, грудь, ключицы… ощущается будто бы песок прилип к потному телу и уже неприятно скрипит в изгибе локтя. Подавляя лёгкую зависть к свежему потоку воздуха, Мэнсон проводит языком от лобка до головки члена крайне медленно, дразняще, заставляя Стива сжать соседнее кожаное кресло в тиски, что материал звучно задрожал. Но не звучнее, конечно, приглушённого голоса Харрингтона, еле-еле сдерживаемого ладонью, хотя обладатель особо и не старается быть «тихим». Сжимает рукой, которая только что чуть не разорвала обивку пассажирского сидения, чужую бледную шею, тонкую и потную, где между пальцами чувствовалось непонятно чего – то ли кожаная куртка совсем износилась, «ссыпалась», то ли грязь понасобиралась в том самом баре, вспоминать который очень уж не хотелось. У Эдди будто электронный щиток над лопатками, и прикосновения к шее действуют на него убийственно, как оголённые провода на разлитую воду. Мычит тихо, протяжно с какой-то странной хрипцой от курения сигарет и травки, свободной рукой самостоятельно себя трогая сквозь ткань джинс. В паху неприятно ноет, но кончать пока рано – хочется растянуть это чувство желания на столько, на сколько это возможно. - Б-блять, Эдди, блять, блять, блять… П-п-просто пиздец… - Язык всё ниже и ниже, и кажется, будто это длится бесконечно долго, без конца и края уделяется внимание каждой набухшей венке на члене, каждой неровности, а их там, наверняка, целая бездна. Иначе как объяснить это дикое желание Стива схватить Мэнсона за его отвратительно грязные волосы, навертеть кудрявые пряди на кончики пальцев, считывая сколько раз он наткнётся на неопознанный предмет в чёрных локонах, и вбиваться в его рот до бесстыдных хлюпаний. Медленно, всё медленно до безумия, и этому безумию хочется соответствовать. Сверху слышится почти что скулёж, продолговатый и звонкий, и глаза закатываются до боли назад, виднеются маленькие салютики в этой вязкой черноте. Ладонь с шеи медленно перемещается на макушку, попутно собирая все пряди волос, которые так настойчиво лезли прямо в лицо Эдди. Харрингтон надавливает, пальцами слегка массируя кожу головы, заставляя чуть ли не уткнуться кончиком носа в лобковые волосы, призывая двигаться активнее. Совсем ведь тихо, чуть ли не безжизненно в этой пустынной пустоши без людей, растительности и машин, а в ушах кровь до того стучит, что Стив перестал слышать, как хрустит песок, сравнивая его со снегом. Он перестаёт слышать вообще всё, кроме того, как слюна Мэнсона смешивается с его губами и языком, создавая звук до того грязный, что уши краснеют только от его наличия, не считая ещё всего остального, что заставляет покрыться краской абсолютно в разных местах. Харрингтон слышит себя прекрасно, громче всего вокруг. Как из его рта вырываются, будто из клетки заключённые, стоны, почти девчачьи, настолько откровенные, что за них непременно потом станет стыдно, но рядом совершенно ни души. И это чувство закрытости и приватности распаляет, и тот вклинивается ладонью в опущенное стекло машины, норовя его сломать и порезаться. Кровь потечёт резким неугомонным потоком, но они, кажется, и тогда бы не остановились. Костяшки могут сломаться, если Стив Харрингтон продолжит с такой силой их кусать, но мысль о порезанных пальцах, разбитом стекле в салоне и требующей тогда ремонт машине пугала его больше, чем просто прокусанная кожа. Язык Эдди мажет чужую головку, быстро проходясь кончиком по ней несколько раз, пока завывания Стива слышатся уже на шоссе, скорей всего на противоположной обочине, если б там кто-то стоял. Но там никого нет, и вряд ли будет. Эдди в очередной раз принимает член глубже себе в глотку, а Стив, обращая свой туманный воспалённый взгляд вниз, за макушку удерживает его в таком состоянии и чуть ли не складывается пополам, подрагивая коленями и пытаясь пережить оргазм более-менее с честью. Честь была определённо проёбана уже тогда, когда из его губ наружу выбрался первый стон, однако переживать об этом сейчас не было сил. В горле Мэнсона забулькало, тот давился и царапал ногтями оголённую кожу ног парня, смаргивая слёзы, чувствуя, как гортань и полость рта заполняются вязкой жидкостью. Хватка на волосах ослабела, он оторвался и до того резко вобрал в лёгкие воздуха, что подавился, и теперь сперма медленно стекала у него с подбородка. Мерзко и грязно. Однако Стив засматривается, всё ещё приходя в себя, дыша тяжело и учащённо, краснея по новой и улыбаясь застенчиво, наблюдая, как Эдди, сморщившись, утирает это дело рукавом. Он поглаживает его влажную от пота щёку, где прилипли чёрными нитками кудрявые волосы, и тянется за новой порцией поцелуев. - Подожди, подожди… Ты же соображаешь, что я только что… ну… - Отнекивается, смотрит непонятливо своим смешным, глупым и слегка сощуренным взглядом, Мэнсон упирается ладонями в чужую обнажённую грудь. Такая же влажная кожа, и по ней приятно скользят кончики пальцев. Кажется, будто под ними скапливаются крупицы грязного песка с дороги, которые как-то залетели в раскрытое окно машины. Харрингтон хватает гитариста за обшарпанный воротник джинсовой ткани, и та трещит в его руке, пока он притягивает парня к себе ближе, игнорируя его слова и предупреждения. Морщится от вкуса: солёно и мокро там, во рту, как будто кусаешь свежий спелый фрукт, наверное, что-то похожее на хурму, и так мягко и приятно от консистенции сладости, что хочется раствориться в чувствах. Эдди не был сладким, ничуть, но от его мягкости и податливости плавился мозг. Стив смакует чужие губы ещё пару раз с перерывами и только потом отрывается. - Давай остановимся до завтра… пожалуйста, - Холодный, как у собаки, нос Мэнсона утыкается во всё ещё опалённое жаром плечо Стива, и от резкого чувства холода табун мурашек пробежался от ключицы и ниже, заставляя Харрингтона немного подумать головой. Большим и указательным пальцем правой руки он натирает свои глазницы, словно пытаясь пробудиться после долго сна, но лишь сильнее чувствует усталость, пока свободная ладонь мягко и лениво накрывает чужие взъерошенные волосы. Ему бы сейчас раскинуться на этом кресле, опустив его намного ниже, и, вдыхая запах салона машины, Эдди Мэнсона и шоссе, облечённое закатным солнцем, заснуть или хотя бы задремать. Нежиться под руками и взглядами Мэнсона, пока в глаза врезается ярко-красный, окровавленный закат, что придётся надевать солнцезащитные очки, непременно придётся. Однако вернуться домой хотелось, на удивление, сильнее всего. - Эдди, ты не представляешь, как я хочу домой. Просто ноги растянуть на диване. – - А я хочу провести время с тобой. – И тут же прячет смущенное лицо в острую ключицу Стива, чувствуя всем своим нутром, что и так просит слишком много всего, не имея возможности дать что-либо взамен. Стиву нужно ехать через несколько штатов почти без продыху сквозь зелёные поля и леса, задыхаясь от духоты, гнева и страха за Мэнсона, который находился чёрт знает где и в каком состоянии. Стиву нужно несколько часов кряду херачить на красном кадиллаке по полупустынному шоссе, чей песок намеревался полностью забить ему трахею, а солнце расплавить металл его машины и его с ней заодно. Стиву нужно смотреть как того, ради которого он проехал почти сутки, зажимают в углу грязного байкерского бара, чтобы всучить двадцатку за дрочку. Стиву нужно терпеть выходки этого «того» в машине, потому что «тому» стыдно было. В груди так резко и неприятно защебетало, заскрежетало, будто сжали лёгкие вместе с сердцем толстой железной плетью, до того старой и ржавой, что коррозии подверглись и внутренние органы. И не выдохнуть это чувство, не выплюнуть его, словно то песок, или… Долг Стиву Харрингтону был огромен и недосягаем, и рос чуть ли не в геометрической прогрессии с каждой проведённой с ним секундой, а выплачивать этот долг было нечем, да и как выплачивать – тоже не особо понятно. Однако парню ничего не нужно было взамен, и до Мэнсона это не сразу дошло. - Ну так ты и проведёшь его со мной. У меня. Дома. - Слова сказаны так, как они есть, и от них уже не отвертеться, да Стив того и не желает. Он говорит с расстановкой, оказывая внимание голосом на последние слова, чтобы до всё ещё затуманенного разума Эдди точно дошёл весь их смысл. У того округляются карие глаза, которые кажется вот-вот выпадут из глазниц, что так и не скажешь, будто на них только минуты две ранее отражалась сладкая истома. Он с тихой жадностью глотает воздух ртом так, что это хорошо слышно – как у него сдают последние силы, и молчит, пристально вглядываясь в лицо напротив. - Просто останься, – У Харрингтона тоже последние силы сдают, но он только жестче сжимает чужие чёрные волосы в ладони, кажется чувствуя, как несколько волосков уже обвились вокруг его запястья. Они, наверное, не хотели его отпускать, а Стив не спешил с ними расстаться, хотя нужно было. Позади их двоих снова сигналит машина (впервые за такое длительное время), и парень вздрагивает от неожиданности, а потом хмурится, когда из-под колёс проезжающего автомобиля им в салон залетает несколько песчинок и клубок пыли с шоссе, заставляя сощурить глаза от летающей грязи. Незнакомец проскочил подле красного кадиллака с такой быстротой и рьяностью, что его шины завизжали, как чирлидерши на бейсбольном поле. Куда они все так спешат? И из реальности Стива вырывает только голос Эдди, которым он произносит уверенно и полушепотом «хорошо», откидываясь на пассажирское сиденье рядом и устремляя взгляд в раскрытое окно. На фалангах пальцах оставалось несколько чёрных волос, они словно новенькие нитки, но Харрингтон не спешил стрясти их на пол. Он тянется рукой к ключу зажигания и резко поворачивает того вправо, слыша, как плавно загудел мотор.